— Ты уверен, что он в курсе, что у тебя нет сисек? — Яку обрисовывает эти самые сиськи на Льве, торчащим телевышкой посреди зала отлёта.
— У меня есть, — Тецуро нервно присасывается к бабл-ти, помогает плохо, внутри дребезжит, будто все внутренности оторвались.
— Где? — живо интересуется Лев, его перебивает диспетчер:
— Внимание! Начинается регистрация на рейс LH-4919 до Барселоны. Стойки регистрации 11-15.
«Привет! Ты получил билет?» — мигает сообщением смартфон.
Тецуро зависает над ответом, потому что не получил, и тут же перед ним останавливается парень в курьерской форме.
— Господин Тецуро Куроо? Вам пакет. Пожалуйста, распишитесь здесь…
Спустя три минуты Яку захлопывает челюсть и шумно отпивает из стакана Тецуро.
— Офигеть, — выдыхает Лев, и они втроём гипнотизируют билет в бизнес-класс, пока строгий женский голос из динамика не напоминает, что до конца регистрации осталось десять минут.
— Он точно маньяк, — Яку сводит брови в глубокой задумчивости. — Обратного-то не прислал!
— Да похуй, — решает Тецуро и закидывает на плечо почти пустой рюкзак. Если ему суждено сдохнуть в эти выходные, то пусть по крайней мере это случится в Барселоне.
— Привезите мне сувенир, семпай! — кричит в спину Лев, Тецуро отвечает вскинутым средним пальцем.
У него в кармане сто долларов и билет в один конец.
Не до сувениров будет.
Всё началось в прошлый вторник. Очередное селфи в кроп-топе на фоне очередного самолёта, в этот раз взлетающего из Пудуна и в ту самую Барселону, набирает лайки медленно, но верно. Второе, более откровенное, с приспущенными до уровня роста волос штанами, на фоне другого самолёта, на родину, неожиданно взрывает фанов комментариями.
Китайский «дядюшка», три часа назад высадивший у аэропорта, срочно докладывает на счёт пятьсот баксов, но Тецуро игнорирует его. Куда веселее — и приятнее — разыгрывать развязного красавчика в сети, чем оправдывать завышенные ожидания в реальности. Он отвечает на комментарии преданных фанов, приветствует новичков, мягко намекая, как его осчастливит заказ журнала с последней фотосессии, и успевает отправить новый пост как раз перед взлётом.
@your_best_dream 1 мин
«Если бы сейчас я летел в Барселону, вы бы убедились, что трусы я только рекламирую!»
Барселона была розовой мечтой с времён первых поллюций. С тех пор ничего не изменилось, разве что Тецуро перестал пачкать простыни по утрам.
@big_dick 3 ч
«Со мной тебе и штаны не понадобятся!»
@BiFvr 3 ч
«Хочу укусить эту милую задницу!!!»
@Yume 2 ч
«so hot»
@daisuke_ege 1 ч
«Приятно познакомиться! Я так рад следить за тобой!»
@your_daddy 25 мин
«иди сюда, папочка отшлёпает тебя»
Конечно, если ты выставляешь голый торс и живот, а тем более задницу на обозрение всего мира, то должен быть готов к скабрезным комплиментам и неприличным предложениям.
Тецуро и готов.
Думал, что готов.
@Fucuro_ball 13 мин
«Можно сделать твой weekend в барселоне лучшим?»
Лучше бы баснословно дорогим. Но предложение неожиданно запоминается, и Тецуро просматривает аккаунт этого самого Fucuro_ball@; лайки только на его постах, других комментариев нет.
Фотографий тоже нет, даже тарелок с едой, что должно бы настораживать.
И ведь обычно Тецуро чувствует, когда следует остановиться, но вот она, разумная предосторожность, в урне вместе с пластиковым стаканом, а вот он, дерзкий и невыспавшийся, летит бизнес классом в Барселону на встречу с чудаком, о котором известен лишь любимый цвет носков.
Если он окажется ботом, Тецуро сожрёт свой ремень от Армани. Яку проследит.
Семнадцать серий One piece, три часа пересадки в Сеуле, две порции веганского пайка и тридцать восемь поучительных историй от дамы в летах по правую руку о вреде кроп-топов и пирсинга в пупке для души истового католика — дёрнул же чёрт снять толстовку до того, как погасили основное освещение — и Тецуро готов целовать горячую испанскую землю.
Или горячего испанского кабальеро.
Он даже выучил приветствие и комплимент про здоровенный агрегат, богатые папики раскошеливаются гораздо охотнее, если не скупиться на льстивые комплименты. Но проходит час, другой, а Тецуро так и стоит в одиночестве, не найдя ни заветной таблички со своим именем, ни встречающего, подходящего под любителя горячих азиатских мальчиков.
«Извини! Я уже бегу!» — в глазах рябит от двух десятков извиняющихся смайликов.
