Примечание
Гермиона всегда знала, что быть рядом с Беллатрикс — все равно что отрекаться от всего святого, все равно что балансировать на грани реальности и болезненной агонии, все равно что заражаться её безумной, липкой энергетикой.
Профессор Блэк отличалась от остального состава учителей тем, что её предмет и любили, и ненавидели. Например, уроков Снейпа все боялись, а на уроках Флитвика — спали. Но её уроки любили за невероятное количество полезных для практики знаний и боялись одновременно, потому что за ошибки, неуместный юмор или отвлечение на что-то неважное карались жестоко — от слабых, но ощутимых проклятий до назначений наказаний у Филча.
А Гермиона даже не понимала, когда в ней говорила Беллатрикс, а когда — она сама.
Безусловно, своей таинственностью, строгостью и красотой, она манила девушку на свой чёрный, обжигающий и уничтожающий свет.
Но это свет был так прекрасен.
Гермиона сходила с ума от душевной боли, когда видела Профессора Блэк в сопровождении своего мужа — на месте Родольфуса, к которому (Мио готова была дать голову на отсечение) Беллатрикс ничего не испытывала, должна была быть она сама. Она, а не этот грубый мужчина.
Но Беллатрикс было противно присутствие Гермионы, она никогда не смотрела в её сторону любым другим взглядом кроме неприязни и презрения. Часто к этому примешивался гнев, и Герми зачастую становилась жертвой её чёрного, крайне злого юмора. Доходило до того, что даже ученики её факультета — слизеринцы — прекращали смеяться вместе с ней.
От этого было больно.
До рези в костях, до завываний в подушку по ночам, до исчесанных от отчаяния рук.
Но и приятно.
Беллатрикс хоть как-то её замечала. Пусть так, пусть адски больно, но зато смотрит. Зато видит, что с Мио творят её слова — чёрные круги под глазами от истерик по ночам, слишком худое тело, которое уже спрятать в мешковатую одежду сложновато, трясущиеся руки и искусанные губы, забитый взгляд и опущенная голова.
Этого было мало.
Гермиона чувствовала внутри себя невероятную тягу к Беллатрикс. Тягу такой силы, что ей самой становилось страшно, потому что так не должно быть.
Такого желания не должно быть априори, как бы сильно ты не любил.
Гермиона желала дуэли с Беллатрикс.
Гермиона желала умереть от её рук.
Гермиона так сильно изнывала от желания прочувствовать всю силу и красоту ведьмы на себе, но раз она не хочет любовно её касаться — то пусть коснётся самым худшим из способов. Пусть этот миг — мгновение, преисполненное восхищением — станет последним в её жизни.
И это желание, которое каждый раз вызывало в её воспаленном гениальном уме сцены, где Беллатрикс убивает её самыми разными способами, сводило её с ума.
Она не замечала, когда язвила как она. Не замечала, когда использовала в речи её слова. Не замечала, как идеи Тёмного Лорда начинали ей нравиться. Не замечала и взглядов Беллатрикс, которые сквозили сожалением и, одновременно, чем-то радостным.
Но однажды её мир остановился и завертелся с бешеной скоростью, когда Беллатрикс на одном из уроков в качестве оппонента выбрала её.
Всё началось с безобидных проклятий, а закончилось так трагично.
В Гермионе взыграло чувство адреналина и она, как бы случайно, послала в Беллатрикс контрзаклятие, задевшее ей губу.
Такое оценивается как оскорбление — самое обидное.
Поэтому Грейнджер захлестнула волна мощнейший и ужаснейших проклятий. Все ученики, слыша дикий злобный рев и оглушающие вспышки магии, выбежали из класса.
Остались только они.
Гермиона дико смеялась, когда проклятия попадали в неё и причиняли боль. Приятную боль. Боль, причиненную её рукой.
— Сражайся!
Но Гермиона не находила в себе сил и желания защититься. Она была во власти этой волшебницы и не собиралась отказывать своему влечению.
— Борись, глупая девчонка!
Глупая? О да, Гермиона действительно считала своей самой большой глупостью — влюбиться в невозможную, самую ужасную женщину на свете. Однако её желание быть убитой ею, получить смертельное проклятие с её палочки, с её рук давило и застилало разум, страх быть убитой.
— Сектумсемпра!
Гермиона чувствует, как по её телу в области ключиц, живота и по диагонали расползаются раны. Она чувствует, что ей сначала холодно, словно её окутал январский ветер, а затем, когда яркая алая кровь окропляет пол, покрытый щепками, она чувствует себя лучше чем когда-либо, и ей так тепло, что клонит в сон.
Она слышит Беллатрикс, и, падая на колени, видит, как она бежит к ней. Кабинет большой, а разломанная мебель мешает ей пройти, и гриффиндорка чётко осознает одну вещь — её больше не спасти.
Гермиона падает на пол, пачкая руки кровью, и чувствует себя окрыленной, освобождённой от желания.
Она чувствует себя счастливой.
— Чёртова Грейнджер, не умирай! — Беллатрикс упала рядом с ней и начала колдовать.
Бессмысленно.
Слишком поздно.
Крови на полу слишком много.
— Ну же, вернись ко мне, не уходи, — просит женщина, глядя ей в лицо. — Черт, я так боялась тебе сказать, постоянно скрывала это! Дура! Я люблю тебя… — шепчет она, параллельно взмахивая палочкой.
Любит?
Гермиона не понимает, почему же она делала ей так больно, но затем её усталый разум приходит к выводу, что быть рядом с Беллатрикс и не чувствовать боли — невозможно.
Она видит столпившихся профессоров вокруг неё, но уже никого не слышит. Она смотрит в чёрные, заволоченные слезами, глаза, лицо, смотрит на губы, что шепчут слова, просящие не уходить, смотрит на себя — она вся покрыта кровью, от и до.
И закрывая глаза, дыша пьянящим, сводящим с ума ароматом, Гермиона живёт желанием и надеждой очнуться.
Оказаться рядом с ней.
Проходит несколько недель.
Гермиона открывает глаза. Мягкий солнечный свет, пробивающийся сквозь ширму, слепит её и на секунду она не знает, где находится, однако когда её глаза приспосабливаются к свету, она знает — она у мадам Помфри.
Она чувствует холодные руки, ползущие по её собственным, и льнет к ним, довольно урча — такие руки могут быть только у одной ведьмы.
Беллатрикс.
И женщина обнимает её, сжимает крепко и обе растворяются в друг друге.
— Если хочешь остаться со мной, советую запомнить, что лучше так не делать, — она шепчет ей на ухо и добавляет уже с угрозой, — ибо я не люблю терять своё.
Гермиона всегда знала, что быть рядом с Беллатрикс — все равно что отрекаться от всего святого, все равно что балансировать на грани реальности и болезненной агонии, все равно что заражаться её безумной, липкой энергетикой.
И Гермиона отдала ей свое сердце, разум, позволила безумию своей возлюбленной охватить и её, позволила Беллатрикс опалить её душу и забрать себе.