Пыльный августовский зной рябил воздух, превращая высокие кроны деревьев в мутные, дрожащие пятна. Дышать было нечем, казалось, городская пыль и жар забили лёгкие до отказа. Но даже так мальчонка был уверен, что ощущает запах плавящейся листвы. При каждом вдохе горячий воздух больно сушил ноздри, но секунду спустя они улавливали пресно-сладкий, чуть едкий аромат. Почему-то Изуку был уверен, что именно так пахнет тающая листва. Вот она – падает на асфальт густыми буро-зелёными каплями, шипит.
Малыш шмыгнул носом, поплотнее натянул жёлтую панаму и шагнул из тени на залитую светом ступеньку. Солнце ударило в глаза, на мгновение позолотив живую зелёную радужку. Мидория ойкнул и зажмурился, невольно морща нос. В темноте, будто бензиновые разводы, заплясали цветастые пятна. Нет, уж лучше так, чем кипучая листва капнет прямо на голову.
Сквозь темноту мальчик слышал, как ворчат застрявшие в липком зное звуки: автомобильные гудки, стрекот цикад и глухое шипение. Тревожный шум. От него сердце колотилось гулко-гулко, у самого горла. А потом оно вдруг ударилось о плоть слишком сильно, до боли. За секунду до этого шум утоп в тишине, чтобы последняя вдребезги разбилась от громкого, злого:
– Эй, тупой Деку!
Солнце резануло распахнувшиеся глаза, но Изуку сквозь набежавшие слёзы оторопело всматривался в тёмный силуэт на верху лестницы. Будто тень – ни глаз, ни носа, ни рта, только палящие лучи подсвечивают бледно-золотистые волосы.
– Продолжаешь быть бесполезным?
– К… Каччан? – пересохшее горло садануло. Хриплый голосок прошелестел в тишине совсем робко, неуверенно, даже нелепо. А вот покрасневшие глаза блеснули глупой надеждой.
– Ещё и забыл про меня. Надо было сжечь тебя к чёрту, когда только причуда появилась.
Сердце кольнуло.
– Я-я не забывал! – на сей раз голос прорезался, звякнув удивлением и обидой. Воздух вокруг дрогнул, зашевелился, зашептал осуждающе, и мальчику стало страшно. Жара сомкнулась над ним, и снова стало тяжело дышать. Она будто пыталась вытеснить его из этого странного мирка, полного душного августа, скуки и потаённой вины. Впрочем, кажется, вытеснить она пыталась не только его. Сквозь далёкий силуэт забрезжили солнечные блики. – Каччан, слышишь?! – Мидория уже кричит, стараясь не обращать внимания на слёзы, обжёгшие щёки. Он упрямо смотрит вперёд, чуть щурясь. Мир вокруг потемнел, остался лишь кто-то на последней ступени лестницы, с каждой секундой выцветающий, бледнеющий, будто старая фотография. Мальчик и не заметил, как сорвался с места – помчался, перепрыгивая через ступени. Лестница замельтешила причудливым пятнистым узором из света и тени, что отбрасывали длинные ветви деревьев. – Я не за-аргх! – мальчик вскрикнул, когда кипящая крупная капля ударилась о плечо, разъедая ткань футболки и обжигая кожу. Он споткнулся, голые колени до крови стёрлись о шероховатый асфальт. Чёртово солнце, чёртовы деревья, чёртовы листья! Слёзы снова покатились по щекам. Мальчишка уперся ладонями в жгучую ступеньку, пытаясь подняться, но тело ослабло, перестало слушаться. Нижняя губа задрожала.
– Ничего не изменилось. Такой же слабак, как и прежде.
Изуку вздрогнул, торопливо поднимая голову. Выцветший силуэт растворяло солнце, уже почти ничего не осталось, кроме растущих, тлеющих по краям дыр.