Тецуро переводит взгляд поверх табло прилёта, потом медленно поворачивается вокруг себя, будто бы рассматривая арочные окна. Рот проваливается с одной стороны, искажая слащавую улыбку в гримасу, как он не силится удержать маску. Не отвлекают ни восторженные комментарии под коротким видео, обличающего всю роскошь бизнес-класса Air France, ни щедрое предложение от постоянного клиента поваляться в следующем месяце на белоснежных пляжах Бали. Ожидание скручивает живот, взводит пульс, слепит глаза. Он напряжённо всматривается в каждого прохожего, предвкушая престарелого Антонио Бандероса, или качка, увешанного золотыми цепями, или импозантного дельца средних лет в тройке от Гуччи, но навстречу, широко разведя руки и еще более широко улыбаясь, идёт высокий парень, не старше его самого, с выраженными азиатскими чертами лица.
Симпатичный, атлетичный, импульсивный.
— Уху! — парень подтверждает первое впечатление, сгребая в объятия вместе с рюкзаком. Мимолётом мажет по щеке сухими губами.
Тецуро замирает; уже пора платить за билет?
— Бокуто Котаро, — Бокуто делает шаг назад, следом отступает тепло, накрывшее на миг вместе с руками. — Погуляем или сначала заедем в отель?
Энергия и любопытство двумя сжатыми пружинами распирают его изнутри, прорываясь короткими всплесками движений, которые сам Бокуто похоже не замечает. И он ловко скользит по плиточному полу, грациозно разминаясь со спешащими навстречу людьми, и поминутно оправляет ворот ярко жёлтого тренча и вскидывает красивые сильные руки, взъерошивая зачесанные кверху пряди выбеленных волос.
Из этого парня вышел бы неплохой танцор, по крайней мере в горизонтальной плоскости.
— Так в отель или на прогулку? — Бокуто повторяет вопрос, придерживая литую створку гигантской двери для статной сеньоры со шпицем на поводке. Солнечные лучи озаряют половину лица, придавая правому глазу глубокий золотой отлив. Второй глаз кажется практически чёрным и очень серьёзным.
Тецуро прикрывает веки, одаривая обещающей улыбкой. Конечно, золотой мальчик, будет тебе и помпезный отель, и розовый рассвет в ванне с шампанским, и Куроо Тецуро, ню-модель размаха АСЕАН*, без цензуры и стоп слова, но только как кроссовки сотрутся до дыр об булыжные мостовые старого города.
— Я бы погулял, — он отслеживает реакцию Бокуто исподтишка, тот выглядит даже более довольным, чем до этого.
— Кстати, а как мне тебя звать?
Тецуро прикусывает привычное «как хочешь, милый», и зачем-то называется настоящим именем:
— Тецуро. Куроо Тецуро.
— А как пишется?
Середина марта даже для Барселоны не лето. На улице Тецуро зябко ёжится, толстовку продувает насквозь, от кроп-топа вообще никого проку. Вся надежда на благоразумность Бокуто, наверняка догадавшегося, что кабриолетом в такой собачий холод лучше хвастаться в тёплом уютном гараже на три-пять раритетных авто.
Бокуто тем временем окликает от автобусной остановки.
Тецуро протирает кулаками глаза, слезящиеся от яркого солнца, потом пару раз моргает, но Бокуто всё так же весело машет рукой от остановочного комплекса, украшенного большой вывеской с условным изображением автобуса.
«У него нет машины!» — сообщение мгновенно улетает на другой конец планеты.
Тецуро не доверяет извращенцам без личного автомобиля с того случая в Гуанчжоу, когда Яку пришлось мчаться через четверть материка, чтобы вытащить его из китайской тюрьмы.
«Бля», — Яку отвечает мгновенно. За время ожидания он выслушал три голосовых сообщения относительно незавидного генеалогического древа Бокуто Котаро и теперь явно жаждал подробностей.
«он зовет меня на автобус»
«медленно отступай в аэропорт и проси полицейского связаться с японским консульством!»
— Тецу! Давай скорее, автобус же уйдет! — Бокуто не просто кричит, он подпрыгивает на нижней ступеньке неуклюжего краснобокого автобуса, блокируя дверцу, и выглядит при этом настолько счастливым, что ноги сами бегут навстречу.
Внутри Тецуро сваливается на самый задний ряд сидений, сверху падает хохочущий Бокуто. Его рука подхватывает под живот, вторая неуверенно зарывается в волосы на макушке, рот прожигает оголившуюся шею, и длится всё это ничтожно мало, то ли минуту, то ли две, потому что к тому времени, как пожилая кондукторша добирается до их мест, они уже сидят прямо, чинно сложив руки на коленях.
Яку ругается на смеси корейского с кантонским диалектом китайского минут восемь, потом разрядившийся смартфон обмирает, а их с Бокуто колени соприкасаются.
