Примечание
— Смотри! Смотри, вот сейчас она точно упадёт!
Девочка рядом с ним настойчиво указывает пальчиком в небо, усеянное яркими мерцающими блёстками, до которых дела ему нет и никогда не было, но глаза её — большие, зелёные, похожие на два блестящих изумруда! — горят искренним восторгом, такой детской верой в чудо чудесное, что разрушать наивное ожидание, долгое, томительное, повторяющееся каждую ночь из раза в раз, самое настоящее кощунство, самое страшное преступление. Юноша послушно переводит взгляд, немного грустный, разбавленный теплом её присутствия, её неподдельной радостью подобным мелочам, с милой девичьей улыбки на далёкие звёзды-огоньки, устилающие чёрное непроглядное полотно нависшего над ними небосвода.
Помнится, вечная белокурая подруга каждый божий день, дарованный им вместе, завороженно пыталась объяснить ему, совершенно не замечающему пустяков парню, как прекрасен их мир, как прекрасен вид неизученных людьми галактик, болтая босыми ножками с кровати, пока сам он перебирал мягкие светлые пряди, шёлковые, приятно щекочущие кожу на обожжённых ладонях, не в силах оторваться от своей маленькой надёжной девочки, от солнышка, вдруг осветившего его тусклую серую жизнь.
— Зерееееф, ты снова меня не слушаешь!
— Слушаю, милая, — с нежностью отрицает он, вновь смотря на её надутые губки и недовольные глазки, а по-детски круглые щечки от такого обращения заливаются румянцем. Она сменяет гнев на милость и продолжает что-то весело рассказывать, сидя на самом краю крыши и без страха свесив ножки вниз. Зереф помнит, как боялся раньше высоты, теперь же она, словно самый лучший друг, манит его к себе, в лживые жаркие объятия, а он, дурак, поддаётся снова и снова, и только его любимая Мавис продолжает отгонять назойливое желание сделать свой последний шаг в вечность.
Мавис — самый ценный подарок судьбы, самый прекрасный цветок, какой только в сказках бывает, она — его драгоценное сокровище, сладкий мёд на устах, девочка, ставшая надеждой на счастливое будущее для больного во всех смыслах Зерефа. Она — ангел, чистый, невинный, ниспосланный Богом за все его страдания, и он готов пройти все круги Ада, лишь бы навсегда остаться рядом с ней.
— Я всегда буду рядом с тобой. Мы ведь обещали друг другу! — она улыбается, и на некогда очерствевшем израненном сердце теплеет, боль старых уродливых шрамов отступает, и против воли чёрные смоляные глаза слипаются, тьма утягивает в сон, напоследок позволяя услышать пропитанный ласковой любовью чарующий голосок, так похожий на плавный перезвон тихих колокольчиков. — Спи. Я буду охранять твой сон, любимый.
И он засыпает, а она только поднимает вверх глаза, туда, где падает одна из звёзд, оставляя за собой волшебный яркий хвост, и слёзы выступают против воли, скатываются по щекам, и болезненная изломанная улыбка не сходит с обречённого личика, а губы отчаянно шепчут одну, самую желанную горькую фразу.
— Пожалуйста, Господь, умоляю, пусть он встретит завтрашний день… Пожалуйста, умоляю, Господи, прошу тебя…
Она сидит с ним рядом до самого рассвета, роняет солёные капли на розовое платьице и запоминает каждую черту умиротворенного лица любимого, самого дорогого, самого близкого, самого важного, шепчет о том, как сильно любит его, любила, как будет горячо любить и дальше. Но приходят первые солнечные лучи, и тело её растворяется, исчезает в его безжалостном свете, и только звук бьющегося сердца в груди Зерефа дарит ей, погибшей семь лет назад, спокойствие.
Медики, работники больницы, в коей она скончалась и в коей ожидает смерти милый, врываются на крышу, дверь которой запирают из раза в раз с наступлением сумерек, и из раза в раз вскрываемую опытным парнем ради неё, ради её желания увидеть звёзды, ради минут совместного счастья, лишить которых их судьбе не удалось. Пожилая женщина с пучком поседевших розовых волос, качает головой и велит двум помрачневшим мужчинам отнести его в палату и перебинтовать ладони, когда-то обожжённые в страшном пожаре.
— Что же ты с собой делаешь, — с тоской и неподдельным сожалением, Полюшка остаётся на крыше одна, наблюдая за наступающим новым днём. Мавис, почти полностью растворившись, успевает подумать о том, что они обязательно встретятся вновь грядущей ночью, и вновь она любой ценой не позволит Зерефу загадать своё самое заветное желание падающей звезде, убаюкает его до того, как это случится.
— Так не может продолжаться вечно.
Слова Полюшки бьют в самое больное для призрачной девочки место.
— Когда же ты прекратишь его мучать этой проклятой любовью…
<center>***</center>
— Мавис?
