Что может быть лучше ночной прогулки? Полумрак, боящийся лишь фонарей, длинные, резкие тени зданий и деревьев, а также необыкновенная блаженная тишина. Порой Рамуде кажется, что он умер и оказался в раю. В раю, пока не взойдет солнце, пока машины не заполонят улицы, а люди тротуары, галдя о своих, таких ничтожных, проблемах.
Уж слишком это привычно и скучно.
Да, конечно, Амемура ведет себя как ребенок. Он бы и не сказал, что ему это не нравится, ведь в таком его образе люди уж очень легко теряют бдительность. Они думают, что дети глупые, а Рамуда ведет себя как ребенок, так значит и говорить можно, что хочешь. Но взрослые не слишком уж умнее детей, раз их так легко обвести вокруг пальца.
Именно поэтому тишина так важна для Рамуды. Необходимо разложить все по полочкам, отделить зерна от плевел, оставив лишь то, что может пригодиться потом. И легче всего это делать когда никто не мешает, вогнав в легкие тяжелый сигаретный дым.
Амемура остановился у небольшого пруда, окруженного литым ограждением. Встав на литые балясины он оперся локтем на парапет, закурив.
Дым, ринулся к небу, то сбиваясь в клоки, то растягиваясь витиеватым кружевом, тая в ночи. Рамуда понимал, что от этого его голос грубеет и совсем скоро он перестанет звучать так по детски, но остановиться не мог. В сигаретном дыме уходила суета, скопившаяся за день и Амемура наконец мог утонуть в пруду своих собственных мыслей.
И он тонет, прикрывая глаза. Он еле улавливает гул машин, игру ветра с листвой, чувствует, как копошатся утки в своих домиках. Слышит, как редкий прохожий спугнул голубиную стаю, шатающуюся в парке в поисках пищи.
Амемура уже практически не чувствует ничего вокруг себя. Только он, его мысли и ничего больше в этом мире. Кроме мокрого носа, что ткнулся прямо в ногу, настойчиво требуя к себе внимания. Рамуда распахивает глаза и поворачивается, сходя с ограждения на землю.
Пред ним предстал большой пес. Сейчас он был Рамуде по пояс, а если встанет на задние лапы, то и вовсе окажется выше его головы. Но несмотря на размеры, выглядел пес совершенно не внушительно: шерсть была длинной и запутанной, на ней, словно елочные шары висел репей, создавая колтуны, которые и расчесать невозможно было; смотрел он жалобно, будто просил милостыню, чтобы прожить. Хотя, возможно, только из-за людских подачек он и выжил. И теперь ждет того же от Рамуды.
Он не мог назвать себя любителем животных. Нет, конечно, на показ он влюблен в каждого щеночка, что находится в пределах видимости, но его истинные чувства не были такими уж выраженными. Наверное, как и все его чувства в принципе.
Амемура опустился на корточки перед псом. Тот, мотнув головой ткнулся в ладонь, напрашиваясь на ласку и Рамуда, к своему удивлению, развернул ее и почесал его за ухом, чувствуя, как пальцы вяжет грязь. Протянув ладонь чуть дальше он почувствовал что-то твердое и сразу постарался вытащить это на свет. «Этим» оказалась вплетенная в шерсть нить из бусин, заканчивающаяся на конце игральной костью. Наверное, это было что-то вроде бирки на ошейнике, отличительный знак, чтобы хозяин мог найти собаку. Но по заброшенному виду можно было сказать, что его либо не искали, либо просто не нашли.
Пес же тем временем просто принюхивался к пропахшей дымом и карамелью одежде Рамуды, будто раздумывая: стоит ли доверять ему? Хотя, если у него есть теплая квартира и еда, то, наверное, выбора просто нет.
— Хей, Дайсу, — привычным высоким тоном, порой срывающимся вниз из-за только что выкуренной сигареты, — хочешь домой?
Пес повернул голову набок, дернул мохнатыми ушами и завилял хвостом. Он сделал несколько оборотов вокруг себя, будто ему искренне, даже несколько по человечески хотелось домой. Где не будет страшен дождь и холод, где найдется еда и может быть немного ласки. Рамуда даже искренне обрадовался такому поведению пса. Нечасто его предложениям так искренне рады.
Имя собаке пришло просто: кубик на конце нити. Он отозвался и, это значило, что Рамуда попал. Да и если бы не попал, то, какая разница? Его бы быстро приучили мгновенно слушаться, как только он услышит свое имя.
Оба выдвинулись в рассеянный полумрак переулков Шибуи, распугав очередную стаю голубей.
Когда они вошли домой, Амемура резко пожалел о своем единственном за год акте альтруизма: чистый паркет весь оказался в шматах земли, налипшей на лапы, а кремовый диван вскоре стал приютом пса и, соответственно, грязи.
