Рабыня собственных чувств, или Раненное сердце

«Снова мой любимый балкон. Здесь я могу быть собой. Здесь я могу не бояться осуждения окружающих. Но все ещё не имею иммунитета от твоего взгляда, прожигающего во мне дыру. В моем и так израненном и покрытом швами сердце.

Достаю пачку сигарет, оглядываясь на стеклянную дверь. Сегодня я дома одна, поэтому могу позволить себе небольшую дозу опьяняющего никотина. Могу позволить разреветься — навзрыд, громко. До покрасневших белков глаз. До нехватки воздуха в легких. До снова возвратившихся болезненных воспоминаний о тебе и покалывания в области не затянувшихся шрамов.

Сегодня мне выпала возможность наслаждаться летними теплыми лучиками и писать это письмо для… А для кого я вообще это пишу? Для себя? Для Вячеслава? Для тебя? Не знаю, но сильно хочу изложить свои тяжкие переживания на бумаге. Курить за небольшим столиком на балконе и писать. Писать, пока уставшие мышцы не начнут ныть. Пока поток слов не иссякнет, и я не смогу продолжить, закончив это письмо.

***

Пару месяцев назад я считала своим лучшим другом алкоголь. Ведь только он помогал забыться. Забыть твои обеспокоенные глаза. Твои нежные поглаживания по плечу в очередной попытке узнать причину моего хмурого состояния. Так хочется забыть сладкий, немного отдающий цветами и ванилью запах, следующий за тобой. Твои длинные музыкальные пальцы, трепетно сжимающие грубую ткань моего пиджака. Тебе не кажется, что ты могла бы быть хорошей пианисткой? 

А как же хотелось стереть из памяти твоё обручальное кольцо. Твоего мужа. Того высокого подкачанного мужчину лет тридцати с неизменной легкой щетиной. С яркими голубыми глазами, полными строгости и в то же время заботы. Я очень хорошо помню его. Бывший одноклассник. После выпускного наши пути с ним разошлись, но ты снова свела нас. В тот день мы сидели с тобой в кафе, обсуждая прошедший день. Я часто заикалась и не могла подобрать нужные слова, из-за чего ты накрывала мою ладонь своею и говорила мне перестать волноваться. Не то чтобы это сильно помогало, но всё же я была не прочь ещё хоть минутку почувствовать твою шелковистую кожу, твоё тепло и холод противного, на мой взгляд, обручального кольца. Такое приторное, как и твой муж — усыпанное множеством драгоценных камней, само было золотым. Зная Вадима, не думаю, что он купил бы не из настоящего золота. Он был слишком придирчивым, капризным и даже в какой-то степени высокомерным выскочкой.

Тогда, когда ты весело рассказывала мне очередную смешную историю о нашем боссе, зашел он. Романов прошел к нам, не соизволив поприветствовать хотя бы тебя, сразу же прильнул к твоим губам. Его поцелуй был резким, требовательным, обязующим ответить. И ты нехотя ответила. Только через пару минут отлипнув от твоих манящих уст, он заметил меня. Надо же, какая честь! Сам Вадим соизволил обратить на меня толику своего внимания, прекратив так нагло и противно целовать свою жену на людях!

В тот момент я пожалела о том, что вообще знакома с ним. Что когда-то училась с этим убожеством. Когда-то осмелилась назвать его другом. Алкоголь на время помогал мне забыть и тебя, и твоего мужчину. Но через какое-то время я все равно приходила в себя, а выпивка, уходя из организма, оставляла давящую на виски боль, безжалостную сухость во рту, потерю координации и дикое желание выпить ещё. Поэтому я решила бросить это дело, пока не поздно.

Тогда пришли на помощь сигареты. И знаешь, они куда лучше какого-нибудь отвратительно пива или палёной водки. Под их влиянием я не сделаю то, о чём могу пожалеть. Не позвоню тебе посреди ночи, прося приехать. Не признаюсь на моей небольшой кухоньке, пока ты будешь искать аспирин. Не буду жаловаться на свое жалкое существование, склонившись над унитазом. Ты не будешь держать мне волосы, думая, что это просто пьяные бредни.

