— Нет! Отпустите! Что вы делаете?! — кричал Макс, пока санитары насильно тащили его в карету.
Сергей предал его, вызвав скорую в тот раз, когда Макс загибался от боли, получаемой от острых лезвий, сидя в горячей воде, обжигающей чувствительную, нежную кожу.
Анисимов насильно прошёл лечение в этой чертовой клинике, где за ним каждый день наблюдали работники не только самой больницы, но и психиатрического отделения. Теперь Свобода вынужден реабилитироваться в «жёлтом доме».
Но не смотря на всё это, он Серёжу простил. Он простит Серёже всё. И сделает ради него всё. Если Серёжа хочет, чтобы Макс лечился, Максим вылечится, лишь бы быть больше рядом с ним, вдыхать запах его одеколона: свежесрубленное дерево, оседающее на языке приятной тягучестью, амбра и Восток с оттенком необычной освежающей и чувственной пряности, так присущей стране прекрасных зыбучих песков. Лишь бы неожиданно подбегать и обнимать Серёжу сзади, смотря на то, как суровый рэпер превращается в мягкую зефирку, которую хочется съесть, запив горячим кофе с молоком, а потом чувствовать эти мягкие руки с мозолями на пальцах, которые появились из-за долгих уроков игре на гитаре. Серёжа самый ужасный ученик. Серьёзно, только первые три урока он учился правильно ставить правую руку и зажимать железные струны акустической гитары с криками и психами Анисимова.
Свобода любил Трущёва. Любил самой сильной и безответной любовью.
— Так будет лучше, Макс, правда.
И Макс верил. Верил каждому его слову. Он знал, что делать этого не стоит, но иначе не мог. Возможно, он действительно был болен. Диагноз: Трущёв сердца и мозга.
Чем дольше Макс находится в этой комнате с белым потолком и давящими стенами, тем меньше становится приходов Серёжи, тем труднее становится дышать. Анисимов задыхается, пытается откашляться, подавить рвотный рефлекс, но с каждым последующим приступом он ловит всё больше лепестков кроваво-красных роз.
Два месяца спустя Максим понимает, что становится настоящим безумцем, исписывая все листы его именем, таким любимым и родным. А он приходит всё реже. «Странно, — думает Макс, — я его почти не вижу, а в голове он всё чаще» и горько усмехается про себя. Но каждый приход приносит всё больше счастья. Вот только дышать труднее. В какой-то момент Макс обнаруживает у себя зеленые листики розы, растущие из синих, почти чёрных вен на правом запястье. Теперь он носит кофты только с длинным рукавом. Кашель становится невыносимым, а внутри с каждым часом всё теснее.
— Серёжа, я умираю, — тихо, мяукая своим хрипловатым голосом, говорит Анисимов вместо вежливого «привет».
— Что случилось, Масичка? — спрашивает Трущёв, забираясь на койку, где на его ноги так привычно устраивается патлатая голова, в которую Серёжа так же привычно опускает пальцы и перебирает блондинистые волосы с отросшими черными корнями. Анисимов под этими ласками млеет. Он же ничего не потеряет, признавшись?
— Я люблю тебя, Серёж, — отвечает Макс, заходясь в очередном приступе кашля, добавляя ещё три лепестка к своей коллекции.
— Ты же знаешь, что я не могу, — отвечает рэпер слишком холодным, словно сталь, голосом. Он разрезает слух Макса сильнее, чем лезвия, из-за которых он теперь тут. Чёрт, почему он не вонзил нож в тот раз глубже?
После этих слов он подскакивает от того, что теперь он не только кашляет, но и задыхается, из-под кофты лезет всё больше этих зелёненьких листиков на стеблях, покрытых шипами, а потом на них распускаются маленькие, но шикарные кровавые розы. Теперь цветы уже на шее. Они аккуратно обвивают её, будто ещё хранят его. Макс натягивает свой старый свитер, который ему подарил Серёжа, ещё сильнее, пытаясь всё скрыть, но кажется безуспешно, поэтому он просто отворачивает от него и скукоживает в позу эмбрион, пряча руки и голову.
— Что случилось, котёнок? — спрашивает Сергей, обеспокоенный таким поведением Макса.
В ответ Макс молчит. «Уходи, уходи, уходи. Зачем ты делаешь всё хуже?» — кричит про себя он. А Сергей не слышит. Он никогда не слышал этих молчаливых криков парня, даже тогда, когда он кричал особенно громко, прямо ему в лицо, глядя в эти карие, почти чёрные глаза.