— Первым делом в Барселоне нужно…
— Сделать селфи на фоне самого старого долгостроя в мире, — Тецуро удачно скрывает интерес в насмешливом тоне, сам тем временем оглядывается в поисках величественных башен Собора Святого Семейства. На одной из посещённых лекций старичок-профессор рассказывал о нём с такой страстью, что Тецуро даже проснулся. Потом неожиданно увлёкся, расчертив в реферате подробный план одной из башен, что, впрочем, не спасло его задницу от отчисления за систематический пропуск занятий.
— Первое, что нужно сделать в Барселоне, зайти в барбер шоп! — Бокуто тащит за руку, оглядываясь с убийственной улыбкой, и Тецуро начинает сопротивляться, лишь оказавшись в глубоком кресле с мокрым полотенцем на глазах. Вообще-то полотенце закрывает всё лицо и ощущается не только мокрым, но и тёплым, но внезапное выключение зрения возвращается мерзкими флешбеками, срывая какую-то пружину внутри.
— Спасибо, не стоит утруждаться, — Тецуро резко стаскивает полотенце, оказываясь нос к носу с озадаченным Бокуто. Тот переваливается через подлокотник накренившегося от такой нагрузки кресла и опускает ладонь на предплечье.
— Боишься темноты? — он спрашивает буднично и просто. На лезвиях длинных ножей в пальцах парикмахеров играют солнечные зайчики. Тецуро сбрасывает чужую руку, возвращая ухмылкой нахальный вид. Внутри него фальшивят задетые струны-нервы, между лопаток липнет пот.
— Полотенце холодное, — он безбожно врёт, хорошо, что статный молчаливый испанец, виртуозно выбривший щёки и подбородок до нежной синевы за тридцать восемь секунд, не понимает японский. И, да, Тецуро считал.
Он считает и снаружи: узкие, нависающие балкончиками и арками дома, которые нарисует, вернувшись в Токио, отполированные дождями и ладонями двери, которые будут сниться, тесные булыжные улочки, по которым заскучает уже в самолёте. И шаги Бокуто, молчаливо следующего тенью со злополучной парикмахерской.
— Что-то не так? — Тецуро привык, что в нём реальном люди разочаровываются спустя пару часов.
Или минут.
— Нет, — Бокуто мотает головой так рьяно, что та должна бы оторваться. — Ты классный! Я даже не ожидал…
— И как давно ты меня зафолловил?
Глаза Бокуто округляются в недоумении.
— В смысле следишь за моим модельным аккаунтом в твиттере, — Тецуро поясняет, пока этот парень не придумал себе что-нибудь особо извращённое. Некоторые клиенты путают его с мальчиком по вызову или эскортом и это приносит большие проблемы.
— С восьмого сентября прошлого года, — Бокуто тем временем вскакивает на бордюр. Он старательно переставляет ноги, удерживая равновесие раскинутыми в стороны руками.
— Нравится дрочить на чужую задницу?
Бокуто захлёбывается то ли возмущением, то ли смущением, давится, и в конце концов падает коленями в мостовую. Тецуро проходит ещё метров триста в прежнем темпе, замедляя шаг возле собора. Грандиозное здание упирается шпилями в серое кудлатое небо. Погода не радует, ветер забирается под тонкую одежду, завывая между рёбер особенно тоскливо.
За спиной обиженное сопение догнавшего Бокуто.
— И какая из фотографий твоя любимая? — стоило бы прекратить, но Тецуро ничего не может поделать со своим дрянным характером. И с предубеждением, так некстати связавшим все кишки в один пульсирующий комок.
— Та, где ты спишь мордой в подушку! — Бокуто мгновенно оживляется, шарит по карманам в поисках смартфона.
Тецуро пялится на него так долго, что Бокуто замечает, вскидывается красивой тёплой улыбкой. Он смотрит прямо и открыто, Тецуро отворачивается, не в силах ответить тем же.
Та фотография не должна была попасть в интернет, да и пробыла в общем доступе чуть больше двух минут. Они с Яку всегда тщательно проверяют, чтобы ничего выше плеч не было в кадре.
Чтобы его нельзя было узнать на улице или в ближайшем комбини.
Чтобы…
— А как же кроличий хвост?
На удачной фотографии с кроличьим хвостом, торчащим между голых ягодиц, построена вся его карьера ню-модели.
— Тоже нравится, — отвечает Бокуто, облокачиваясь на перила рядом. — Мне все твои фотографии нравятся. И посты. И ты. Ты интересный.
Тецуро поспорил бы, но кофе сам себя не выпьет, и он гасит тлеющий огонёк собственного интереса большим глотком остывшего капучино.
Перед входом в собор Бокуто останавливается. Он воздевает глаза вверх, сложив ладони в молитвенном жесте. С шевелящихся губ срывается что-то неразборчивое нараспев.
— Amen! — он заканчивает отрывистым резким выдохом.