Он просыпается, и первым делом с уст срывается имя любимой, так привычно, хоть глупо и наивно. В груди каждое ненавистное ему утро болит так, словно не кошки скребут, а самым острым стеклом вспарывают внутренности, проходятся по не успевшим затянуться ранам, и с особым упоением наблюдают за его мучениями, за слезами, невысохшими, не кончившимися ещё внутри него, за безудержными всхлипами и судорожным шёпотом «прости», за надрывным кашлем, дерущим глотку в клочья, за криком, что вырывается наружу вместе со скопившейся скорбью. На шум сбегаются медики, но на них ему глубоко плевать, хочется кричать так громко, так сильно, до хрипоты, до сорванного голоса, чтобы весь мир слышал, как ему больно, как он страдает, как молится каждую ночь, чтобы не встретить треклятое завтра!
Он вырывается, знает, что вколют ему дозу успокоительного, заставят лечь и будут держать до тех пор, пока сознание не провалится в сон вновь, до самого заката, а там уж побитый жизнью мальчик, потерявший в огне отца, мать, младшего братика, навечно заточённый в стенах больницы, ставшей местом гибели его спасительницы и самого страшного мучителя в одном лице, больницы, где оборвалась жизнь такой же неизлечимо больной девочки, сам придёт в себя, сбежит на крышу и проведёт очередную летнюю ночь на ветре и холоде, ухудшающем и без того плачевное состояние пациента.
Так и есть. Открывает глаза Зереф уже тогда, когда ставшая спутницей здравого смысла ночь окутывает спящий городок Магнолию. В голове мелькает мысль о том, что Мавис, вероятно, уже заждалась его. Преодолевая слабость в теле и лёгкое головокружение, к коему привык за долгие семь лет, он ступает босыми ногами на ледяной кафель и направляется на крышу, придумывая, как бы вскрыть замок на этот раз.
На удивление, этого не требуется. Маленькая записка аккуратным почерком гласит, что более замка на этой крыше не будет. Почерк этот узнаваем, и Зереф отмечает: стоило бы поблагодарить уставшую гоняться за ним Полю.
Мавис Вермиллион действительно уже ждёт его, болтает ножками в воздухе, опустив понуро голову, но не оборачивается, о чём-то крепко задумавшись. Он давно догадался, что причина, по которой его жизнь ещё не оборвалась, кроется в любимой, и не винит её, нет, ни в коем случае. Его солнышко желает ему только счастья, иначе быть не может, только вот дальше так продолжаться не должно.
— Семь лет назад ты был рядом со мной.
— Семь лет назад ты была рядом со мной, — повторяет в ответ совершенно спокойный парень.
— Я могла тебя коснуться, обнять, прижаться щекой, — слёзы текут по нежной, навечно детской коже, и смотреть на всхлипы своей драгоценной Мавис так больно, но вся боль отступает, все мысли, страхи, всё прошлое уходит, остаётся позади него сброшенным тяжким грузом. — Я так скучаю…
— Мы снова будем вместе, родная, — он кладёт руку на её ладошку и чувствует тепло, даже несмотря на то, что прошёл сквозь неё, и сгоревшая кожа сейчас физически касается лишь холодной каменной поверхности выступа крыши. Мавис плачет навзрыд, неразборчиво просит его уйти, остаться рядом с ней, не искать звезды и не пропустить её, Мавис молит его забыть её и вспоминать каждое мгновенье, просит не любить её, тогда ведь не будет больно? И при этом слова любви срываются с её дрожащих губ. Противоречивые мысли ничуть не смущают — она, его сладкая девочка, всегда была такой, и Зереф даже перенял причудливую привычку, ровно как и отрешение от обуви, как страсть к сказкам, как веру в чудеса. — Подними голову, солнце.
Их глаза смотрят на небо в тот миг, когда яркая звезда, которая, на самом-то деле, и не звезда вовсе, а камень, пересёкший земную атмосферу, оставляет за собой прекрасный хвост. Девичьи губы молчат — она не имеет больше права оттягивать этот момент.
— Видишь? Звезда упала! — смеётся Зереф, впервые так свободно, без мелькающих перед лицом гробов с охладевшими трупами близких. — Пожалуйста, позволь мне наконец отправиться к моей любимой, к моему братишке и маме с папой, — загадав самое заветное желание, он смотрит в заплаканные глаза улыбающейся девочки. — Я люблю тебя, Мавис.
— И я тебя, Зереф.
<center>***</center>
У двух огороженных тонкой чёрной изгородью могил детей стоит седая женщина с цветами, улыбаясь, кладёт на очищенную землю два букетика и усмехается, по-доброму, ласково, с заботой и искренней любовью к этим двум безнадёжным влюблённым.
— Надеюсь, вы счастливы в новой жизни.
И где-то босая девочка и мальчик в чёрном играют и светятся счастьем.