До конца дня Серёжа так и не ушёл. Состояние парня его тревожило, разговор не клеился, ибо заставить Макса сказать хотя бы слово было практически невозможным. Казалось, что в космос полететь прямо в данную минуту гораздо легче и быстрее. Где-то в глубине души Макс был ему благодарен. Какого же было его разочарование, когда часы для посетителей закончились. Он так крепко вжался в Серёжу, обнимая, что казалось, будто Серёжа был выше на голову, а не Макс. И Максу стало легче. Появилась маленькая надежда, что всё-таки он его любит.
После этого дня Трущёв перестал приходить совсем. Для Макса месяца тянулись как один чёртов день. Настолько всё было однообразно и одинаково, что казалось будто Анисимов попал в фильм «День сурка»: утро по будильнику, медсестра пытается его накормить, проверка швов и рук на наличие новых порезов, таблетки, сон. Становилось всё хуже: с каждым днём Свобода всё больше бледнел и всё меньше ел. Каждый божий день Макс чувствовал невыносимую телесную и душевную боль. По его сосудам протекали сотни семян, а цветы выбивались даже уже из ушей.
— Максим Дмитриевич, мы можем решить ситуацию хирургическим путём. Но есть одно но: вы лишитесь всех чувств.
— Тогда какая разница, умру я или буду жить мертвым?
На следующий день Максим не проснулся. Во сне его сердце остановилось, а теперь из его груди торчали кроваво-красные розы. Единственный контакт, который Максим оставил персоналу больницы — номер Сергея.
— Сергей Трущёв? Максим Анисимов скончался сегодня ночью. Вы… — договорить медсестра не успела, в трубке послышались гудки.
Эта новость так ошарашила Сергея, что тот от неожиданности просто выронил телефон из рук. Скорее всего придётся отдать немало денег на замену экрана, который сейчас точно разбит, но это волновало его меньше всего в данный момент. Трущёв так отчаянно пытался их спасти, что погубил обоих. Как же он был глуп, думая, что спасёт ситуацию, подавляя свои чувства к Максу.
Послезавтра у него концерт в Москве. Конечно, он отменит его. Он уверен, фанаты поймут, ведь новость о смерти Макса явно не обойдёт ни одного из них, ведь многие давно уже заметили, как близки они были.
Вечером этого же дня, купив билет на самолёт до Владивостока, где и должны состояться похороны, Сергей сидел дома над тетрадкой с нотами и стихами для песен. Трущёв помнил, как Макс просил записать совместный трек. Сейчас он был твёрдо настроен написать песню, если уже не с ним, то для него. Как только в голове всплыла первая строчка, из открытого окна в комнату ворвался сильный ветер, а листы тетради начали переворачиваться в разные стороны, некоторые были вырваны. Ветер был сильным, но тёплым, будто каким-то родным.
— Вот это стихия… — вздохнул Трущёв.
— Я рад, что ты так обо мне отзываешься, — промурлыкал знакомый голос.
— Макс?! — от страха Сергей подпрыгнул, но ответа не последовало. Трущёв кинул взгляд на пачку седативного, на котором он сидел весь день. — От тебя, что ли, галлюцинации? Бред… Уже с таблетками разговариваю.
Около пятнадцати минут рэпер ползал по полу, собирая исписанные вдоль и поперёк листы и прокручивая строчки куплета в голове. Когда всё: листы и мозги было более менее в порядке, Сергей снова сел за тетрадь прежде заварив себе кофе с молоком, который он так ненавидел, но который так любил Масичка. Его Масичка…
Время замедляется и стекает на пол.
— По стене, — услышал рядом с собой почти шёпот Сергей.
— Что?
— По стене стекает на пол.
— Это какая-то шутка?! — рэпер окаменел от страха, а по телу пробежали мурашки от знакомого голоса, который он, признаться, успел позабыть.
— Нет, шутил со мной ты, Серёжа, когда я так ждал тебя, — донесся голос со стороны дивана, который находился прямо позади стола. От испуга Трущёв вскочил со своего кресла, больно ударившись рукой об острый край стола. Перед ним, закинув ногу на ногу, сидел Свобода, живой, только что-то в нём было не так: худой ещё больше, чем прежде, бледный, весь в розах. Неужели он мог так измениться за те три недели, которые Сергей предпочитал отсиживать дома, копаясь в себе?
— Макс? Ты… Мне… сказали, что ты умер.
— Я и умер, — спокойно пожимает плечами Анисимов.