Когда я вдыхаю ещё одну дозу никотина, что чаще всего происходит на моем балконе, дома, я думаю о тебе. О том, что могло бы произойти, признайся я тебе в любви когда-нибудь. Ответила бы ты взаимностью? Накричала бы? А может просто начала бы игнорировать?

Могу часами рассуждать на разные темы, больше всего думая о смене работы, да и вообще смене деятельности. Ты завуч, а я всего лишь администратор школы. Твоя помощница. Но тогда я себя одёргиваю — если я это сделаю, то ещё долго буду страдать без тебя. Поэтому тушу окурок о пепельницу и оставляю его в ней же. Ещё пару минут наслаждаюсь морозом, гуляющим под моей пижамой. Потом срываюсь. Раз, может два раза в неделю — не больше.

Я не всхлипываю, только безэмоционально смотрю на пейзаж за большим балконным окном. Слёзы сами катятся вниз, обжигая замёрзшие щёки. Достаю из небольшой бумажной, чуть испачканной в черных чернилах обертки лезвие. Минут пять рассматриваю его в свете тусклого ночника. Уже смеркалось, так что он и был единственным более или менее нормальным источником освещения. На тонком и очень остром лезвии играли блики разных цветов. Точно так же, как и ночник сменял свои тона. 

Легонько провожу по покрывшейся мурашками руке. Этот небольшой кусочек острозаточенной нержавейки приятно холодил кожу. Хотелось большего. Предвкушение приятно засело в груди, заставляя сердце биться быстрее. Тогда, чуть надавив, снова провожу по наружной стороне конечности. Капельки крови не заставили себя ждать, собираясь в большие капли и стекая вниз по руке. Позже они падают на линолеум. Потом я забуду их вытереть, и когда ты в очередной раз придёшь ко мне, придётся говорить, будто случайно порезалась. Ага, случайно. Несколько раз подряд в одной и той же зоне.

Эта боль отрезвляет. Она словно говорит, что все это не ночной кошмар. Хотя это именно он, только никогда не закончится.

***

Возможно, оставлять порезы незаклеенными было ошибкой. Ты хоть и не сразу заметила, но знаешь что? Я бы предпочла, чтобы ты вообще этого не видела. Эти зарубцевавшиеся ровные параллельные порезы с засохшими небольшими капельками крови. Все ещё чуть припухшая кожа вокруг была раздражена постоянным давлением на неё. Как и я в тот момент.

Ты не раз спрашивала, почему я это делаю. Я всегда уходила от ответа. Ты ведь не хочешь знать, как я после нескольких сигарет брала лезвие и водила по руке? Как потом я, закусив нижнюю чуть припухлую губу, ожидала, пока лезвие рассечет мою кожу? Как с наслаждением наблюдала, как кровь капает на холодный пол, тяжело дыша и придавливая новый порез из которого и сочилось «красное молоко». Ты не захочешь видеть, как сильно это успокаивает и возбуждает меня одновременно. Ты точно назовешь меня больной мазохисткой. Может, так оно и есть, раз эта психически больная любит тебя больше собственной жизни.

Но однажды тебе удается поймать меня в четырёх стенах, начав расспрашивать о моих ранах. К счастью для меня, только о физических. О моральных ты и понятия не имела.

***

Это было во вторник. Солнце пробивалось через тюль в наш с тобой кабинет. Эти яркие лучи бесили меня, будто нарочно попадая именно на экран телефона или ноутбука. А то, вообще, иногда и в глаза. Снег на улицах нашего не столь большого городка начал таять, создавая слякоть, что бесила куда больше противного солнца. В этом году выдалась довольно ранняя весна, что всё-таки не могло не радовать. Как бы я не любила лютый холод, пробирающий до костей, тепло я любила больше.

Начало марта оказалось довольно трудным для тебя временем. Именно в этом месяце нужно было работать на износ. Какая-то там комиссия должна была навестить школу. Поэтому ты больше времени проводила в нашем кабинете. Иногда даже просила заменить тебя на уроке учителей, которые хоть малость знали твой предмет. История. Какой же это, оказывается, интересный урок, подумала я, когда решила ради интереса взять один из твоих учебников. И теперь, когда мне выпадала свободная минутка, я читала. Все эти рассказы так впечатляли и вдохновляли. Все события, описанные в учебниках истории, казались какими-то сказочными. Тебя порой забавляло то, что уходя на урок, ты едва отбирала у меня книгу.

