Примечание
Намджун не умеет танцевать. Он так постоянно говорит: 'Ой, ну только не я, это не моё, мне ноги оттоптали медведи, если я станцую – это будет оскорблением всех талантливых людей'.
— И что? — говорит ему Чимин. — Мир не рухнет ведь, Намджун.
Он хочет, чтобы было красиво. Чтобы стыдно не было. Чтобы все его неловкие движения остались лишь его страхом, а не воплотились в реальность. И, кажется, так думают все, кому предстоит это. И за это не стоит ругать. Этот танец особенный. Единственный. Его готовят всю прожитую до этого дня жизнь. О нём мечтают, видят сны, рассуждают. Его пытаются станцевать заранее. И ногу правильно согнуть, и руку вовремя поднять, а голову наклонить. И поясница чтобы плавной дугой выгнулась, а не кривой линией. Чтобы медленно и грациозно бёдрами чуть вперёд, грудь колесом, а ноги расставить. И так ритмично, под удары барабанов, щелчок тарелок, отзвон струн и стук клавиш. Но Намджун не умеет танцевать. Он – гений в другом.
В словах его сила. В тоне голоса, в лиричной рифме. В том, как он чеканит согласные и смягчает гласные, как текуче и невозможно проницательно он шепчет истину. Как смотрят его глаза со скрытым огнём внутри. Как мощь его всесильная заставляет грудь трещать по швам. Как мал он в своей беззащитности, на самом деле. Потому что шаг его могуч, когда пышными губами он выпускает звуки, образующие слова, что заставили Чимина пасть перед ним. Заставили чувствовать обнажённым, самым честным в своих слабостях и недостатках. В своей силе тоже. И он готов ей поделиться так же, как с ним поделился Намджун.
Чимин готов станцевать с ним танец, какого ещё не существует, какого ещё не придумали. Потому что не будет выдумки, не будет подготовки, выверенных движений. Ничего. Они сольются воедино только так, как соблаговолит им момент, в который они услышат свист ветра, птичий стрёкот, шелест листьев и треск веток, а затем голоса всех людей, что будут наблюдать за ними и восторгаться, насколько честный их танец. Честнее нет. У железнодорожного моста Чамсиль на берегу реки, в месте, где они впервые поцеловались, выдыхая морозный воздух.
У обоих были расстёгнутые куртки, как души нараспашку. Шапки набок, лохматые волосы, а руки вымороженные холодной зимой. У Чимина щипало кожу на щеках, а у Намджуна скулы болели от напряжения. И, кажется, ботинок Чимина испачкал в слякоти ботинок Намджуна. Так близко они стояли друг к другу. Соприкасались всем, чем только можно. Дышали шумно со свистом носом, а губами сцеловывали маленькие секретные улыбки друг друга и не только улыбки… Они целовались так долго, как могли, пытались насытиться моментом, которого так сильно ждали и о котором мечтали. Пытались поверить в то, что всё реально, что стоит им отодвинуться друг от друга, они всё ещё будут друг у друга, не растают в воздухе, не исчезнут в холодном мутном тумане. А выдохнут ртами пар, снова улыбнутся, что возле глаз морщинки разойдутся в стороны солнечными лучами, они стукнутся лбами, и будет им так тепло-тепло, будто нет промозглого влажного ветра.
И сейчас они должны танцевать, оплетаемые тонкими невидимыми нитями. Чимин стоит напротив, сосредотачивая в себе весь мир Намджуна. Намджун стоит напротив, воплощая в себе всё недостижимое для Чимина.
Чимин делает шаг первый. Он у него твёрдый и уверенный. Носок чуть в сторону, а плечи качелями покачиваются. Он обнимает себя руками. Обхватывает так, будто хочет запахнуть всё, чтобы никому не досталось. Чимин прячет, сковывает, но идёт неумолимо к Намджуну, бёдрами вычерчивая, а коленями помогая, красоту человеческого движения.
Намджун застывает, дышит испуганно, пытается избавиться от противного чувства неудачи. Но Чимин так уже близко. Он смотрит на него тёмным взглядом из-под бровей. И губами шевелит безмолвно: 'Я выбрал тебя, ну же'.
Намджун обхватывает его запястья. Отводит руки в стороны, открывает узкую чиминову грудь. Смотрит на блестящую подвеску, поселившуюся между ключиц. Намджуну хочется огладить её пальцами, поправить. Это подарок. Самый первый подарок, ещё до того, как они поняли. А Намджун уже на порывах, которые совсем не хотел обдумывать, готов был смотреть на Чимина всегда.
Он скользит ладонями по ладоням Чимина, и пальцы их переплетаются так, будто где-то там поднимается высокая волна, чтобы накрыть собой маленький приморский город. Намджун смотрит в родные глаза, и страх как-то медленно отступает. Будь что будет.
Шаг первый, шаг второй, через три счёта ближе, через три счёта дальше. О-о, это их жизнь. Это их связь. Такая, какая есть. Не для кого-то там другого, не для того, чтобы они запомнились, а для них самих. На духу друг другу сказать всю правду. Прокричать бессмысленно, чтобы выпустить все чувства. Заплакать, беспорядочно расцеловать. Обжечь дыханием. Наконец сгореть в похоти. Пеплом разойтись в волнах постели. Уронить подушку, запутаться в одеяло. Утром сипеть севшим голосом, тереть глаза, спорить, говорить, шептать. Жить друг без друга по нескольку часов, чтобы потом купить домой плитку горького шоколада с апельсином, покрошить его на испечённый пирог и смотреть друг другу в глаза, устало улыбаться.
Намджун прикрывает глаза, поворачивает голову, и брови его сходятся на переносице. Чимин так близко снова. Он давит ладонью на его грудь, ведёт, оставляя отпечаток, и губами несдержанно цепляет мочку уха. Намджун в ответ хватает его за затылок, поворачивает голову. И идёт на него, чтобы снова разойтись, дать друг другу расстояние, поднять песок в воздух.
Их движения хаотичны, бессистемны. Их танцу нет названия. Там есть всё, и нет ничего.
Они ускоряются. Взмахивают руками, топают ногами. Сталкиваются друг с другом. Чимин лезет на Намджуна, Намджун обхватывает Чимина до треска рёбер.
Они такие громкие. У них рвётся из груди сжатый гортанью воздух, и гений их обсуждают все, кому не лень, но они двигаются, будто плывут, взрываются внутри фейерверками, искрят тяжёлым взглядом, скользят потными руками друг по другу, выгибаются и сгибаются вместе. Они танцуют. Кружат и сводят с ума всех вокруг, и себя в том числе.
И так полно. Так сильно переполняет их, что даже вдох тяжело сделать. Места уже совершенно нет.
Кожу жжёт сильнее по щекам, по скулам. Рисунком, как морозом по стеклу, идёт их знак, печать, что Намджун для Чимина, а Чимин для Намджуна.
Искристая в свете светлячков луна, звёздная россыпь, блики и вихрастые линии, как будто оплетает собой лоза дикого винограда.
И пусть они не сделали чего-то грандиозного в глазах других. И метка у них несуразная в своей композиции. Но когда они останавливаются, зрители их так захвачены, что сами давятся словами, оттого стоит тишина. Даже река не шумит.
Миг перед экзальтацией.