— У меня тогда галлюцинации, да? Я сошёл с ума… Да, верно… — по спине прошёлся холодок, ноги стали стали ватными и задрожали, а голова закружилась. Чтобы привести зрение в порядок, Серёжа закрыл глаза, а когда открыл их, то над ним висела голова Анисимова, которая вещала:
— Нет, не галлюцинации, Серёж. Помнишь ли ты о том, что дух человека живёт на земле три дня, прежде, чем уйти? Кстати, спасибо, что убил меня, прежде, чем я это сделал сам.
— Я… Я не понимаю, — прохрипел Трущёв, поднимаясь с пола. Очень хотелось пить, поэтому он направился на кухню, опираясь на крашеные стеклообои. — Тебя ещё кто-то видит? — проговорил, заплетающимся языком рэпер, наливая себе стакан воды и осушивая его в один присест.
— Знаешь, — обыденным тоном начал Максим, оперевшись на косяк, — когда я открыл глаза, мне их очень сильно жгло из-за яркого света. Оказалось, что это небесная канцелярия. Там мне дали инструкцию: три дня потусоваться тут, а потом, когда вы будете оплакивать моё бренное тело, ты, кстати, приглашён, надо мной будет вершиться суд. Ещё мне сказали попробовать найти человека, который меня любит, он может меня увидеть. Сначала я заглянул к Кристине, всегда были на неё подозрения, но на моё такое же эффектное появление, она лишь закрыла окно, и как бы я не маячил, она меня не увидела. А вот ты меня услышал, и я решил поиграть.
— А почему тебя убил я?
— А разве нет? Разве было так трудно раньше признать свои чувства? — сквозь зубы выплюнул Макс. А потом писклявым голосом спародировал. — Ты же знаешь, что я не могу, бла бла бла.
— Прости. Я не знал… — голос от волнения и тяжкого груза на плечах сел. Теперь рэперу хотелось выпить что-то покрепче воды, поэтому он достал с верхней полки первую попавшуюся бутылку алкоголя. Это был дорогущий Jack Daniel's, который Анисимов ему и подарил. Не церемонясь, Трущёв открыл бутылку и прямо из горла выхлестал содержимое почти на треть. Крепкая янтарная жидкость обожгла горло и пошла согревать нутро.
— Я не ссориться сюда пришёл, — Свобода подошёл к рэперу сзади и обнял его, так привычно положив голову ему на плечо. Объятья были прозрачными, едва ощущаемыми, но шипы от колючих роз кололи Сергея сквозь чёрную, как обычно, футболку. — Алкоголем горе не зальешь.
Знакомые слова, которые ему вернул Макс, теперь болью отдались в памяти Трущёва.
Тогда ночью Макс завалился в его квартиру в Краснодаре, пьяный до жопы. Когда Сергей открыл тяжелую дверь квартиры, Анисимов упал прямо в его объятья. Помещение сразу заволок запах дешёвого алкоголя и сигарет, который Макс принёс с собой.
— Мась, ты где так надрался то? — кряхтел Трущёв, таща груз на свой диван.
— Она бросила меня, Сереж, — проговорил заплетающимся от алкоголя языком Свобода.
— Она, безусловно, сука, — ответил Трущёв, укладывая тельце на ложе, — фух… но алкоголем горе не зальёшь.
— Почему всегда-ик-так, а?
— Не твоего поля ягоды, — но слова Сергея ушли в пустоту. Парень мгновенно оказался в объятиях Морфея и видел уже пятый сон.
На следующее утро, как и ожидалось, было плохо, поэтому рэпер, заранее зная то, как гуляет Анисимов, приготовил рядом с диваном глубокий красный тазик, который со временем выцвел на один бок и теперь переливался в розовый, и стакан воды с таблеткой аспирина.
Это прошлое, за которое цепляться не стоит, но кого это волнует? Естественно, Сергей, забыв свои же слова, проведёт ни один день с бутылкой горячительного, вспоминая то, что не очень и ценил когда-то.
— Может исполнишь моё последнее желание? — продолжил Свобода, вырывая Трущёва из мыслей.
— Всё, что угодно, Макс, всё, что угодно, — тихо, так, что Анисимов еле расслышал бы, если бы его голова не покоилась на плече второго, проговорил Сергей, обнимая холодные руки его котёночка.
— У меня дома есть дэмка, к которой ты мог бы написать куплет…
— Тогда…
— Нееет, — протянул Максим, удерживая Трущёва, который уже порывался сесть в машину и уехать за диском, — сегодня мы никуда не едем. Ты уже себе зеньки залил, да и темно давно.
Почти до самого утра, они разговаривали и между делом писали куплет, споря о том, что будет звучать лучше, как это обычно и бывало. А где-то в промежутке они даже поднялись на крышу. Разыгрывая Трущёва, Максим встал на край и сделал шаг вперёд. Второй в этот же миг чуть ли не рванул за ним, но родная холодная рука, которая, кажется, стала теплее, удержала горе-спасателя.
