Пройдя такой такой путь Тим понимал, что он, пожалуй, сросся с Дэмиеном плотнее, чем мог предположить.

     Соперничество их непохожих характеров в самом начале открыло со временем новое, искренне непонятное ни одному из них — невероятную же их схожесть.

     Может, поэтому они ссорились и соперничали друг с другом, может, поэтому в итоге друг без друга не соглашались двигаться.

     Они были отдельными механизмами, Тим прекрасно это понимал — и по одиночке они функционировали так же хорошо, как и в самом начале; они и сами по себе были сильными и способными пройти этот путь.

     Вместе просто получалось

     легче?

     Дэмиен взлетел на деревянное подобие сцены — такое грубое и неряшливое, так отчаянно юноше не подходящее, такое резкое, такое…

     Дэмиен хранил и взращивал в своем внешнем виде больше от матери — изящность и компактность, хотя, видят небеса, это так часто обманывало их врагов; силу (и внутреннюю, и внешнюю он взял от отца и братьев) юноши они не видели, а потому не расчитывали на достойный отпор.

     Деревянная, грубая сцена не подходила ему — юноша смотрелся на ней вырезано, лишне.

     Тим не знал, подходило ли ему хоть что-то.

     Устли эту сцену дорогими тканями, Дэмиен бы казался здесь лишним не меньше — в своей величественности и экзотичности (восточные черты проступали заметнее всяких акцентов и имен) он был прост и лаконичен, чрезмерная роскошь его отягощала.

     Тим не знал, что делать, когда под боком не было знакомого тепла, потому что юноша был на сцене, вооружившись скрипкой и смычком.

     Тим не знал, куда и почему бродил его разум, когда Дэмиен не грел его под боком, своим молчаливым присутствием заземляя и удерживая, не давая панике мыслей Тима отравить.

     Теперь Дэмиена здесь не было, и Тим чувствовал себя ненужным.

     Они срослись крепче, чем любой из них мог себе представить — они могли друг без друга работать и дышать, но существовать Тим отдельно уже не мог.

     Чувство брошенности, которое постепенно ушло за все время пути, снова вернулось — на юношу смотрело так много глаз зевак, был ли Тим хоть чем-то значимее их?

     Вся ярмарка жила и пестрела, двигалась, как дикое животное, как стаи без вожака. Все кишило и поглощало меньших, становилось меньшим и было поглощено — цвета и звуки менялись как волны.

     Звук скрипки разрывал ярмарочный хаос, куполом накрывая пространство вокруг помоста.

     Был ли Тим хоть на мгновение здесь нужным — без Дэмиена под боком?

     Он казался таким далеким — с музыкой в руках и нерастворившейся усталостью на ресницах; юноша возвышался над толпой зевак, громче любого голоса пела скрипка.

     Был ли Тим хоть на мгновение отличим от любого в этой толпе?

     Все они связаны музыкой этого тонкого, восточного мальчишки; все обращены в слух, хоть и каждый по разному. Все они смотрели на его легкую фигурку, но видели ли они в нем то, что видел Тим?

     Он знал, что нет.

     Был ли он чем-то отличим от безликого человеческого чудовища?

     Едва ли.

     Гул мыслей отрезал последний вскрик струн — нежный и трогательный, донесшийся до стен домов и вернувшийся обратно. Тим мог поклясться, его сердце в это мгновение сжалось до размера горошины — но

     Этот звук слышал каждый, кто стоял рядом со сценой, этот звук затронул уши всех слышащих, нежность и его трогательность была тем, что хранил в своем сердце Дэмиен, это было открыто для каждого сейчас, и от этого почему-то Тиму было невероятно тоскливо.

     Дэмиен передал кому-то скрипку и снова повернулся к толпе, взглядом выцепив Тима.

     Точнее, не так — он с самого начала знал, где стоял парень и ни секунды не сомневался, что он не сдвинулся с места, не отвел от него своих глаз.

     Юноша сделал два шага к краю и наклонился — Тим не успел понять, как протянул к Дэмиену руки, и тот уперся в чужие плечи, позволяя снять себя с помоста и опустить рядом.

     Иногда Тим забывал, что они даже думали одинаково — впрочем, сейчас от этого становилось до рези тоскливо.

     Дэмиен смотрел на него, не убрав рук — только переместив их Тиму на затылок, зарывшись пальцами в волосы — смотрел как и каждый день всего их путешествия, словно не он выступил только что перед ярмарочной толпой, словно не он сделал что-то совершенно для него необычное.

     Дэмиен смотрел из-под ресниц — он вообще редко когда широко раскрывал глаза, обычно зрачки его были скрыты его ресницами наполовину — и Тиму казалось, что под изумрудной радужкой переливается теплый янтарь.

     — Теперь послушал? — довольно улыбнулся вдруг Дэмиен, мягко оттягивая Тимовы волосы. В ответ на чуть взволнованный, потерянный взгляд, юноша слегка нахмурился. — Ты, помнится, упоминал, что тебе бы большое удовольствие принесла моя игра на скрипке и ты бы с удовольствием ее послушал.

     Тим моргнул, чувствуя себя все так же потерянным — но если без этих слов Дэмиена он был одиночкой в ледяном океане, то сейчас — в облаках пара, туманного, но нежного.

     — Ты выступал на сцене, — неверяще заметил парень, не ответив, впрочем, на вопрос. Дэмиен беззаботно усмехнулся.

     — Мне нужен был инструмент, а только за игру на сцене мне его одолжили, — юноша чуть наклонил голову, словно задумчиво. — Иначе пришлось бы платить деньги, а я очень не уверен, что у тебя есть лишний золотой.

     Золотой у Тима был, но оба знали, что не лишний; впрочем, попроси его Дэмиен, Тим бы его отдал вопреки здравому смыслу, просто потому что ради этого мальчишки ему ничего было не жалко.

     Запоздалая теплая мысль кольнула его — Дэмиен все это время играл не для толпы, не за упавшие на сцену медяки и не ради внимания безликих прохожан — Дэмиен от самого начала, от самого первого шага, приведшего его на сцену, до последнего был там для Тима.

     И играл юноша —

     Ох.

     Тим не мог в себе найти сил скрыть озаряющую его улыбку.

     Внутри исчезла тоскливая резь и обвившая его легкие льняная веревка — все это заменило чувство касающихся его головы пальцев и прижимающегося к нему Дэмиена — и парень мягко выдохнул через нос.

     — Сыграешь ли ты еще раз, сокровище?

     — Только если ты действительно будешь слушать, — пробормотал ему в ключицу юноша, уютно устраиваясь в объятьях, — а не мучаться страхами. Отпусти их, — прошептал Дэмиен, прикрывая глаза и расслабляясь, позволяя Тиму прижаться к его волосам поцелуем и обнять крепче, — позволь забрать мне их с собой.

     Когда юноша сыграл еще раз — взлетевший на сцену, легкий и изящный, такой неподходящий дереву помоста, но такой необходимый — Тим не отводил от него взгляда, не отпускал своих мыслей в свободный путь.

     Он просто слушал, весь этому отдаваясь.

     Его сердце сжималось в горошину, но не от одиночества —

     Срослись они действительно плотнее, чем кто-либо мог предположить.