Примечание
Вестей из родного Города он ждал с едва скрываемым нетерпением. Расписание регулярного поезда узнать все никак не удавалось: вокзал был на другом конце Столицы - ехать долго, а времени мало, лишние три часа на дорогу туда-обратно тратить совсем не хотелось. Зато почтовое отделение стояло ровнехонько между общежитием и Университетом. Невероятными усилиями воли заставлял себя Артемий не заходить туда каждый день, но получалось через раз... Зато симпатичная телеграфистка, на чьи смены он неизменно попадал, постепенно перестала испуганно сжиматься, глядя на него, а позавчера - о чудо! - улыбнулась. Причин заходить стало на одну больше.
Артемий ждал бандероль. Или посылку. В сложной системе почтовых отправлений он даже не пытался разобраться. Какая разница, за год до следующего дня рождения всё равно забудет.
День рождения. При мысли об этом, на лицо сама собой выползала довольная улыбка. Неделя оставалась.
Отец наверняка пришлет вместо подарка деньги и наказ не шалить. Из письма его опять непонятно будет, скучает он по сыну или нарадоваться не может, что уже шестой год как избавился от оболтуса. Обидно вроде, а потом найдешь среди прочих вещей мешочек с орешками или ароматными травами, и так тепло на сердце станет.
Стах, может, блокнот какой подарит или нож. Что-то простое, прямое, как сам Рубин. Филин хорошо, если пару слов в общее письмо черкнет, зато Лара вложит в посылку шарф, свитер, носки или ещё что-нибудь вязанное и очень тёплое.
Ждал Артемий, по правде, не подарков вовсе. Вестей из родного Города ждал, напоминания, что не забыли его там, что возвращаться есть куда. Ждал и через день ходил на почту.
Людно тут было, но тихо. Не так, как в Университетской библиотеке - там только страницы шуршали, а за каждый чих тебя на расстрел готовы были отвести. Здесь другая тишина стояла - наблюдательная, затаенная. Будто каждый надеялся, что в месте, где линии-дороги сходятся, сплетаются, не только прочитать письма можно, но и голоса адресантов услышать.
- Господин Бурах!
Он расплылся в улыбке, прищурился довольно. Не зря зашёл, не зря!
- Вам письмо, - телеграфистка в ответ на улыбку зарделась, отвернулась к полке с отсортированными конвертами.
- Письмо? Не бандероль?
Девушка замотала головой, а Артемию тревожно стало. Он письмо из рук вырвал, извинился невнятно, расписался в каком-то извещении, из почтового отделения торопливо вышел. Бумага ладони жгла, в пальцах зудела. Недобрые вести из Города пришли, случилось что-то, хорошо, если поправимое.
До общежития он не дошел, не выдержал, прямо на ходу конверт распечатал, вчитался в размашистый почерк отца, с каждым шагом замедляясь, пока, наконец, не остановился посреди улицы.
В третий раз Артемий перечитывал письмо, когда его кто-то толкнул в спину, обругал растяпу. А он и не заметил. Он читал. Ещё раз. Ещё. Очередной тычок от недовольного прохожего получил и - побежал.
Письмо скомкал, на бегу в карман сунул, мимо знакомой компании у подъезда пронесся, в спину слыша недоуменные оклики. В комнате схватил сумку из-под кровати, с книжной полки - копилку с отложенными на новые ботинки деньгами. И снова бегом - на вокзал.
Он опоздал на регулярный поезд на полчаса. Следующий отправлялся только через неделю.
На лекциях Артемий больше не появлялся. На практические занятия ходил, чтоб отвлечься, лишь бы не думать, что где-то в Городе... Не думать.
Осень только наступила, даже листья толком желтеть не начали, лишь по ночам становилось всё холоднее. В Городе должна была уже цвести твирь, Степь затянуть ржавым туманом, на зубах скрипеть пряной горечью. От воспоминаний становилось едва не хуже, чем от бездейственной тревоги. Хоть волком вой.