Когда Серёжа уснул от усталости и морального изнеможения, Макс ещё долго, до самого его пробуждения наблюдал за тем, какое расслабленное было лицо у Трущёва во сне. И надо ли было говорить, что, когда выпадала возможность, Анисимов делал так каждый раз?
На второй день Трущёв отправился на квартиру Макса в Москве. Несколько часов и вот он уже тут, прямо перед дверью квартиры, которая пропахла сигаретным дымом и морской солью.
— Макс, а ты ради меня воздух на сигареты променял бы? — спросил Серёжа, открывая дверь.
— Променял бы, — ответил Анисимов, грустно ухмыляясь. — У тебя сейчас квест.
— Что?
— Ты сам будешь искать этот диск, — на лице Анисимова появилась улыбка, которая всем своим видом говорила: «Я буду мстить, и мстя моя будет страшна». — Я спрятал его и мою предсмертную записку в том месте дома, где я проводил времени больше всего.
— Ах, ты — хитрая задница, — обронил Трущёв, слыша в ответ этот любимый смех с хрипотцой. И как он мог так безбрежно раньше относиться к этому чуду?
Поиски не должны были длиться слишком долго. Он очень хорошо знал, что это за место, и где может быть диск.
Бывали вечера, когда Макс был в полнейшей отчаянии. Конечно, он звонил Серёже. И было не важно, занят Серёжа чем-то важным (пишет песню, музыку) или не очень важным (тусуется с Плохой Компанией), Серёжа приедет, потому что котёночку плохо.
Каждый раз, открывая квартиру дубликатом ключей, он обнаруживал Макса в дальней комнате на подоконнике, где он мог сидеть, слушая грустную музыку и запивая её дешёвым вином из ближайшего ларька. А потом он полезет в свой тайник — маленькое пространство между тумбочкой и стеной — за сигаретами, потому что этот мир слишком гнилой, чтобы Макс чтил его своим присутствием.
На это пространство Сергей и подумал. Но когда он заглянул туда, то его ждало разочарование. Ничего, кроме начатой пачки Marlboro и пустой бутылки из-под рома не было.
— Не настолько же всё просто, ну, — засмеялся Анисимов, — но ты близко.
— Вот ты же белобрысый говнюк, — бурчал в ответ Сергей, чем вызвал ещё больший смех.
Заглянув и в сам шкаф, и во все углы прилежащие, а так же под кровать, Трущев сел на пол в позе султана без сил. Когда он поднял голову, чтобы высказать Максу, который сейчас и сидел на этом самом подоконнике, все ругательства, что сейчас вертелись у него на языке, его взгляд зацепился за два белых конверта, которые были приклеены к обратной стороне подоконника. Анисимов, заметив это, улыбнулся своей самой широкой улыбкой, что стал похож на довольного котёнка, которого почесали за ушком.
— Это оно, верно?
Макс лишь кивнул в ответ, закусив нижнюю губу. Сергей, увидев это, сначала принялся за письмо, но вскоре был остановлен Максом.
— Нет, — Анисимов забрал письмо к Трущёва, — прочтёшь после похорон.
— Тогда сейчас мы едем на студию?
— Едем.
В звукозаписывающей студии они провели весь остаток дня и всю ночь, потому что то Максу не нравилось, как куплет ложится на музыку, то Серёжа уже психует от усталости и недосыпа. В конечном итоге, к утру трек был готов к выпуску, но вряд ли он выйдет в свет так скоро. Скорее всего, Серёжа ещё долго будет хранить его только для себя, заслушивая голос Макса до дыр. Заснув в той же студии часа на два, Трущёв проснулся от будильника, который вещал о том, что пора бы поторопить свою задницу и отправляться в аэропорт.
— Чёрт, Макс, мы проспали, — но слова ушли в пустоту. Он был один.
За всем этим он и не заметил, что чемодан то совсем не собран, да и основная часть вещей была в Краснодаре, поэтому он взял сумку Макса, кинув туда пару своих футболок, которые он нашёл среди вещей Анисимова, не исключая того, что Макс носил их когда-то.
До похорон ещё два часа, а Сергей уже был на месте. Он не пойдёт на отпевание, которое, конечно, заказали родители Макса — слишком больно, поэтому он топтался по кладбищу, придумывая людям их жизни и то, как они жили. Ещё он нашёл несколько однофамильцев и думал, могли ли они быть его дальними-дальними родственниками?
