Галерея искусств Неаполя была пустынна, как улицы торгового района в пять утра. В коридорах никого не было, лишь молчаливые герои картинных произведений, ровными рядами размещенными вдоль светлых стен, молча взирали на меня своими глазами, застывшими в вековой задумчивости.

Я одиноко блуждал по лабиринтам просторных залов, не встречая ни живой души. Лишь влюблённая парочка быстро прошагала мимо меня из секции современного искусства, звонко цокая каблуками о паркет. В гробовой тишине выставочных помещений, нарушаемой лишь негромким жужжанием ламп под потолком, это звук показался ушам оглушительным.

Я не был ценителем шедевров живописи и скульптуры. Что те, что другие интересовали меня совсем мало — скорее, не интересовали вообще. Я пришел в этот злосчастный музей только потому, что искал одного человека, с которым договорился встретиться давно и, вообще-то, не здесь.

Но время шло, Буччеллати в назначенном месте в назначенное время не появлялся. Зато любопытные горожане, от чьих пытливых взглядов не ускользнет ни одна мелочь, любезно рассказали мне, что видели, как он направлялся в сторону именно этого заведения всего полчаса назад. Пришлось прогуляться пару кварталов, чтобы поискать моего спутника, хоть и мне было непонятно, что он мог забыть в такое время и в подобном месте.

Путешествуя из зала в зал, я наконец-то увидел его вдалеке — в зоне, где были выставлены картины художников-маринистов: так гласила табличка перед входом. Обтянутый в свой обыденный белый костюм, он стоял в конце перед большой картиной, шириной в метра три, и сосредоточено смотрел на изображение штормового моря. Огромная накренившаяся бригантина, дрейфующая в его буйных штормовых темно-серых водах, занимала все внимание Буччеллати.

Полотно его завораживало. Он как будто сейчас находился там, в эпицентре шторма, на этом корабле. Чувствовал запах морского ветра и ощущал кожей холодные брызги капель из-за борта, слышал истеричные возгласы морских чаек, извещающих потерявшихся моряков о надвигающейся катастрофе. Здесь, в этой комнате, оставалось только физическое тело Буччеллати, а мыслями он был сейчас совсем не здесь.

Я стараюсь подойти тихо со спины, не прерывая его контакта с прекрасным. Но он всегда был внимателен и быстро переключался с вещи на вещь, потому, конечно же, мои шаги не остаются для него незамеченными.

Заслышав моё приближение он оборачивается и немного растерянно улыбается мне. Я останавливаюсь на месте как вкопанный, будто меня поймали за чем-то неприличным — чувствую себя в этом положении, словно я вуайерист, пойманный за его тайным наблюдением.

— Предполагал, что ты всё-таки найдёшь меня, — без всяких приветствий тихо, но доброжелательно произносит он.

Жестом ладони Бруно подзывает подойти ближе. Мне неловко становиться незапланированным участником его медитации. Я чувствую себя третьим лишним в этом треугольнике «Буччеллати-картина-я».

Но подчиняюсь.

— Люблю сюда приходить за час до закрытия, — возвращаясь к созерцанию картины перед нами, когда я становлюсь слева возле него молчаливой фигурой, говорит он мне.

Я окидываю выполненное в тёмных тонах полотно взглядом, всматриваюсь в происходящее на нем всего пару мгновений — этого времени мне хватает, чтобы понять: написанное у меня не вызывает никакого глубокого отклика в душе.

— Зачем, интересно? — спрашиваю я, перебираясь взглядом на внимательное лицо Бруно, который меня в свою очередь зрительным контактом одарить не спешит.

— Здесь так тихо. Безлюдно. Ощущение что я наконец-то один в этом мире, — отрешенно произносит он. Его глубокий голос приглушенным эхом отражается от стен зала и теряется где-то под потолком.

— Тогда не буду отвлекать, — я разворачиваюсь, чтобы уйти. Но он успевает остановить меня, схватив за чёрный рукав своими теплыми узловатыми пальцами.

— Я всё равно скоро собирался уходить. Ты вовремя.

Он будто нехотя отпускает меня только после того, как убеждается, что я все же не уйду.

Мы стоим пару минут в молчании: я не понимаю, какой смысл был меня удерживать здесь, если внимания на меня все равно не обращают и пользы я приношу сейчас не больше, чем древнегреческая — может и не греческая, я не разбираюсь в них — ваза, стоящая в углу зала на высоком пьедестале.

Убрав руки в карманы, он стоит, не оборачиваясь ко мне, но помнит о моем присутствии.

— Мне всегда как-то грустно смотреть на картины с морской темой, — делится он своими мыслями.

— Почему? — снова спрашиваю я.

— Грустно и все. Не знаю, как правильно описать тебе свои ощущения, — заминается он.

— Ну, и для чего тогда смотришь?

— Чувствую какое-то… просветление, — чуть подумав отвечает он, немного склонив голову влево, сосредоточив взгляд на темно-изумрудном пенящемся гребне волны в левом углу полотна.

— Понятно.

— Ничего тебе не понятно, — по-доброму улыбается он, и наконец-то заглядывая мне в лицо. — По глазам вижу.

— Ладно, ты прав. Я не ценитель всего вот этого искусства, живописи в частности, — признаю я, скрещивая руки на груди. — Картинка как картинка. Нарисовано красиво и все тут. Лучше бы музыку послушал, честно говоря.

— Может стоит показать тебе какие-то более интересные или поверхностные сюжеты, — скорее размышляет вслух, чем спрашивает он, делая шаг назад. — Или в филармонию сводить, раз ты музыку любишь.

— Пожалуй в другой раз, — вежливо отказываюсь я. — На рок-концерт меня своди лучше. И то больше удовольствия получу.

— Рок-концерт, — усмехается он, зачем-то повторяя мои слова. — Какой ты непросветленный.

Я пожимаю плечами, мол «какой уж есть». Стою, терпеливо жду, пока он закончит свой акт созерцания произведений искусства.

Бруно проходится вдоль стены, останавливается у следующей картины — тоже с морским сюжетом, но выполненной в тёплой палитре. Однако на этой его взгляд не задерживается дольше пары мгновений.

Развернувшись на каблуках, он наконец, обращается корпусом ко мне. Мягко улыбается каким-то собственным мыслям, хлопает меня по плечу, проходя мимо. И направляется к выходу из зала приглушенно постукивая туфлями по полу — едва слышно, почти бесшумно, тихо, будто музейный призрак.

— Пойдём отсюда, пока ты от скуки не заснул, — тепло бросает он через спину, удаляясь вдоль по коридору к направлению выхода. — Но в следующий раз возьму тебя сюда с собой — будем приобщать к прекрасному.