В тот злосчастный вторник ты попросила принести тебе обед из кофейни по соседству. Еду из нашей столовки ты просто не переваривала, как и большинство работающих и учащихся тут. В этом большинстве была и я.

Вернувшись через каких-то полчаса, я молча поставила бумажный пакет и стаканчик с американо тебе на стол. Ты обожала именно этот кофе. Часто убеждала и меня купить его. Я врала тебе, когда говорила, что мне нравится вкус. На деле же я жить не могу без эспрессо. Крепкий кофе с одним кубиком сахара — это ты запомнила хорошо, постоянно принося именно его, чтобы загладить вину за что-либо. Но ты не знаешь только одного — я никогда не держу зла на тебя. Я просто не могу. Не умею злиться на тебя. Что бы ты не сделала, всё равно будешь прощена.

Тогда тебя не было в кабинете. Лишь пожав плечами, я принялась за работу, решив помочь тебе с бумажной волокитой. И через некоторое время ты вваливаешься в помещение, сразу же закрывая дверь на замок, пряча ключ куда-то за вазон с цветком, название которого я не знала и знать не хотела.

Сейчас ты сидишь напротив, пытливо сверля меня взглядом. Я медленно таю под ним, стараясь сохранить внешнее спокойствие. Ты притрагиваешься к моим едва заметным порезам на руках и спрашиваешь: «Зачем?». Чуть стиснув зубы, смотрю в глаза. Тону в карих, почти черных омутах. На щеках появляется заметный нежно-розовый румянец. Просто молчу, кусая внутреннюю сторону щеки. Видно, что тебе не нравится моё молчание в ответ на твой вопрос. Если попробую сказать хоть слово — сорвусь, расплачусь у тебя на плече, выдав все свои секреты. Ты обеспокоенно смотришь на меня. Это бесит и радует одновременно. Милая Инга, хотела бы я тебе всё рассказать. Боюсь, что откажешься от меня. Осудишь. Засмеешь. Расскажешь кому-то. Может даже, этим кем-то станет противный Вадим. Я хочу верить в то, что ты не такая. Что ты не начнешь ненавидеть меня за любовь к тебе.

Ты протягиваешь руку к моей щеке, так аккуратно, будто бы я в последний момент одёрну тебя. Но я этого не делаю, позволив погладить себя по острой скуле. Твои пальцы медленно пробираются по моему ровному небольшому носу, по контуру пересохших, покусанных губ. Я понятия не имею, что у тебя на уме, но почему-то слепо доверяю. Даже если сейчас мою щёку обожжёт резкая пощечина, я останусь на месте, готовая стерпеть все твои удары и нападки.

Ты хоть понимаешь, что ты сделала со мной? Когда-то я не была такой бесхребетной, такой доверчивой. Скорее резкой, грубой. Я была бунтаркой. С твоим появлением в моей жизни я просто капитулировала. Подняла белый флаг в борьбе против системы, которую так ненавидела раньше. Не то чтобы я сейчас прямо тащусь от несправедливости и бесконечного негатива окружающих. Сейчас мне просто пофиг. Плевать, что будет со мной завтра. Единственное, что мне сейчас действительно важно — ты. Да, не удивляйся так. Именно ты и делаешь мой мир светлее. Ярче и добрее.

То, что ты сделала дальше, я не могла предвидеть. Ты нежно взяла меня за подбородок, притянув к себе и заставляя смотреть в глаза.

— Прошу, Алла… расскажи, что гложет тебя. Что заставляет калечить себя? — тихо интересуешься ты, боясь спугнуть меня. Но мои губы осветила беззаботная улыбка, больше похожая на ухмылку.

— Все в порядке, правда. Не стоит обо мне так печься. Я в норме… — едва договорила я, прежде чем наткнуться на грустные карие глаза. Что-то снова кольнуло в сердце. Ты покусываешь губы, иногда отводя взгляд так полюбившихся мне омутов.

— Ты врёшь. Я слишком хорошо тебя знаю…

О нет, дорогая моя. Ты почти ничего обо мне не знаешь. Как же хочется открыть тебе хоть частичку себя. Страх. Именно он не позволяет мне открыться тебе. Да, я бы так и сказала, но прекрасно знаю ответ, что последует после моей реплики.