На седьмой день после получения письма Артемий, чуть свет, стоял на вокзале, являя собой памятник спокойствию и уверенности. Памятник, в груди у которого от страха, от нетерпения тесно было.
В вагоне он сразу плюхнулся на узкую койку, подложил под голову сумку и попытался заснуть. Стук колес убаюкивал, но, зараза такая, не давал провалиться в сон, удерживал на какой-то узкой полоске между кошмаром и реальностью. И виделись Артемию актеры в птичьих масках, шипели из темных углов ядовитые змеи, отдаленное мычание слышалось и звон хрустальный...
Слишком поздно. С этой мыслью Артемий не выдержал, поднялся, принялся расхаживать по мерно покачивающемуся в такт движению колёс полу, словно медведь в клетке. Два шага по прямой, поворот, обратно. Окон в вагоне не было - чай, не пассажирский поезд, спасибо скажи, что хоть так на борт взяли, - потому Артемий не знал, не видел, как сменяются столичные предместья полями, как поля куском обработанной земли вонзаются в дикую бескрайнюю Степь. Думал, что каким-то чутьем особым поймет, но ничего такого не случилось. Только скука давила на и без того натянутые тугими струнами нервы.
“Сын мой Артемий, мне грозит скорая смерть... Хочу в последний раз взглянуть на тебя...”
Чёртово письмо он наизусть вызубрил: сперва чуть не выкинул, потом порывался то порвать, то сжечь. Не выкинул, не порвал, не сжег. Бережно в конверт вернул, вложил между страницами дневника - никогда не вёл, но в последние дни, чтоб не свихнуться, решил записывать не мысли даже: чувства, ощущения. Выходило всё равно местами скуповато, местами слишком наиграно и чересчур патетично. Ну да он записи свои никому показывать не собирался.
Несколько раз поезд останавливался на переездах - железный памятник вскрытым линиям земли, - Артемий каждый раз сумку хватал, выскочить пытался. Рано, рано... Жаль, курить так и не научился, морщился все, когда однокурсники смолили дешёвый табак. Сейчас хоть бы дымом ожидание разогнал.
Потом показалось, что он всё же уснул. Кошмар был вязким, тягучим: отдавался ударами набросившихся на него прямо возле вокзала рабочих, липкой кровью оставался на руках и одежде, смотрел святящимися глазами Исполнителей и черными трещинками-прорезями на масках Трагиков. Убийца, Потрошитель, чужак - словно не в родной Город вернулся, а на ярмарку уродов, в безумное цирковое представление попал. Кровь сплевывал, наспех то бинтами, то тряпьем заматывал порезы, от голода и жажды ног не чуял и бежал, бежал, бежал...
Рубин - лучший друг - записался ему в мстители, Форель отца потеряла и от себя призраком осталась. Филин... этот не изменился почти, только компанию теперь по другим параметрам себе подбирал и назывался все чаще Грифом, складская птица.
Отец умер. Не дождался.
Когда душные степные сумерки расползлись уродливыми кляксами по небу, сил у Артемия хватило лишь на то, чтоб подняться на второй этаж опустевшего дома Лары, шугануть влезшую туда воровку и, вернувшись в кабинет капитана Равеля, погрузиться в очередной кошмар. Сквозь сон слышал он, как Форель зовёт его, по волосам гладит, но проснуться не мог. Так и промаялся до самого рассвета, а там подхватился, горсть изюма сжевал, наспех водой запил, из дома в туман шагнул и вновь побежал. На кладбище.
Сидя рядом с могилой отца, прямо на мокрой земле - какая разница, всё равно после сутолоки вчерашнего дня одежду проще выбросить, чем отстирать и зашить все прорехи, - Артемий хмуро вертел в руках выменянный у Петра Стаматина бутылёк твирина.
- С днём рождения меня.