– Каччан, нет! Пожалуйста! – что-то душит горло, и сквозь влажную пелену на глазах ничего не видно. Слабость, охватившая тело, просочилась внутрь и болезненно сжала грудь. – Не уходи! Пожалуйста, только не снова!.. Только…
***
Солнце снова резануло глаза, но в этот раз случайно. Просто золотистые лучики, разбежавшиеся от рассвета, бывают слишком резвыми и назойливыми. Как бы извиняясь за непутевых воспитанников, солнце легонько погладило спящего теплым рукавом - воздушные тюлевые занавески колыхнул ветер, и они задели блестящую от слёз веснушчатую щёку. Шумный вдох, подозрительно похожий на всхлип, быстро растворился в лёгкости осеннего утра. Парень медленно разлепил глаза и сразу же попал в его ласковый омут: шелест рыжих листьев за приоткрытым окном, переливы птичьих разговоров, солнечные зайчики, греющиеся на полупрозрачных занавесках. Приятное пробуждение почти перебило мутный осадок тревоги и грусти, въевшийся в душу августовской духотой. Глубокий вдох, выдох – а вот и первая мысль. «Сколько время?». Довольно банально, но что уж тут.
Изуку скидывает с груди уголок одеяла, а потом и вовсе подминает его под себя вместе с пледом. По взмокшему телу пробежалась солнечная прохлада, и парень шумно, блаженно выдохнул. Полусонный взгляд скользнул за позолоченный тюль и зацепился за лоскут неба. Чистый, ярко-голубой. Наконец-то распогодилось. Октябрь в этом году пришел капризный, плаксивый, но, видно, сегодня его что-то порадовало. С улицы повеяло сладковатым ароматом прелости. Прекраснее утра для пробежки и не придумаешь.
С этой самой, уже второй мыслью Мидория тянется за телефоном, не с первой попытки нащупывает его на комоде и притягивает к себе. Парень уже видит будущие десять-пятнадцать минут: время около восьми, он поднимается, заправляет постель, приводит себя в подобие порядка и направляется к выходу из общежития, где наверняка его уже ждёт Урарака. Экран смартфона тускло загорается.
6:54.
Брови сначала медленно ползут вверх, а после хмурятся. Изуку сел на кровати, не сводя озадаченного взгляда с телефона.
– Блин, – бурчит негромко он. Простудная хрипотца мимолетно царапает горло, но неприятные ощущения заглушает хор мыслей. Парень не знал, во сколько просыпается подруга – кареглазое солнышко могло собираться за пять минут, а могло растягивать час, тратя его не на сборы, а на невинные девичьи грешки. Судя по последнему позднему онлайну, сегодня девушка воспользуется первым методом. А это значит, что впереди целый час ожидания. До-о-олгого, тягучего, как осенние унылые ливни. Может, сегодня всё-таки…
«Но это неправильно, мы каждые выходные вместе бегаем, – обрывает себя на мысли Деку. Или не он. – Да, мы уже второй триместр так, каждое утро. Она точно расстроится, если я пойду один. – Совесть искусно подражает голосу хозяина и больно кусается».
Росточки кошмара не отстают, пробиваются где-то в памяти, цепляются за неё. Солнечный свет густо сочится через окно, но до памяти и растущего в ней мерзкого сорняка не дотягивается. И вот уже в теплеющем воздухе мерещится голос:
«Эй, тупой…»
Пальцы быстро и глухо застучали по экрану, набирая сообщение. Прости, Очако. Не сегодня.
Молодой герой зевнул и поднялся с постели с наигранной бодростью, словно пытаясь убедить себя в обыкновенности этого утра и желании неустанно работать. И у него получилось – когда он потянулся, вместе с кровью по жилам побежала проснувшаяся причуда. Горячо, чуть покалывает, будто жжёт током изнутри. Она всегда в нём: в крови, плоти, кончиках пальцев, зелёных глазах. И еще, может быть, в брызгах веснушек. Больше двух лет прошло, а Изуку только-только свыкся с мыслью о том, что абсурдная мечта сбылась. А сбывшись, не забыла сбросить розовую пелену, за которой скрывались бесконечные проблемы и обязанности.
Например?
