Люди бывают хорошие,

А бывают, которые нравятся.

Бывает, что всеми брошены,

И по подвалам ставятся.

         День был пасмурным, впрочем, как и любой другой этой весной. Апрель не скупился на дождливые дни, не выпуская из-за стены плотных туч солнечных лучей. В вечернем воздухе пахло озоном и свежестью, такой непривычной для задымлённого бесконечными выхлопами мегаполиса.

         По безлюдному проулку среди старых домов, часть которых уже долгое время была нежилой и забытой, шли двое. Незнакомцы, совершенно разные.

         Один одет с иголочки: аккуратно выглаженная форма престижной школы, на ногах лоферы, в осветлённых волосах ветер гуляет.

         Другой навстречу шлёпает по лужам старыми стоптанными кедами, слегка порванными с внутренней стороны, в заношенных джинсах, прячет лицо за отросшими чёрными волосами и капюшоном выцветшей чёрной толстовки на несколько размеров больше нужного.

         Оба идут по своим делам, оба делают вид, что не замечают друг друга, хотя не первый раз пересекаются в этом проулке.

         У обоих есть тайна — их никто не должен увидеть на этой улице, ни один из них не должен здесь быть. Они негласно хранят молчание, проходя мимо друг друга, лишь поравнявшись, пересекаются взглядом, как бы здороваются, и идут дальше по своим делам, зная, что ни один из них не расскажет об этой встрече.

         Они не знают друг друга: ни имён, ни возраста, ни цели. Ни причины, по которой они ходят через заброшенный проулок запрещённой части города.

         Того, что в толстовке, зовут Юнги. Просто Юнги, у него нет фамилии. Была когда-то, до того, как попал в приют. Ему и пяти лет не было, когда его привели в старый обшарпанный детский дом на окраине города, где Юнги провёл самые ужасные годы своей жизни. Будучи маленьким и худым от природы, он стал мишенью для хулиганов, которыми кишил приют — государство давно перестало финансировать учреждение, воспитателей не хватало, а у тех, кто соглашался работать практически даром, на чистом энтузиазме, не хватало сил и терпения уделять внимание всем.

         Юнги ненавидел приют. Ненавидел детей, что издевались над ним: отбирали и так неважную еду, одежду, ломали его вещи и поделки, над которыми он старался во время занятий по труду, били и обзывали его. Юнги ненавидел воспитателей и заведующую, которые не замечали всё это, а может и замечали, но предпочли игнорировать, ведь были другие вещи гораздо важнее.

         Юнги ненавидел свою жизнь в приюте, но у него было то, что помогало ему жить дальше, — у него был друг. Друг, который всегда был рядом, пытался защитить, в результате получая удары и обзывательства вместе с Юнги. Они делили все ужасы жизни в приюте пополам, переживали всё вместе, прятались от старших в тёмном тесном чулане, держась за руки, деля страх и тревогу на двоих.

         Юнги, несмотря на то что был старше, часто плакал, выпуская со слезами всю боль, что им доставалась.

         А Хосок улыбался.

         И эта улыбка успокаивала в разы сильнее, чем таблетки, которые позже пришлось принимать, когда Хосока забрали в семью. Юнги чётко помнит холод оконного стекла машины, в которой сидел его самый дорогой человек, пока новые приёмные родители оформляли над ним опеку. Помнит, как они прижимали ладони к стеклу, надеясь сквозь него почувствовать тепло тел друг друга. Юнги помнит слёзы, стекающие ручьями по его щекам.

         И помнит, как впервые за всё время Хосок не улыбался, а плакал вместе с ним.

         В тот день Юнги сбежал из детского дома. Надел всю одежду, какую смог, остальное скинул в потрёпанный рюкзак, куда потом положил стащенный из кухни хлеб и маленький ножик. На всякий случай.

         Он тихонько перелез через забор и бежал, что есть сил, в город, пока не забрёл в этот самый район, где нарвался на людей пострашнее старшаков из приюта. Эти били больнее, ругались грязнее, смеялись громче. Но Юнги не плакал, не в этот раз, не тогда, когда он решил изменить свою жизнь и найти Хосока. А чтобы сделать это, Юнги должен стать сильным, и Юнги был сильным, когда сжимал в тонких пальцах овощной нож, направленный в сторону грязного пьяного отброса, каким мог бы стать, но никогда не станет он сам.

         Юнги пробрался в одну из убитых квартир заброшенного района, которая стала для него местом, куда он мог вернуться после очередного дня безуспешных поисков Хосока. Местом, которое он мог назвать домом.

***

         Пак Чимин — идеальный ребёнок. У него лучшие оценки в школе, он староста класса. Он всегда опрятен, дружелюбен с одноклассниками, учтив с учителями и взрослыми. Дома тоже послушный и вежливый: говорит, когда спрашивают, не задаёт вопросов, не шумит, не бездельничает. Беспрекословно слушается взрослых.

         Пак Чимин такой, каким его хотят видеть родители. Каждый день Чимин играет роль сына, о котором мечтают мама и папа, сына с идеальной моделью поведения, такого сына… каким на самом деле Чимин не является.

         Тяжело — соответствовать чьим-то критериям, тяжело — каждый день носить маску, как второе лицо, не имея возможности когда-либо снять её. Тяжело. И выдерживать эту тяжесть Чимин уже не в силах, потому он нашёл место, где может спокойно вздохнуть, — заброшенный проулок, где никто не увидит его настоящего.

         Он проходит здесь каждый день по пути из школы домой — удлинняет путь, зато отдыхает морально от тяжести чужих ожиданий и требований. Ему случайно попался на глаза этот старый забытый район, оцеплённый хлипкой ржавой калиткой, и внутренние любопытство и страсть к приключениям вдохновили его зайти внутрь.

         То, что он увидел там, потрясло его до глубины души, окрылило, поделило его жизнь на «до» и «после». Среди разрушенных зданий, старых ржавых машин, что уже не сгодятся даже на металлолом, перевёрнутых мусорных баков и разрисованных удивительными изображениями заборов и стен Чимин почувствовал, будто за его спиной расправились широкие сильные крылья, которые все эти годы были связаны, как и он сам.

         С того дня один из проулков стал его ежедневным маршрутом, он ходил через него уже несколько дней, пока однажды у него на пути не возник парень в чёрной толстовке. Это напугало и отрезвило Чимина — в районе, кроме него, могут быть и другие люди, он здесь не один. Здесь может быть опасно.

         Но незнакомец не смотрел на него враждебно, он будто бы тоже был напуган, будто не ожидал увидеть кого-то среди этих полуразрушенных зданий. Однако взгляд его быстро стал уверенным и острым, а походка ровной и чёткой, и чем ближе они приближались друг к другу, тем спокойнее становился незнакомец. И Чимин почему-то тоже.

         Стоило им поравняться, брюнет коротко кивнул ему, глядя прямо в глаза, и Чимин машинально кивнул в ответ. Вот так, не произнося друг другу ни слова, они обусловились сделать вид, будто ни один из них не был тогда в том проулке. И также было в следующий раз, и в следующий, и много раз после. Они не знакомы, но у них есть тайна, их общая и их личная одновременно.