— Ты католик? — вырывается само собой. Бокуто кивает, в золотистой радужке грезится фанатичный блеск. Тецуро чувствует себя неудобно, католиков у него раньше не было. Он пытается вспомнить, в которой из конфессий делают обрезание, Бокуто тем временем утягивает за собой внутрь здания. Он часто оглядывается, с воодушевлением предаваясь воспоминаниям:
— В детстве я ходил в воскресную школу, но ничем таким благостным не проникся. А здесь такая атмосфера, что хочется верить…
Атмосферу Тецуро чувствует. Она давит на плечи и грудь холодной отрешённой благодатью, но это как ни странно не напрягает, наоборот дышится легко и не думается. Он с удовольствием втягивает терпкую смесь ладана и свечной копоти, пока рассматривает фрески и витражи. Охра, киноварь и индиго смешиваются солнечным светом в завораживающую палитру и вместе с особой тишиной, сотканной из треска свечей и дрожания воздуха под высоким сводчатым потолком, ошеломляют.
— Классно, да? — Бокуто заглядывает ошалелыми глазами, и Тецуро видит в них себя — взбудораженного и чумного.
Они стоят ещё долго, молча впитывая краски и звуки. Тецуро разглядывает контуры ликов многочисленных святых, пока они не теряют строгость, и только тогда понимает, что всё это время они так и не размыкали рук. Он опускает взгляд, чтобы подтвердить ощущения. Мозолистая ладонь Бокуто фиксирует пальцы, его большой палец беспрестанно скользит по запястью, оглаживая выпирающую косточку.
Такое не должно возбуждать, но возбуждает. И скорбные взгляды слепых мраморных глазниц не помогают. Тецуро отдёргивает руку, пряча её в карман, и быстрым шагом ретируется наружу, надеясь на отрезвляющую пощёчину ледяного ветра. Тот ударяет со всей дури, забираясь в широкий ворот толстовки, гудит, запутавшись между рёбер, и под ногами наконец чувствуется твёрдая опора.
Бокуто неловко переминается сбоку, бросает короткие взгляды из-под поникшей чёлки. Он выглядит потерянным, и Тецуро машинально щёлкает его по носу. В ответ получает толчок плечом и смешок.
— Слушай, — Бокуто решается, когда они отходят от собора на приличное расстояние, — а ты правда не носишь… белья?
Тецуро ловит его руку, укладывая ладонь на оголённый живот. Он даёт себе время привыкнуть к теплу его пальцев и посмаковать чужое предвкушение, так явственно проявившееся на лице. Потом медленно заводит ладонь под резинку джоггеров, продолжая удерживать за запястье. Лицо Бокуто меняется в одно мгновение на восторженное, пальцы, вначале напряжённые и деревянные, проскальзывают ниже, жадно ощупывают завитки волос и зудящую после неудачной депиляции кожу. Тецуро невольно подаётся ближе, удерживает и дёрнувшуюся руку и шальной взгляд.
— Крутяк! — Бокуто выдыхает со свистом. Он продвигает ладонь дальше, оглаживая член мягкими круговыми движениями, перебирает потяжелевшие яйца, и всё это не отрывая взгляда. Кровь отливает от головы, лишая мозг кислорода. Тецуро прикидывает, где бы им уединиться, но Бокуто вдруг отступает, без труда освобождая руку из хватки.
— Поедим? — он улыбается как невинный ягненок, и если бы не пульсирующее чувство жара, оставшееся вместо его пальцев, Тецуро бы подумал, что ему привиделось.
Смартфон, подзарядившись, оживает под конец ланча. Тецуро просматривает накопившиеся уведомления о сообщениях и лайках автоматически. Гораздо интереснее и приятнее смотреть в окно на спешащих по своим делам прохожих и замысловатый фасад здания напротив. Ещё можно перечитать в третий раз меню, снова залипая на красоте незнакомых слов, или повторить их самому, нарочно запинаясь, чтобы Бокуто поправил своим густым баритоном, так идущим и ему самому, и этой маленькой уютной забегаловке, и этому чудесному городу, не обманувшему ожиданий.
— У тебя звонок, — Бокуто кивает на дребезжащий смартфон. Тецуро сбрасывает, он не готов браться за китайский. После сочного жаркого испанского, в котором они с Бокуто только что от души потренировались, китайский как заржавевший сверчок — то ли скрежет, то ли шипение.
— Сегодня я только твой, — он прячет нервозность в углах растянутых губ. Сам просматривает сообщение, положив смартфон на колени. Триста баксов за минутное видео дрочки в блядских чулках и кружевных стрингах от одного из китайских sugar daddy, пожалуй лучшее предложение за сегодня.
Хватит, чтобы сохранить перед Бокуто подобие финансовой независимости, и в рюкзаке даже найдётся подходящий наряд.
За какие вообще прегрешения они познакомились <i>так</i>?