Ну, например, вместо того, чтобы заслуженно балдеть, Мидория вот уже час наматывает круги по парку. Ноги ноют из-за вчерашней тренировки, но парень не сбавляет быстрого темпа. Нагрузки необходимы каждый день, его тело всё еще недостаточно сильно для «Один за всех». За время пробежки причуда поутихла, её приглушили привычная, даже по-своему приятная боль в мышцах и мягкий утренний холод. Они же и навели в голове относительный порядок, вышвырнув вон тревожные и виноватые мысли.
Удивительно, но в девятом часу парк всё еще пустовал. В нём не было никого, кроме держащего болезненное дыхание Деку и тумана. Когда парень пришёл, он был вязким-вязким, молочно-белым. Парень бежал и видел лишь, как складывается перед ним, выныривая из пелены, каменная плитка и как по сторонам мелькают верхушки деревьев. Сейчас же туман поредел. Теперь он походил на занавески на окнах в комнате Изуку: золотистая дымка стелилась по жухлой траве и кутала деревья, от ветра закручивалась в воздухе кудрявыми узорами. Золото ярко пахло сырыми листьями и неиспарившейся влагой. Хотелось дышать им, пропитываться осенним солнцем, любоваться утренней красотой. Но Мидория продолжал вспоминать. Боль и холод прибрались в мыслях, но не смогли избавиться от горького послевкусия.
Они должны были поступить в Академию вместе. А как иначе? Они всю жизнь шли рука об руку. Одна игралась огненными искрами, угрожающе сжималась в кулак, била костяшки о больно наглых и надоедливых придурков. Вторая, несмотря на последнее, продолжала боязливо, но уверенно тянуться к первой, исписывала тонны тетрадей заметками, наблюдениями и иногда мечтами. Сейчас Изуку задумывался о том, что Бакуго, наверное, не был его другом. Одногруппник, одноклассник, просто хулиган, живущий по соседству. Несносный, избалованный, вредный ребенок вырос в грубого, гордого, и всё такого же несносного подростка. Зато в прошлом остался Каччан, его проделки, игры и улыбки. Вот с ним, наверное, и была дружба. И именно он, хулиганистый малыш, вселил в Деку привязанность и восхищение к себе будущему.
«Он бил меня, когда я предлагал ему помощь, – вместе с туманно-сладким воздухом, льющимся в лёгкие, парень пропускает сквозь себя воспоминания, - бил, когда я защищал от него других. Бил… – одно из них непрошедшей обидой укалывает сердце: - бил, даже когда я ничего не делал!»
Раньше Бакуго не был для Изуку ни хорошим, ни плохим. Теперь же, спустя два года, полных усердной работы над собой, общения с одноклассниками и героями… ничего не изменилось. Чёрт возьми. И вина тоже никуда не ушла. Сначала она грызла, но по чуть-чуть, и её мелкие, острые укусы почти не ощущались: ежедневные тренировки, радостный запал, бесконечное желание стать лучше не оставляли сил на душевные терзания. А потом это превратилось в будни, и укусы стали сильней. И сколько бы Мидория не уверял себя…
«Я не мог, на меня в тот момент легла такая ответственность!» – дышать тяжело, ноги налились чугуном, но парень бежит быстрее.
Он снова и снова вспоминал алые глаза в день объявления результатов вступительных экзаменов. Непринятие, непонимание, злая обида. И всё бы ничего, если бы не детская растерянность, скрытая презрительным фырком. Изуку тогда замер оторопело, с высоты маленького роста высматривая среди толпы удаляющуюся блондинистую макушку. Пытался даже развернуться в скопе подростков, пару раз его больно задели локтями, что-то зло прикрикнули, а из головы всё не шли эти глаза. Может, ему нужна помощь? В последний раз? Толпа как-то неуклюже развернула парнишку вновь лицом к стенду, и взгляд зацепился за собственное имя. Радость моментально застелила глаза.
Это был последний раз, когда Деку видел Кацуки.
Его были готовы искать все: семья, друзья, одноклассники. Все уже давно заподозрили неладное. Если сначала характер взрывного мальчика портился противоположно оценкам и успехам в учебе, то однажды последние начали стремиться ко дну. А вот амбиции росли. Росли кучи стеклянных бутылок, прибавлялись едкие ухмылки и неприятные люди в его окружении. И всё вылилось в то, что вылилось. Кацуки сбежал. Это было похоже на него: «Я буду делать что хочу, и никто меня не переубедит». Видимо, он действительно сильно захотел исчезнуть. Иначе то, что его до сих пор не нашли, не поддаётся никакому объяснению.
