Конопушки

 Холодно. Свет вокруг, он такой яркий, что даже больно открывать глаза. С детства я привык думать, что где свет, там и тепло. Но этот был ледяным, впивающимся в кожу сотнями мельчайших иголок, проникающих внутрь и постепенно превращающих моё тело в прозрачную сверкающую глыбу. Это кара за все грехи, и она должна быть во много раз сильнее. Что такое холод? Он мне почти как брат. С ним я жил бок о бок последние несколько лет. Убивал товарищей, скармливая ему их трупы, наблюдая, как все они в мгновение ока превращаются в ничто. Пустота. Тишина. Одиночество. Всё это я заслужил. Каждый презрительный взгляд. Каждый плевок в мою сторону. Каждое проклятие, высказанное в спину. Я смирился. Всё, что я мог — просто стоять на месте и ждать, когда эта вечность поглотит меня. А ещё вспоминать о том, что было когда-то очень давно. Так давно, что я уже не уверен, реально ли это.

 Сладкий запах цветов, от которого кружится голова. Легкий ветер, мягко обдувающий лицо. Шелест травы под ладонями. Беззаботно плывущие белоснежные облака. И голубое-голубое небо, почти такое же яркое, как его глаза.

 — Саске! Саске! — мальчуган в оранжевом комбинезоне бежит ко мне через всё поле, спотыкаясь на ходу. Одежда измята, на щеке грязное пятно, а волосы как обычно в таком беспорядке, словно он только-только проснулся. — Саске! Смотри, что я нашёл!

 Он подбегает, плюхается на траву рядом, едва не свалив и меня, и тычет в лицо каким-то дряхлым свитком. Я лишь огрызаюсь, отталкивая его от себя, а он игнорирует и без остановки трещит о какой-то чудо-технике, которую придумал сам Четвёртый. По идее я должен встать и уйти, но я продолжаю сидеть, делая вид, что его болтовня меня раздражает. А на самом деле мне всего лишь хочется побыть с ним вот так подольше, ведь его вечно где-то носит, иногда по несколько дней не появляется. Да и такие вот спокойные деньки, когда никому не нужно отправляться на миссию, тоже по пальцам пересчитать можно. Понимание того, что это нормально, раз уж мы шиноби, нисколько не успокаивает, а только подогревает злость.

 — Да заткнись ты уже, придурок, — цежу сквозь зубы, скрестив руки на груди.

 — Сам ты придурок, — отвечает абсолютно беззлобно, глядя украдкой.

 Сложно не замечать, как изменился его взгляд в последнее время. Сложно не понять, что за этим скрывается. Ещё сложнее сделать вид, что тебя это никоим образом не касается. Ощутить легкий неуклюжий поцелуй в щёку, поймать устремленные на тебя голубые глаза, полные страха и надежды, и понять, что все тренировки на концентрацию прошли даром. Он ничего не говорит, просто ждёт, и я отчего-то знаю, что он покорно примет любой ответ. А у меня он только один — потянуться и точно так же быстро коснуться губами его губ, с удовольствием наблюдая, как его щеки мгновенно покрываются румянцем.

 Пустота вгрызается в меня ещё сильнее, выказывая недовольство пробегающими перед глазами картинками. Им не место в этом месте, все они остались в прошлой жизни. Здесь господствуют лишь тоска и безысходность. Но эти воспоминания — единственное, что у меня осталось. До тех пор, пока это сияющее «ничто» не пожрёт их все до единого.

 А он яркий и теплый, как солнышко. Ему достаточно всего лишь улыбнуться, чтобы всё вокруг озарилось мягким золотистым светом. Мелкие тёмные пятнышки на носу и щеках дрогнули, а в уголках глаз появились искристые лучики-морщинки. Губы расплылись в искренней и озорной улыбке, обозначив тень небольших ямочек на щеках. Он запускает пятерню в волосы, ещё сильнее приводя их в беспорядок, и хохочет так заразительно, что я и сам невольно улыбаюсь в ответ. Хочется провести по ним рукой, медленно зарыться в них пальцами, впустить в себя энергию, которую они источают. Дотронуться до него, прижаться к его груди — и тут же ощутить это тепло. Такое родное и естественное. Словно созданное для того, чтобы защищать меня. Закрыть глаза и просто дышать. Чувствовать, как с каждым выдохом наружу выходит то ледяное, что столько лет сжимает душу в тисках.