— Эти порезы. Не просто же так они появились, так ведь? — ты не представляешь, как мило выглядишь. Вот такая неуверенная, расстроенная и не понимающая, почему я так себя веду.

Срываюсь. Третий раз за неделю. Только отличается этот срыв тем, что вместо ставшего родным лезвия, я хватаю тебя. Мои руки обвиваются вокруг твоей талии. Прижимаясь к тебе, прячу лицо на твоём уютном плече. Так как я была чуть ниже, то это положение было довольно удобным. Ты опешила, но через пару минут твои теплые ладони гладили меня по спине. Я плакала. Мои слёзы быстро впитывались в твой теплый свитер, а преодолев его, норовили намочить рубашку. Но нас это не волновало. Я плакала, повиснув на твоем плече и вдыхая запах твоих прекрасных духов. Ты же в полной растерянности пыталась успокоить меня. Тебе это удалось. Да, слёзы все ещё иногда падали вниз, просачиваясь в ткань моего чёрного гольфа, но это уже не сравнить с истерикой, начавшейся минут пять назад.

— Можно я сделаю кое-что? Только пообещай не говорить никому и не завершать наше общение? А самое главное, обещай не жалеть, что это произошло…

Ты только неуверенно кивнула, дергая себя за рукав блузки. Ох, как мне до боли известен этот жест. Ты боишься, волнуешься, что что-то пойдет не так. Ага, правильно делаешь. Сейчас всё пойдет не так, как было раньше. Возможно, своим решением я перечеркну всё, чего так долго добивалась. Свою репутацию, наши с тобой хорошие, но болезненные для меня отношения. Но сейчас я не хочу об этом думать. Я боюсь думать об этом.

Именно поэтому я, стараясь не напугать тебя, аккуратно касаюсь твоих губ своими. О боги, это ещё лучше, чем я представляла в своих самых смелых мечтаниях. На моих губах точно отпечатывается бледный след твоей неимоверно вкусной помады. Чувствую, что твои губы тоже чуть покусаны. Ты о чём-то глубоко задумывалась? Потому что именно это ты и делаешь, когда пытаешься разгадать сложную задачу или вспомнить какую-нибудь историческую дату. А может, виноват Романов? Я уж слишком хорошо запомнила, как он целовал тебя. Такое чувство, будто пытался съесть. Несмотря на понимание, что он вполне мог быть автором этих небольших ранок, которые так нежно накрываю губами, мне отнюдь не противно. Потому что любой твой недостаток или изъян для меня только ещё один плюс. Каждый шрамик, каждая рана. Я люблю в тебе всё. Я люблю тебя всю.

На удивление, ты не оттолкнула. Ощущаю, что твои тонкие, но от этого не менее привлекательные губы расплываются в улыбке. Что, прости? Ты улыбаешься? Но почему? Считаешь, что этот поцелуй просто ошибка, необдуманный поступок в связи с моим ментальным нездоровьем? Но ведь ты даже не пыталась остановить меня.

Теперь уже я нахожусь в полной растерянности. Честно, я не понимаю причину улыбки. Почему-то мысль о том, что я тебе нравлюсь, кажется ненормальной. Но стала бы ты тогда притягивать меня к себе, оставляя смазанный поцелуй в уголке губ, не нравься я тебе? 

— Алла… ты ведь понимаешь, что пока я замужем, дальше служебного романа это не зайдет? — Ты рассматриваешь моё лицо, будто что-то ища. Ты ждёшь ответа, а я снова не могу промолвить хоть слово. Пытаюсь выдавить из себя что-то похожее на членораздельное предложение.

— Да, отлично понимаю. Я не могу просить тебя изменять своему мужу. Вы же так хорошо жили, а тут я. 

Ты бесцеремонно перебила меня.

— А тебе и не нужно просить об этом. Мы давно не любим друг друга так, как раньше. Живем вместе, потому что…

Ты резко прерываешься. Отлично вижу, что тебе сложно сказать это мне. Но знаешь что, милая? Пора тебе привыкнуть, что почти всегда я читаю тебя, словно открытую книгу. Лишь иногда тебе удается запутать меня, скрывая истинные мысли и поступки. 