— Хей, Тецу, смотри! — Бокуто дёргает за рукав. Тецуро, едва взглянув, заходится в хохоте. Бокуто, ничуть не обидевшись, демонстративно фыркает, выпуливая палочки картофеля фри из ноздрей и берется за нагетсы. Он уплетает обычный фастфуд с таким удовольствием, что невольно залюбуешься. Тецуро смотрит искоса, будто бы мимо, лениво жуя бургер, но замечает сотни деталей: малоизвестную, но дорогую марку наручных часов, отличный покрой излишне броского тренча, упрямый контур начисто выбритого подбородка, маленький тонкий шрам вдоль левого мизинца. Бокуто говорит громко, мешая японский с английскими словами, и о чем бы не пошла речь — вкусе крабов или сортах кофе, сегодняшних котировках или протестах на улицах Гонконга — увлечённо, взахлёб и с той толикой самоуверенности и наивности, что свойственна людям, не обремененным постоянным выживанием.
И смоляной эспрессо из чашки, выглядящей игрушечной в его больших руках, он пьёт с невозмутимой грацией потомственного аристократа.
Пунктирная черта, разделяющая их миры, мгновенно вырастает великой китайской стеной.
Неважно, как и где они познакомились. Даже если бы встретились на чаепитии у английской королевы, им не по пути.
Тецуро ведёт по его ноге пальцами, скинув обувь под столом.
— Чем мне отблагодарить тебя за билет?
Да, он продаётся.
— Не надо за билет, — Бокуто упрямо не покупает. Его лицо темнеет, линия рта становится жёстче. За окном тоже темнеет, там дождь, ещё редкий, но судя по плотности неба вскоре разразится ливень.
— Тогда за компанию? — Тецуро улыбается-улыбается-улыбается! В углах рта саднит, будто он взял глубоко большой член, и почти так же не дышится, но Бокуто Котаро не спешит похвастаться своим агрегатом.
Бокуто Котаро гладит кончиками пальцев рассаженные костяшки.
— Здесь неподалёку классный клуб. Сходишь со мной? — добивает безбрежной улыбкой. Как будто у Тецуро мало поводов для мокрых снов и необоснованных надежд.
В клубе к нему возвращается уверенность и та доля развязности, за которую почти не стыдно. Клубы его среда обитания, его мир, и стоит прислушаться к гремящей музыке, как биты сплетаются с пульсом и тело двигается плавнее и легче, будто сбросило панцирь или доспехи. Ещё бы пару глотков алкоголя, чтобы раскрепоститься окончательно, и Тецуро готов покорять танцпол.
Или барную стойку, если тут умеют подать текилу.
Он быстро вычленяет между неоновыми бликами нужное направление, как вспоминает, что пришёл не один. Стоило бы уточнить, чего хочет спонсор. Обычно это приватный кабинет, иногда грязные танцы в толпе таких же бесноватых или бесконечный шот-трип с лапаньем коленей или задницы.
— Пропустим по одной? — он оборачивается с самой сладкой улыбкой, на какую способен.
Бокуто ошалело трясёт головой, морщась от громких звуков и мигающего света.
Он явно не завсегдатай подобных заведений.
Зачем только повёл сюда?
— Ты только не обижайся, но мне нельзя алкоголь, — виновато признаётся он у стойки.
— Совсем? — Тецуро смеривает взглядом ровную линию заказанных шотов.
Бокуто грустно вздыхает.
«Он не пьёт», — сообщение Яку отправляется где-то между пятой и восьмой порцией. Время замедляется и путается.
«Твоё бренное тело сгниет до костей прежде чем меня пустят в шенген», — Яку как всегда не оптимистичен.
«Говорит диета. Может он болен?»
Яку отвечает мгновенно:
«Надень на него два презика».
Добавляет спустя секунду:
«Нет, лучше три и никогда больше не пей из моей кружки!»
Тецуро тут же представляет в красках, как он упаковывает член Бокуто в три презерватива. Бокуто на внезапную вспышку смеха неуверенно улыбается и складывает ладони на колени. Его взгляд рассеянно скользит по извивающейся толпе, тонет в разноцветных бликах подсветки, выныривает возле блестящего шеста, но быстро возвращается восторженными софитами на Тецуро. Сейчас Бокуто настолько похож на невинного домашнего мальчика из воскресной школы, что невыносимо хочется его испортить.
Совратить.
Раз уж нельзя влюбить.
Тецуро подзывает бармена и после коротких переговоров на ломанном английском получает особенный заказ. Под выпуклым дном вычурного стакана с отличным виски скрывается тоненькая самокрутка. Тецуро прячет её в горсти, когда будто бы случайно опрокидывает стакан.
— Расплатись, сладкий, — он приобнимает насторожившегося Бокуто за талию и проводит носом по его щеке. Шепчет в ухо, развязно потираясь бедрами:
— Вторая кабинка слева.
На их счастье вторая кабинка слева в туалетной комнате оказывается свободной. Бокуто правда сначала ломится в ту, что вторая справа, и даже негромко выругивается, не найдя там Тецуро.
— Хей! — Тецуро машет ему рулоном туалетной бумаги, насаженной на ёршик для унитаза. После первой затяжки это кажется чертовски смешным.
Бокуто смеётся за компанию, протискиваясь в узкую щель приоткрытой дверцы.