 Но этого было недостаточно. Уже тогда моя душа была отравлена ядом мести. Всё, к чему я стремился — получить как можно больше силы, чтобы увидеть, как единственный оставшийся в живых родственник принимает смерть от моей руки. Знаю, что если бы хоть раз решился попросить о помощи, он бы отдал мне всё, что у него есть. Но я был слишком гордым. А может, оно и к лучшему. Кто знает, возможно, решись я тогда остаться, и его утащил бы с собой на дно.

 — Саске! Саске! Открой глаза!

 Снова этот голос из другой жизни. И это совсем не воспоминание. Галлюцинации в последнее время такие реальные, так хочется в них поверить. Люди, которым здесь не место, многих из которых и в живых-то уже нет. Они улыбаются, манят к себе, уговаривая сдаться наконец и обещая долгожданный покой. Но как только я поддаюсь им и открываю глаза, снова возвращаюсь в реальность, в которой их просто не может быть здесь. Снова темнота, холод, сырость. Свет факела через определённое количество времени, одна и та же жижа в тарелке с облупившимися краями. Ровно столько, чтобы я не сдох, но и не набрался сил для побега. А мне так хочется снова пересчитать все его веснушки, одну за другой. Видеть, как он жмурится и с трудом сдерживает смех. Не удержаться и поцеловать его в кончик носа, а потом поймать удивлённый взгляд чистых голубых глаз. Увидеть, как за секунду его щёки делаются красными, как настоящие помидорки, а сам он притягивает меня за голову и снова жмурится, ожидая продолжения.

 — Саске, чёрт тебя дери!

 Больше не могу сопротивляться, эта фантазия всё равно не отпустит, пока я не сдамся. Осторожно разлепляю веки, и меня тут же слепит яркий свет, намного ярче, чем от обычного факела. С трудом различаю фигуру по ту сторону, но не могу рассмотреть лица. И это странно, ведь саму решётку я вижу довольно чётко. Может быть, я просто отвык видеть что-то другое, не относящееся к этой каменной гробнице? Зажмуриваюсь, возвращаясь в привычную белую пустоту, но образ человека из воспоминаний не растворяется. Наоборот, он приобретает краски и заставляет сердце сжиматься от желания рассмотреть поближе.

 Он что-то говорит, но я ничего не слышу, словно между нами есть невидимая перегородка. Он с силой колотит по этой преграде, а на лице выражение дикой ярости. Воздух вокруг пружинит, как будто кто-то пускает по нему мощные импульсы. Он уже не пытается пробиться, падает на колени и смотрит на меня так отчаянно. Но уже через мгновение на губах появляется решительная ухмылка, а глаза загораются желтым пламенем.

 Всего лишь протягивает мне руку, и даже не замечает, как по стене, разделяющей его мир и мой с треском проходит огромная трещина. Как от этой трещины с тихим звоном расползается мелкая паутинка. Преграда падает к его ногам, превращаясь в сверкающую пыль. Он так и не сводит с меня взгляда, не моргая и улыбаясь так загадочно. А потом словно откуда-то издалека я слышу его смех. Давно забытый, оставленный в прошлой жизни. Заставляющий сердце трепетать от боли и наслаждения. Тело не слушается, а он просто подходит и обнимает меня.