Мидория прекрасно понимал, что если бы искал вместе со всеми, то ничего бы не изменилось, а может, стало бы только хуже. Он – последний, кому Бакуго позволит себя найти. Да и ему правда было некогда, Всемогущий едва-едва передал ему «Один за всех»… Причуда болезненным пламенем заклокотала в груди. Она снова полилась по телу, покалывая, кусая, обжигая… нет, не как ток. Как огонь. Как мириады крошечных взрывов. Так забавно, странно и грустно. Деку нравилось думать, что «Один за всех» появился в его жизни, чтобы заменить Кацуки. Своевольный, восхитительный, чертовски сильный, раз за разом делающий больно. Только в этот раз, может быть, всё будет по-другому?
А может и не будет. Не прошло и пары секунд, как болезненно-приятное чувство переросло в жгучее, нетерпеливое, и прозрачно-золотой ветерок наводнили изумрудные искры – крупицы силы, стремившейся пробиться наружу. Изуку, поняв это, с усилием сделал глубокий вдох. Грудь кольнул отголосок прежнего рваного дыхания, но свежий воздух, хлынувший в легкие, ненадолго успокоил его. Он успокоил и причуду. Так костёр успокаивает душистая роса, оставляет лишь огненные крапинки в углях. От костра «Одного за всех» вскоре не осталось и крапинок.
Парень остановился. Согнувшись, он опёрся ладонями о согнутые колени. Жарко, больно, тяжело дышать. Тело, запрятанное в балахон, вспотело от долгого и быстрого бега; боль в ногах, мягкая, тянущая, стала ломкой и острой; так еще и пустой желудок резко скрутил голод. Деку таки добился своего: мысли о потерянном друге (?) мигом вылетели из головы. Зато появились новые:
«Рядом с этим парком было кафе?»
«Да, точно».
«Я не брал деньги».
«Неважно».
Мидории нравилось доводить себя до изнеможения. Нет, не от того, что он мазохист – просто последние пару лет тревоги забывались лишь в бесконечных нагрузках. Усталость, достигнув пика, проворно охватывала не только тело, но и разум. И он, одолённый ей, позволял себе забыться в приятных мелочах. Вот как сейчас. Взмокшие волосы обдувал прелый ветер, прохладный, чуть колючий, и парню казалось, что в влажных прядях зарождаются кристаллики льда – приятное чувство, пусть и уши и щёки слегка морозит. Дышалось снова спокойно и легко, боль перестала теснить грудь. Подсохшие листья хрустко отзывались на тяжелые шаги, чуть подлетая вверх. Обнаруженные на счету скромные сбережения вызвали целую бурю восторга: теперь точно ничего не угрожает сытному и вкусному завтраку! Ловить неизъяснимо маленькие крупицы хорошего – вот, что по-настоящему любил Деку.
Улыбка сама тронула губы, глаза зажмурились в чуть усталом, счастливом предвкушении. Изуку легонько толкнул стеклянную дверь, и непривычную городскую тишь пронзил перелив колокольчика. В лицо пахнуло теплом. Оно здесь было особенным: передержанная кофейная горечь породнилась с пряностью корицы и резвой вишневой кислицей. Тишина тоже была непростая, суетливая: где-то вдалеке позвякивала посуда, на стене деловито и звонко тикали часы. Место за кассой, ютящейся между витринами с десертами, пустовало.
– Здравствуйте! – на удивление бойко поприветствовал невидимых работников Мидория, голос даже не царапнул пересохшее горло. Зато желудок уже извёлся, а нюх, назло поддразнивая, улавливал всё новые ароматы: цитрусы, ягоды, фрукты, орехи, крема. Изумрудный взгляд метался от полочек со сладостями до двери в кухню и обратно, раз за разом, туда-сюда. Будто парень случайно разбудил в себе озорного щенка.