Вообще, жизнь — интересная штука. Её иногда так трудно обрести и так легко потерять по неосторожности. Ведь, наверняка, большинство людей здесь даже и не думали, что умрут именно в определённый день: кто-то разбился насмерть, едя к кому-нибудь навстречу, кто-то утонул, купаясь летом с друзьями, а кто-то… просто не проснулся. Разве мы думаем о том, как нужно ценить жизнь и себя? Нет, скорее всего. Мы начинаем думать только тогда, когда Смерть касается нас напрямую или дышит прямо нам в спину.
За всеми этими мыслями, Сергей не заметил, как подъехал катафалк, как из машин повыходили родственники, друзья и знакомые с заплаканными красными глазами, а у кого-то взгляд был просто сочувственным. Как всегда был человек, который завывал громче всех, ведь ему было так трудно отпустить душу мертвого, но всё это было на фоне, в тумане.
Очнулся Трущёв только тогда, когда подошла его очередь прощаться. Подойдя к гробу, он не узнал человека, который был там. Это был не Макс, это была лишь дешёвая подделка. Неужели это он, Сергей, довёл его до такого состояния? Неужели это Трущёв действительно убил его? К горлу подкатил ком, который мешал сглотнуть подступившие слёзы, а единственное, что он смог сказать это:
— Прости меня, моя любовь.
В следующий момент на его плечо легла хрупкая рука. Это была Кристина Кошелева, а Трущёв её даже не заметил. Девушка ободряюще улыбнувшись, увела рэпера, обняв за плечи. Погода была не ахти: всё небо заволокло тучами, и вот-вот начнётся гроза, стало темно, как вечером.
Рэпер заранее знал, чем займётся сегодня вечером, когда прилетит домой: прикончит бутылку Jack Daniel's и сделает анонс трека в твиттере, слушая его и вспоминая всё, что когда-то было дорого, но утеряно раз и навсегда.
По прибытии домой, первое, что сделал Трущёв — прочитал прощальную записку Макса, которую тот писал ещё когда хотел уйти из жизни посредством суицида. Там он долго объяснялся в своих безответных чувствах, уже тогда чувствуя внутренние изменения. А ещё он завещал Сергею свою шестиструнную гитару, на которой он учил его когда-то играть, и дал наказ Эрику доучить Трущёва, чтобы тот когда-нибудь сам смог исполнить акустическую версию их песни.
***
Прошёл год. Случилось столько всего, если честно. Было выпущено несколько треков, включая «Ускориться», который набрал бешеную популярность почти сразу после релиза, и снят клип на бонусы. Только вот если не Плохая Компания, которую Макс до последнего не принимал, Трущёв спился бы в конец, ведь он никогда не забывал Его. Каждую ночь он засыпал, придумывая альтернативную вселенную, где они вместе. Вот они сидят на крыше, встречая рассвет, деля один плед на двоих, а потом Серёжа лечит Масичку, который, конечно, успел простыть. А вот они вместе поедают жареные пельмешки, макая их в кетчунез. Макс пальцем стирает капельку соуса с подбородка Серёжи, а потом целует его, чувствуя нотки чеснока, который они добавили в смесь, но от этого поцелуй не прекращает быть сладким и нежным.
Сейчас Трущёв в Крыму на фестивале «Крымская волна» и через пять минут его выход на сцену, а по телу проходит дрожь. Странно, обычно он не волнуется перед концертами.
И вот оно: толпа встречает его восторженными аплодисментами и криками. Да, аудитория его любит. Волнение, по закону жанра, должно пройти, но к дрожащим ногам добавляется холодный пот, но несмотря на всё это, Сергей удачно исполняет несколько треков, только во время «Ускориться» слова застревают в горле, а сам Сергей прибегается сквозь толпу глазами в поисках Его, как он делал это каждый раз. Сердце пропускает удар, когда в толпе он всё же замечает этот упрекающий взгляд серо-голубых глаз. В глазах снова темнеет, а разум испытывает чувство дежавю.
Просыпается Трущёв на диванчике за кулисами. Он поворачивает голову на источник какого-то шума рядом и видит Его, Анисимова, который сидел рядом, откинув голову на спинку дивана.
— Что ты делаешь здесь?! Какого чёрта? Проваливай!
— Не могу. Теперь ты точно сошёл с ума, Серёж, — ответил Макс, ухмыляясь.
— Серёж, всё в порядке? — подойдя, спросил Бабич, в глазах которого читалось беспокойство.
***
— Нет! Отпустите! Что вы делаете?! — кричал Сергей, пока санитары насильно тащили его в карету.