Потом они раскуривают на двоих обсосаный окурок сомнительной травки, и это настолько нереально, что Тецуро щиплет себя за руку. Отпечатки пальцев быстро проваливаются синевой, но вместо боли тюкают жаром. Поверх мажет прохладой. Тецуро не сразу понимает, что Бокуто зализывает набухающий синяк, задрав высоко его руку. Движения кажутся смазанными, замедленными, ощущения не совпадают с сигналами мозга, и вскоре не различить, кто об кого трётся, как не разграничить, чей гортанный рык бьётся в раскачивающиеся стенки.
Дым щиплет их лица. Сизая струйка вьётся по треснувшим губам Бокуто, вдоль скулы, по уху, лаская вместо его пальцев, сведённых судорогой.
Притворяться, что они хотят не одного и того же, больше нет сил.
Тецуро наклоняется так близко, что сладковатый дым курсирует в замкнутом контуре их ртов.
— В отель? — звучит чужим больным голосом и отзывается долгим многократным эхом, как если бы они прелюбодействовали в высоких арках трёхсотлетнего храма.
— В отель! — Бокуто королевским жестом воздевает руку вверх, та тут же падает вниз, обрушивая за собой тело.
— En que hotel vives? (В каком отеле вы живёте?) — водитель такси напряжённо смотрит перед собой, вцепляясь в руль.
— А что у вас много отелей? — Бокуто разражается нервным смехом, сползая с сидения. Тецуро едва успевает поймать его за шиворот тренча, а вот затащить обратно не получается, хотя Бокуто не отбивается, а просто ржёт, уткнувшись лицом в резиновый коврик.
— Тenemos muchos hoteles (У нас много отелей)! — в голосе таксиста чувствуется раздражение. Тецуро тянет улыбку, втаскивая огрузневшего Бокуто двумя руками.
— Так какой отель? — он тормошит за плечо.
— Я не помню, — сонно зевает Бокуто и укладывается на его грудь головой. Он хитро щурится снизу, потом резко приподнимается, целясь сложенными трубочкой губами в губы. Промахивается, конечно, мажа по скуле, но подобное его не обескураживает, лишь вызывает новый приступ смеха.
Тецуро притягивает Бокуто к себе, ласково оглаживая бока и бёдра, на самом деле профессионально обыскивает его немногочисленные карманы, стараясь не отвлекаться на пьяные поцелуи, пока не находит две пластиковые карточки с названием отеля. Он показывает одну из них таксисту, тот разражается длинной экспрессивной тирадой, и резко стартует.
Каких-то три поворота и Бокуто сопит в плечо, в отсветах мелькающих фонарей лицо выглядит совсем детским. Тецуро ёрзает, устраиваясь поудобнее, и рука сама собой ложится на чужое плечо. Мышцы под ладонью крепкие, упругие, Тецуро ощупывает их бессознательно, сосредоточившись на пересчитывании купюр в кошельке Бокуто. Кроме внушительной суммы наличных в евро, две кредитки и европейские права, подтверждающие что Бокуто Котаро действительно зовут Бокуто Котаро, и по возрасту они одногодки, и даже родились в одном городе.
На резком торможении у смурной громадины отеля крест, очень простой, но старинной чеканки, выпадает из-под ворота футболки.
Сойдёт за знак свыше, решает Тецуро.
— Хей, золотой мальчик, — он прижимается носом к носу спящего с улыбкой Бокуто. — Приехали.
— Куда приехали? — Бокуто осоловело хлопает глазами. — Домой?
— Домой, — кивает Тецуро, вылезая из такси первым.
За поездку рассчитывается своими деньгами, беззаботно отказываясь от сдачи в два евро.
Когда портье оформляет их в разные номера, Тецуро не удивляется. К подобным прихотям толстосумов он привык, тем более, что цена всегда озвучивается за закрытыми дверями снятого для него номера.
— Кстати, твой билет в Токио, — Бокуто тоже останавливается возле двери в его, Тецуро, номер. — Всё забываю отдать.
Только Бокуто всерьёз желает хороших снов и нетвёрдой походкой продвигается по коридору к соседней двери. Тецуро удерживает его за хлястик изрядно помятого тренча.
Он прожил слишком много лет, чтобы поверить в халявный билет бизнес класса на другой конец света, раздельные номера и любовь без пластикового привкуса безлимитной кредитки.
За всё надо платить.
В этом его нищебродская честь.
И он заплатит этому парню, смешно морщащему нос на дуновение в лицо, единственной доступной ему валютой.
Яку, его беспроцентная совесть, одобрительно хмыкнет, когда завтра получит подробный отчёт.
— Ты такой… — Бокуто тем временем совсем теряет устойчивость.Он тяжело приваливается к двери, быстро сползая по ней спиной. Тецуро присаживается на корточки, удерживая его голову от неминуемой встречи с полом.
— Какой? — он надеется на «красивый», «милый» или хотя бы «соблазнительный».