– Доброе утро! – отозвался невидимый работник. Девичий голос затих, за ним сник и посудный звон, и шум воды. Из-за приоткрытой двери, подпёртой табуреткой, шустро выпорхнула девушка. В секунду она оказалась напротив гостя, и от того непонятно, как она так, за пару метров, разделяющих кухню и кассу, успела подвязать розовые волосы и сложить губы в профессиональной дежурной улыбке. – Добро пожаловать к «Мятному кролику»! Что будете заказывать? – фразы настолько заученные и отточенные, что из голоса пропала вся прежняя живость. Изуку, правда, этого не заметил, его внимание было приковано к другому.
– Я пока и не знаю, так много всего… – взгляд бродит, цепляется за всё подряд. – И выглядит так вкусно, - последовал вздох.
Ещё несколько секунд висело молчание, приправленное тиканьем часов и муками выбора. На сей раз вздохнула девушка. Не раздраженно, по-доброму так, безмятежно. Она отходит чуть в сторону и наклоняется, и Изуку видит, как уже голубой взгляд пристально, внимательно обводит всевозможные сласти.
– О, вот. – Длинный палец указал на круглое кремовое пирожное, увенчанное зефиринками и крошечными, малиновыми, мастиковыми соцветиями. – Оно точно вкусное, вишнёвое. Моё любимое. – Бордовые губы растянулись в довольной и искренней улыбке – наверное, сладость и вправду была вкусной. Но по соседству с ней лежал скромный кусочек персикового торта.
– О, а можно, пожалуйста, вот этот? – воодушевленно попросил Деку. Он оторвал взгляд от витрин и вдруг понял, что его пристально рассматривают. Руки скрещены, голова чуть наклонена вбок, яркие глаза без толики стеснения буравят несчастную изумрудную душу. И плотно сжавшиеся губы, и радужку, в которую закралась неуверенность, и веснушки, побледневшие на фоне некстати розовеющих щек. И даже, кажется, редкие искры причуды, циркулирующие в крови. Вдруг стало неуютно. – Можно? – повторил парень чуть робче.
– Да, конечно, - кивнула девушка как ни в чем не бывало. Она засуетилась: метнулась к холодильнику, набитому свежими десертами, зарылась руками в глубь полок в поисках нужного лакомства. – Вы что пить будете? – громко спросила она, не прекращая поиски.
– Чай зелёный, пожалуйста, - коротко отозвался притихший Изуку.
– Хорошо. С чем?
– В смысле?
– Там на стойке, рядом с вами, меню.
Последнее оказалось очень кстати. Парень даже выдохнул облегченно, поняв, что может помолчать вместо того, чтобы снова привлекать к себе неловкое внимание. Под ладонями и правда лежал ламинированный лист, верх которого украшала витиеватая надпись: «Причудное настроение». Под ней тянулся список настроений и чувств: веселье, радость, спокойствие, грусть, ностальгия, уверенность. Недлинный перечень Мидория перечитывал раз за разом, силясь понять: он в самом деле глупый или с этим меню что-то не так?
– У меня причуда такая, – рядом с листом, мягко звякнув, опустилось блюдце, на котором покоился кусочек торта. Между тонкими бисквитами – суфле, сверху – прозрачно-розовое желе, в котором застыли персиковые ломтики. Через мгновение на него упала нежная веточка мяты. – Я могу влиять на настроение любого человека, как захочу, - официантка сдвинула мяту чуть ближе к центру, – вот мы и придумали особую рецептуру. Сложно объяснить, но ничего противного в напитки не добавляю, - хохотнула девушка.
По лицу парня скользнул интерес, быстро и робко.
– Любопытная причуда, никогда не встречал такой раньше, - признался Изуку. Кто бы знал, каких усилий ему стоило подавить безудержное любопытство. Сейчас оно наверняка было бы неуместно. – Но спасибо, мне бы обычный зелёный чай. На настроение не хватит.
И снова ярко-голубой взгляд. Долгий, задумчивый. И вдруг улыбка:
– Будущим героям бесплатно.