— Дайсу, — низким, даже жутким голосом проговорил он, — Слезай, если не хочешь оказаться на улице кишками наружу, — Рамуда указал пальцем к своим ногам и пес, жалостливо поджав хвост улегся у его ног, — Вот видишь, ты хороший мальчик! А завтра мы помоемся и ты сможешь жить как полноценный домашний питомец, — Амемура легонько ткнул в мокрый нос пса и поскакал в туалет за тряпкой.
Рамуда довольно быстро протер пол, хоть и было видно, что делал он это не то, чтобы умело: обычно он вызывал клининг и забывал о существовании уборки. Еще хуже у него было с готовкой, но остатки эмпатии и здравого смысла все же решили, что не стоит оставлять пса наперевес с урчащим пустым животом. Оттого в глубокой тарелке оказались единственные несладкие вещи из его холодильника: рис и кусок заветренной колбасы, что, казалось, помнила еще Джакурая. Хотя, псу оказалось вовсе плевать: все «лакомство» оказалось в его желудке за пару секунд и он сладко начал вылизывать тарелку.
Довольный собой и своим мастерским уходом за животным, Рамуда удалился спать, бросив сладкое «спокойной ночи».
Амемура ненавидел утреннее пробуждение: оно казалось ему слишком будничным. Так делают лишь офисные клерки, а он был творческой личностью и мог работать в свое удовольствие хоть днем, хоть ночью, как приспичит. Да и его детский образ этому способствовал, ведь любой ребенок предпочтет посидеть допоздна, чтобы встать в обед.
Но сегодня Рамуда оказался адептом жаворонков.
Он не спит чутко. Наоборот, легко просыпает будильники и может не заметить, кажется, начало войны под окном, но инстинкт самосохранения не дремлет, когда матрас рядом проминается. Да проминается так, что хрупкий Рамуда оказывается внутри, втянутый в чьи-то горячие объятья. Да не то, что объятья. На него закинули ноги, отрубив пути побега и начали мокро лизать в щеку, обдавая лицо горячим дыханием.
Амемура распахнул глаза резко и, даже не сфокусировав взгляд, пнул незваного гостя ногой в район паха. Тот выгнулся, заскулил, словно раненый волк и упал с кровати, оказавшись зажатым в импровизированной ловушке. Рамуда схватил торшер — единственную тяжелую вещь на прикроватной тумбочке — и перекатился к обидчику.
Им оказался довольно высокий юноша, крепкой комплекции с запутанными до колтунов темными волосами. Он лежал скрючившись, беззащитно закрывая рукой обнаженный пах. Его то и дело накрывало будто новой волной боли и он выгибался, шипя, будто его ошпарило.
Но не тело привлекло взгляд Рамуды. Он заметил вплетенную в волосы прядь: череда деревянных шаров, венчающихся костью с красной кисточкой. Прямо как у…
—…Дайсу? Ты же сраная псина. — от пережитого шока, голос Амемуры хрипел, словно он только что залпом выкурил пачку.
Корчащийся на полу юноша наконец-то выдохнул и распрямился, наклонив голову, словно он все еще пес.
— Хн, ночью, да, хозяин — Дайсу, совершенно непосредственно представил на обозрение наготу, чтобы вытереть выступившие на глазах слезы, — Я оборотень. Ночью собака, днем…
— Бомж?
Дайсу тихо заскулил.
Усмехнувшись, Рамуда осознал, что все неожиданно сложилось наилучшим для него образом. Сейчас у его ног находится целый живой человек, личность, что готова слепо следовать за ним, пускай и лишь при свете дня. За похвалу и домашний уют этот верный пес готов сделать все, стоит лишь бросить надменное «фас». Воистину, это чувство давало Амемуре новую тягу к жизни, будоражило, будто играя током на кончиках пальцев.
Дайсу — его собственность. Его хозяин, его лучший друг, его божество. И пусть кому-то лишь вздумается подумать иначе.
— В любом случае, сейчас тебе не о чем волноваться. Теперь у тебя есть дом, — Рамуда улыбнулся самой мягкой из своих фальшивых улыбок, протянув руку в щетинистому подбородку оборотня. Тот доверчиво положил на нее голову и прикрыл глаза от столь желанной ласки.
Дайсу лизнул руку Амемуры и положил на нее голову, с благоговением и безоговорочным обожанием смотря на своего хозяина.
— Хороший мальчик, — в голосе юноши было слышно искренне счастье и удовлетворение, словно у пятилетки, которой только что подарили щенка. И Дайсу был готов искренне верить в это счастье.
И он будет верить. Вопреки грубому шипованному ошейнику и короткому поводку, ставшими его спутниками до конца жизни, оставив яркую красную полосу на шее, словно печать верности. Вопреки грубым словам и жесткому сексу, который Дайсу успел полюбить.
Ведь если это делает счастливей хозяина, то пускай. Оборотень готов встречать его каждый день, лобызать руки, тереться об ноги, топить в собственной нежности и любви, желая в ответ лишь его «хороший мальчик».
Ведь его собачьему сердцу достаточно лишь присутствия хозяина рядом.