— Потому что боитесь одиночества. Ты не хочешь быть одна, а Романов просто привык, что жена всегда под боком. Еда всегда есть, вещи постираны. Живёт и не нарадуется. Но знаешь… не исключено, что скоро ему это надоест. Можешь не говорить, я в курсе, что почти всё, что я говорю, звучит грубо. Такая уж моя природа. Я не хочу тебя обидеть.

Твой тонкий пальчик прикрыл мои уста, заставляя умолкнуть. Тебе не нужны ни утешающие слова, ни мои оправдания. Ты просто хочешь жить за пределами клетки. Поэтому этим же вечером ты порвала с Вадимом. Собрала вещи и попросила забрать тебя. Птенчик мой, что же ты натворила? Из-за меня ты рушишь свою семью. Нельзя же так бросаться в крайности. Не могу сказать, что я не рада. Я очень даже счастлива, что ты выбрала меня.

***

 Наши отношения довольно быстро улучшались, вскоре вся школа знала о нашем романе. Никто не был против. Точнее, нам предпочли не говорить, если такие и находились. Некоторые коллеги даже подходили к нам, чтобы поздравить и пожелать счастья. Те времена были хорошими. Слишком даже. Но жизнь решила уравнять свой баланс добра и зла. Как бы я тебя ни любила, сейчас ты не можешь быть со мной. И это даже хуже, чем когда ты была с тем уродом. Сейчас за меня говорит не ревность, а скорбь и ещё не утихшая ярость.

***

Когда ты возвращалась со школы, я была уже дома. Настал поздний вечер, так что я начинала волноваться. Но стоило мне потянуться за курткой, чтобы пойти тебе навстречу, мой телефон отозвался громкой трелью в глубине кухни. Вернувшись за ним и ответив на звонок, я услышала твой, как всегда, весёлый и жизнерадостный голос. Уж не знала, что тогда я слышала тебя в последний раз. Что больше никогда я не услышу твоего «Люблю тебя», брошенного в спешке перед планёркой на перемене. Что больше не стану свидетелем твоих милых бесед с нашим сыночком, которому на то время было только четыре. Ты немного запыхалась и сказала, что уже рядом с домом. Потом спросила, нужно ли чего-нибудь купить. Ответив отрицательно, я услышала твой облегчённый вздох и что-то о том, как тебе было бы лень идти куда-либо, кроме дома. И тогда ты прощаешься, произнося уже ставшее обыденным «Скоро буду. Я люблю тебя». Не могла даже предположить, что ты прощалась в последний раз. Когда я рассказывала Славику сказку на ночь, Вадим поджидал тебя у нашего подъезда. Сначала схватил за руку в попытке остановить для разговора. Но ты, вырвав запястье, быстрее пошла к большой металлической двери. Тогда он и убил тебя. На утро твоё замерзшее тело нашли в сугробе. На животе красовались несколько рваных ран от перочинного ножа.

***

Со дня твоей смерти прошло три года. Мы со Славиком каждый день или хотя бы каждые выходные приходим к тебе. Ты бы обязательно спросила, на кой хрен я, вообще, всё это пишу? Я не хочу забывать тебя. Я не могу позволить себе дать тебе умереть окончательно. Ведь правду говорят: «Человек жив, пока жива память о нем». Наверняка я оставлю эту тетрадь где-нибудь на видном месте. Я хочу, чтобы наш сын знал, какая чудесная была у него мать. Не то чтобы он совсем тебя не помнит. Он видел тебя смелой и строгой. Я просто хочу, чтобы запомнил тебя совсем другой. Порой до чёртиков скромной и робкой. Такой смешной и жизнерадостной. Такой… именно такой, какой ты была только для меня.

Надеюсь там тебе хорошо? Иногда наш мальчик спрашивает, видишь ли ты нас и то, что мы делаем. Я стараюсь верить в это, поэтому всегда отвечаю ему да. Ты ведь всё видишь, так? Даже те новые шрамы, появившиеся на внутренней стороне бедра? И те следы от затушенных о запястье сигарет? Прости, помню, обещала, что перестану калечить себя. Пока ты была жива, я не резала себя. Но теперь только острая как то лезвие боль помогает заглушить пустоту в выжженном в пепел сердце. Эта боль от новых порезов отрезвляет, знаешь ли. И помни, я никогда не перестану любить тебя, милая моя Инга. Никогда.»