И всё вдруг уяснилось в кудрявой голове. Долгие взгляды, разглядывания. Смущение обожгло щёки, в мыслях что-то заюлило, забегало беспокойно. Мидория прекрасно знал, на что шёл, выбирая путь героя. Тяжёлые тренировки? Да. Минимум свободного времени? Да. Постоянный риск? Конечно, а как иначе!
Известность и узнаваемость?
– Не-не-не, спасибо, правда, не нужно! – затараторил панически парень, голос стыдливо дрогнул. Он подтянул к себе блюдце, на которую за секунду до этого опустилась чайная ложечка. – Это мило, но не стоит!
Прошло пять минут. К тишине и мерному бурчанию часов прибавилась эмоциональная речь телеведущего: перед тем, как уйти заваривать обычный зелёный чай, девушка включила в зале плазму, чтобы не заставлять единственного утреннего гостя скучать. Гостю однако и так было не до скуки, за жужжащим роем мыслей потускнел и голод, и тягучая боль в мышцах. Настроение уютной усталости выцвело под куполом света, хлынувшего в кафе сквозь витрины, и оставило неприятный, скользкий осадок. На горизонте сознания снова замаячили мысли о далёких проблемах будущего и нерешенных – прошлого.
Хотелось бы, чтобы было проще. Чтобы как в детстве – горячий восторг в груди, невольные слёзы на глазах, которые беспощадно смахиваются изгвазданным рукавом кофты, и абсолютная вера. Герой. Это кто? Человек искренности и справедливости. Главное верить, гореть – и ты тоже сможешь сворачивать горы.
От отголосков детской наивности легче не становится. Изуку устало смотрит на телевизор. Утренняя криминальная сводка. Ничего особенного. За последний год злодеи поутихли, что несколько напрягало общественность. Не угадаешь ведь – преступность пошла на спад или грядет нечто ужасное. Удивительно, но сей насущный вопрос Деку не волновал: подобные программки были хорошей жвачкой для мозга, совсем как торт, сладость которого за всеми тревогами совсем не ощущалась на языке. Только бледная персиковая кислинка.
Однако следующая новость заставила вспомнить, что всё не так тихо, как кажется.
– Очередное варварское ограбление потрясло галерею европейского искусства, - вещал диктор, вперившись в объектив чрезмерно участливым взглядом, - серия искусных миниатюр французского художника была украдена неизвестным, от огня пострадали некоторые экспонаты галереи, нанесенный урон не представляет возможность вернуть им первозданный вид.
Деку перестал жевать суховатый бисквит, слух навострился, взгляд прояснился. Он откинулся на мягкую спинку стула, вслушиваясь в новую скороговорку, которую принялся чеканить мужчина по ту сторону экрана:
– Напоминаю, что подобные происшествия не оставляют город вот уже две недели: пропажи ценных объектов искусства, нередко ущерб огня помещению и прочим экспонатам. Расследование ведется, однако ни полиция, ни героика не дает никаких комментариев.
«Странно, – подумалось Изуку. – Я думал, это уже разрешилось, а тут… Интересно, я могу спросить Всемогущего об этом?»
– А сейчас репортаж с места происшествия…
Перенестись в галерею европейского искусства Мидории не удалось. Телефон завибрировал на стеклянном столике, нетерпеливо требуя внимания. На экране высветилось имя Очако.
От неё, оказывается, и до этого приходили сообщения, во время пробежки. В них не проглядывалось и капли обиды, только милая живость и жизнерадостность, от которых на душе становилось теплее и даже спокойнее. Разве смог бы чай согреть лучше? Последним сообщением оказалась ссылка. Выставка какого-то именитого художника, последняя в этом году (в связи с последними событиями), выпала на воскресный октябрьский вечер. Завтрашний.
«Я хотела туда сходить, но думала на следующей неделе, с девочками. Но они завтра не могут. Я думала попросить, может, ты сходишь со мной? Пожалуйста».
В голове мелькнула глупая шутка, но в переписке парень шутить не стал. Просто непринужденно согласился. Начались выходные смутно. Может, хотя бы закончатся они приятной искоркой?