— Вкусный, — лизнув предварительно в щёку, хрюкает Бокуто. Дверь неожиданно распахивается, и они вваливаются в номер, хохоча и целуясь. Впервые Тецуро так хорошо от одних лишь поцелуев и ощущения чьих-то рук на своей талии. Впору списать эйфорию на убойные коктейли, смену часовых поясов и раскуренную на двоих травку, потому что целуется Бокуто так себе: беспорядочно тычется мокрым холодным ртом в губы, щёки, подбородок, шею, шаря так же хаотично большими ладонями между слоями одежды.
— Подожди, — Тецуро стаскивает с себя толстовку, выгибаясь под его мозолистыми пальцами. Останавливается с неловко вывернутыми руками, разглядев при включенном свете обстановку.
Напротив кровати королевского размера джакузи. Ароматная пенная шапка серебрится в тёплых отсветах десятка расставленных на полу свечей. По запотевшему боку «Вдовы Клико» в серебряное ведёрко со льдом тянутся крупные капли. Всё это выглядит так, будто приготовлено пять минут назад. Видимо, портье отдал приказ ожидавшей горничной, когда они оформлялись, и та быстренько навела романтической атмосферы. Ну, а сам портье должен был получить предварительно указания от клиента…
В горле саднит от такой предусмотрительности.
Тецуро ловко уворачивается от тянущихся рук Бокуто и небрежным жестом выуживает бутылку, машинально отмечая год выпуска.
— Это ведь мне? — он улыбается, пока опускается в ванну, особенно старательно, когда одежда, пропитавшись водой, облепляет тело.
— Да, — кивает Бокуто и залезает следом. — Я уже пьян…
Тецуро зажимает ему рот ладонью, лишь бы не расслышать «тобой». Подобные пошлые клише не для Бокуто Котаро, по крайней мере Тецуро хочет думать именно так.
Пусть он останется другим.
Не таким, как остальные, хоть на оставшиеся несколько часов.
— … мутит и жрать так охота с этой сигареты. Не разрешай мне больше курить, ладно, Тецу? — Бокуто жалобно скулит в шею, не просто привалившись, но и обхватив всеми конечностями. Твёрдость члена, упирающегося в поясницу, выдаёт его намерения.
Но Тецуро не против:
— Как ты хочешь?
Он согласен на любую прихоть, лишь бы запомниться.
— Подрочи для меня, — Бокуто поднимает затуманенный взгляд.
Для начала Тецуро присасывается в глубоком поцелуе, как бы невзначай притираясь к стояку, потом лениво поднимается, перетекая через бортик плавным выверенным движением.
Всё, чтобы заставить Бокуто пожалеть о скромности своего желания.
Какое-то время Тецуро петляет по бархатистому ворсу ковра, оставляя мокрую одежду неряшливыми комками. Некстати вспоминается, что сменной у него нет. Обычно ему покупают новую, что-нибудь из последней коллекции мировых брендов, но с Бокуто тратить время на шоппинг не хотелось. С Бокуто хотелось — и хочется до сих пор — гулять до рассвета по узким улочкам, обжиматься под гулкими сводами соборов, срывать поцелуи под каменными взорами Девы Марии и прочих святых.
Матрас пружинит под задницей. Откинувшись на спину, Тецуро широко расставляет ноги, проходится пару раз сухой ладонью по полувставшему члену.
Бокуто с плеском вылезает из джакузи, но остаётся возле него, лишь прислоняется спиной к бортику. Его руки нервно пробегают по тяжело сокращающейся груди, чуть задерживаются в промежности, потом распластываются вдоль бортика.
Он пьяно щурится, явно пытаясь сосредоточится.
Тецуро представляет, что плавающие зрачки Бокуто, это зрачок камеры, и тело само поворачивается, принимая наиболее выгодный ракурс. Рано или поздно становится всё равно, кто там, за стеклом оптического прицела. И это чувство — равнодушие — сейчас нужно как никогда.
Пальцы немеют, как сильно и резко он двигает рукой по члену. Но перетряхивает не от этого, перетряхивает, выворачивает наизнанку подкатывающим волнами кайфом от блядского Бокуто, хотя блядь из них двоих конечно же Тецуро. Взгляд Бокуто ощущается физически, и если он когда-нибудь дотронется так же, как сейчас смотрит, то Тецуро, пожалуй, сдохнет, а так лишь кончает, выгибаясь дугой. Задница снова плюхается об матрас, бёдра, разведённые до упора и вскинутые кверху, сводит долгой судорогой. Тецуро поводит ладонью по животу, чтобы сперма стекла по промежности, потом переворачивается, надеясь, что не выглядит при этом как затраханная кляча. Он разводит ягодицы, касаясь себя, и пусть теперь вид его влажного ануса, раскрывающегося под натиском пальцев, мучает этого парня в эротических снах.
— Ох, бля, — Бокуто так и смотрит, не мигая, и губы его шевелятся, будто пробуют на вкус.