 Первое прикосновение обжигает, настолько сильный контраст с привычным холодом. Но он не отпускает, а сжимает мои плечи лишь сильнее. Губы двигаются, но из-за гула в голове я не могу услышать ни слова. Целует куда попало, гладит моё лицо, плечи, крепко сжимает в объятиях, чтобы тут же вновь отстраниться и продолжить град из поцелуев. И всё так же улыбается, не замечая текущих по щекам слёз. В тишине подземелья звяканье цепей слышится особенно громко. Тяжёлые кандалы падают к моим ногам, а до меня только сейчас доходит, почему я не мог протянуть к нему рук. Он тянет меня за пальцы и покрывает осторожными поцелуями ссадины на запястьях. Злится, плачет, и снова прижимает меня к себе. А мне тепло. Так тепло, как не было уже очень давно. И страшно, что всё это лишь сон.

 Солнечный свет слепит, поэтому я просто зажмуриваюсь, позволяя ему вести себя, куда он считает нужным. Судорожно вдыхаю воздух, настолько он прекрасный. Начинаю задыхаться от обилия запахов в нём, но его пальцы чуть крепче сжимают мою ладонь, успокаивая. Всё вокруг меня движется, живёт, дышит, но мне не хватает духу открыть глаза и насладиться красками. Его лицо — единственное, что мне хочется рассматривать.

 Он теперь Хокаге, большой и уважаемый всеми человек. Ему вообще не должно быть дела до какого-то там забытого всеми предателя. Но в этом был весь Наруто — если уж он чего вбивал себе в голову, то обязательно этого добивался, и плевать ему было, сколько лет на это потребуется. И делал это всегда с улыбкой и твёрдой верой в силу любви и дружбы. Именно поэтому в этой огромной спальне в резиденции Хокаге так же уютно, как и в его старой квартирке.

 Он не даёт мне ничего делать, сам моет меня, сам сбривает мою бороду, отстригает слишком длинные волосы, одевает в свежую одежду. Укладывает в мягкую постель, насквозь пропахшую им самим, и только теперь я, наконец, могу удостовериться, что это не фантазия. Приносит рисовые шарики, которые, судя по фантастической форме, приготовил сам. А мне кусок в горло не лезет, еда сейчас совершенно не интересует. Тяну его к себе поближе, и он от неожиданности опрокидывает всю еду на пол. Хохочет и садится на самый край, склоняясь надо мной.

 По улыбке вижу, что он вот-вот снова расплачется. Беру его лицо в ладони, всматриваюсь в такие знакомые черты, которые неуловимо изменились. Касаюсь пальцами веснушек на его щеках, целую в кончик носа. Хочу поцеловать каждую из них, а он сидит тихонько, даже, кажется, не дышит. В детстве я постоянно дразнил его, а он только злился и говорил, что с возрастом они обязательно пройдут. Какое счастье, что это оказалось неправдой. Мне кажется, именно в них заключен весь его неисчерпаемый позитив. Он жмурится, наслаждаясь лаской. Но как всегда слишком нетерпелив. Чуть приподымает голову и целует меня так, что дух захватывает от накатившей внезапно нежности. Шепчет какие-то глупые извинения, и я вновь чувствую соленые капли на губах.

 — Всё в порядке, — слова даются с трудом, как будто я вообще этого никогда не делал. Горло саднит, от расходящейся по мышцам вибрации слегка щекотно и больно. Он утыкается носом мне в шею и затихает, изредка всхлипывая. Шепчет едва слышно, что если я ещё раз посмею оставить его одного, он отпинает меня так, что я вообще забуду, что существует мир за пределами его комнаты. Улыбаюсь, обнимая его ещё крепче. Чувствую, как то самое тепло, ради которого я вообще позволил заковать себя в железо и похоронить в холодном камне, снова наполняет всё внутри, мягко обволакивая каждую частичку.

 Закрываю глаза, позволяя ему методично искать и исцелять все черные дыры, которыми покрылась моя душа. Это больно и неприятно — меняться. Но я просто лежу и позволяю ему решать, как мне жить дальше. Я знаю, ему можно доверять. Впервые в жизни решение приходит настолько просто, что я невольно смеюсь, ловя его вопросительный взгляд. Мне так спокойно.