Тецуро, откинувшись обратно на спину, делает рукой приглашающий жест. Откровенно боготворящий взгляд подкупает.
— Правда можно? — Бокуто шепчет, быстро подбираясь на четвереньках. Замирает над содрогающимся членом, наклонившись так близко, что от его дыхания разбегаются мурашки.
— Давай уже, — приходится надавить на затылок, вынуждая Бокуто прижаться к члену ртом. Тот присасывается жадно, сначала к головке, собирая губами и языком сперму, потом покрывает быстрыми беспорядочными поцелуями ствол, обхватывая руками бока. Железные пальцы впиваются глубоко, не давая сдвинуться. Тецуро остается лишь вцепляться в ворох мягких волос и напрягать бедра, не давая им сомкнуться вокруг головы Бокуто, сосущего теперь болезненно чувствительную головку.
Не то чтобы Тецуро нравились посторгазменные ласки. Но так голова наконец проясняется, и он отталкивает Бокуто.
— Извини, — тот мгновенно оценивает обстановку и сменившуюся атмосферу.— Извини, я увлёкся. Знаешь, я как-то попал на твой вип-сеанс…
— Где я дрочил? — многие из таких, как Тецуро, делают на камеру и более откровенные вещи, лишь бы удержать интерес подписчиков, сорвать крупный куш на рекламе или подцепить щедрого спонсора.
Тецуро сам из этих многих.
— Да, — Бокуто кивает, зардевшись.
— Только не говори, что ты тогда в меня влюбился.
Бокуто краснеет до оттенка окунутого в кипяток омара и снова кивает.
Тецуро думает, что это пранк.
Тецуро опрокидывает Бокуто Котаро на себя, сдирая с его холодной мокрой задницы прилипшую одежду.
Хватит с него на сегодня рассудочности и возвышенных чувств.
— Подожди, подожди, — горячие ладони обхватывают лицо, вынуждая смотреть в глаза. Целоваться теперь не получается, Тецуро тупо не дотягивается. А очень хочется. И трахаться. И быть придавленным тяжёлым горячим телом, идеальность контуров которого Тецуро еще не успел полностью оценить; да даже придушенным — он готов довериться за один лишь вот этот, щенячий, взгляд; но как он не извивается, сократить грёбанные миллиметры между ними не удаётся.
Бокуто удерживает, оглаживая линии скул и подбородка невесомыми касаниями пальцев.
— Мне нужно спросить…
— Да, — Тецуро устало закатывает глаза, — можешь без презика.
— Вау! — Бокуто от избытка чувств бодает в шею, но тут же подбирается, становясь очень серьёзным. — Но я не об этом. Ты классный, Тецу! Мне так хорошо с тобой, даже просто знать, что ты где-то есть. Но ты такой красивый, потрясающий, популярный! Но можно ты, вернее я… Можно я стану твоим… твоим этим… объективом?
Тецуро смеривает на ощупь его <i>объектив</i>, измазавший весь живот смазкой. Размер, объём, запах — его устраивают.
— Так кто ты такой? Брокер на фондовой бирже, стартрапер, наследник какой-нибудь корпорации, внебрачный сын Елизаветы II? — Тецуро очень нужен повод не влюбиться.
— Я волейболист! — Бокуто гордо расправляет плечи, возвышаясь многовековым наследием греческих атлантов. Тецуро захлёбывается слюной, заранее представляя, как будет потом дрочить на рельеф его грудных мышц.
— Ну, знаешь, такая игра, где мяч через сетку перекидывают? Так вот я <i>про</i>, итальянский Кучине-Либре* купил прошлым летом, — тем временем продолжает Бокуто, с лёгкостью удерживая свой вес на вытянутых руках. Тецуро пинает его в живот, потому что с каждым словом желание слушать этого парня всю оставшуюся жизнь становится невыносимым. Бокуто на пинок даже не морщится, только говорит быстрее, сбиваясь с дыхания.
— … квартиру мне оплачивает клуб. Не в Барселоне конечно, но там море прямо у порога и до любой столицы полтора часа. А твоим подписчикам ведь всё равно, откуда ты им задницу покажешь: из Токио или Мачерата! Так что, не улетай завтра! — он заканчивает много громче, чем начал.
«Останься со мной навсегда!» — ещё громче звучит ангельский хор в ушах. Тецуро встряхивает головой, замечая краем глаза, что Бокуто открыл рот, собираясь снести цунами ещё более неоспоримых аргументов.
— Господи, заткнись уже! — Тецуро тянет его на себя, нетерпеливо вгрызаясь в тот самый раскрытый рот. Через два часа, так и не натрогавшись всласть, мысленно сдаёт обратный билет и принимает католичество.
Задницу подписчикам он показывает спустя два месяца из Ливерпуля, где Кучине-Либре всухую выигрывают выездной матч. На загорелых ягодицах, прикрытых на треть форменной бокутовской футболкой, красуется бокутовский же автограф чёрным несмываемым маркером.
На сто тысячный лайк они покупают новую кровать.