Дверь к удивлению Беатрис не скрипнула, пропуская ее внутрь столь огромного здания — дворца женщин и мечты ее старшей сестры Вивьен. Наверное, оно так и не перестало быть и ее собственной маленькой мечтой, которую приходилось просто игнорировать ради более… высоких целей. Женитьбы, заботы о тетушке. Но теперь все это важное и высокое было так далеко, а неисполнимое и давно забытое так близко, что у Беатрис невольно еще сильнее закружилась голова, а легкие, и так сжатые из-за крепко стянутого корсета, будто бы уменьшились в размере, заставляя дышать чаще. Воздуха не хватало, но не настолько сильно, чтобы упасть в обморок или чтобы перед глазами все начало расплываться. Может только совсем немного.
Постаравшись вдохнуть так глубоко, как это только было возможно, Беатрис на секунду прикрыла глаза и сумела наконец справиться с первой своей слишком уж эмоциональной реакцией на глупую фантазию, ставшую реальностью. Да, в этих несомненно дорогих и роскошных узорах на всем, что только находится рядом, в этом тихом и просто огромном фойе, в этом вульгарном, притягательном и пьянящем запахе… Да, во всем этом не было ничего, что могло бы привести Беатрис в такой мечтательный восторг, в который почему-то привело. Не имеет значения интерьер и атмосфера, царящая в Мулен Руж, важна лишь только Вивьен, ведь именно ради нее и была эта поездка.
— Вы хотите поговорить с месье Буавеном, мадемуазель? — внезапно раздался вежливый и несколько смущенный голос откуда-то сзади.
Беатрис тут же вздрогнула и неловко прижала руку к груди — этот некто напугал ее, пусть и явился весьма кстати. Пожалуй. Не понимая до конца, рада она неизвестному мужчине в подобной ситуации или все-таки нет, Беатрис как можно медленнее повернулась к нему лицом. Кем бы он ни был, не стоит терять лицо и показывать свою нервозность — так не принято. Даже если это какой-нибудь жутковатого вида мужчина, вышедший с недавно закончившегося бала, даже если он во много раз крупнее, а рядом нет абсолютно никого, кто мог бы услышать крик о помощи, даже если… Когда Беатрис наконец могла осмотреть нарушителя ее покоя и внутренних переживаний, то страх, невольно возникший где-то в районе груди, начал сходить на нет, и внутри даже удалось немного рассмеяться. Это был худой высокий рабочий со сверкающими искренностью глазами. Быть может, он был совсем юн, но количество морщин и объемная копна волос, в которой серебрилась седина, говорили об обратном. Вивьен бы наверняка удалось быстрее определить количество лет, прожитых этим человеком, однако Беатрис была не так хороша в этом, поэтому у нее все никак не получилось выбрать нравящийся ей ответ: совсем юный с тяжелым прошлым или немолодой с глазами ребенка.
Пытаясь сделать это как можно незаметнее, Беатрис продолжала рассматривать лицо незнакомца, пытаясь получить как можно больше деталей для картины. Его слишком сильно оттопыренные уши заставляли склоняться в сторону юноши, будто бы снимая несколько лет, а вот острые скулы и узкое вытянутое лицо наоборот добавляли мужчине возраста. Наверное, это был совершенно не вопрос жизни и смерти, однако интерес пронзил Беатрис, так что она, даже не считая необходимым как-то себя останавливать, продолжала упрямо гадать. Где-то внутри, там, где располагался бесконечный простор фантазии, где было возможно абсолютно все без исключения, Беатрис гадала на ромашке, один за одним отрывая белые лепестки И «любит-не любит» само собой превратилось в «молодой-немолодой».
— Нет, но я действительно ищу кое-кого, — вежливо улыбнулась Беатрис и сделала осторожный неуверенный шаг навстречу мужчине. Юноша.
— Вот как? — улыбнулся он в ответ, и в уголках глаз собрались веселые морщинки, — быть может, я могу Вам помочь? — сказал незнакомец с какими-то отеческими нотками. Старик.
— Я ищу мадемуазель Вивьен Леру. Она танцовщица здесь, — ощущая себя в полной безопасности, с волнением в голосе произнесла Беатрис и к собственному стыду как-то подсознательно облизнула губы. Смерть тетушки Софи, упокой, Господь, ее душу, кажется, сильно сказалась на ее манерах.
Но неуверенность и некое смущение в глазах мужчины заставила забеспокоиться еще сильнее. Наверное, волнение вцепилось мертвой хваткой в Беатрис еще до отъезда в Париж, но она старалась как можно дольше и настойчивее его отвергать. С Вивьен все отлично, просто не хочет прощать младшую сестру, с которой никогда до этого не ссорилась. Милая Вивьен увлеклась своими танцами и счастлива настолько, что ей незачем поддерживать связи с прошлым, даже если было дано обещание. Письмо так к ней и не пришло, затерявшись на почте, и в конечном итоге вернулось к взволнованной — совершенно неуместно взволнованной — Беатрис. Все эти версии казались глупыми и почти что невозможными, но думать об этом был гораздо легче, чем о том, что с ее дражайшей Вивьен могло произойти нечто ужасное. Нечто такое, при мысли о чем у такого искреннего и приятного мужчины показывается усталость и грусть и…
— Я, — начал он, прокашлявшись и останавливая Беатрис до того, как она бы начала тихо бормотать все, о чем только подумает, — не думаю, что знаю эту мадемуазель, мадемуазель, — закончил незнакомец и вновь улыбнулся. На этот совершенно иначе. Теперь это была всего лишь легкая полуулыбка, какая редко встречалась у простых людей. Конечно же это исключительно вопрос воспитания, однако за последние несколько лет Беатрис видела подобные только на званных вечерах, на которые она регулярно ходила после уезда сестры. Из-за тетушки, то и дело брюзжащей, что, если так все и продолжится, то две Вивьен с Беатрис станут губителями рода Леру, что они не смогут выйти замуж, чтобы сохранить благородную кровь. Возможно это была всего лишь манипуляция, но после ее слов Беатрис и решила, что возьмет на себя ответственность за это важное дело, станет женой и продолжит род. Словом, пока все попытки были тщетны, но вот разновидностей улыбок пришлось выучить массу. От легких еле приподнятых губ до широких и открытых гримас, которые практически всегда были совершенно неуместны. Словом, из-за этих навыков от Беатрис не ускользнула та веселость, на секунду мелькнувшая в улыбке незнакомца. Будто бы… реакция так насмешила этого господина, что он был не в силах сдерживаться. Ну точно юнец, с некоторым обидчивым раздражением решила для себя Беатрис и выкинула из головы ромашку.
— Раз так, — поджав губы, кивнула она самой себе. Определенные выводы были сделаны несколькими секундами раннее, и теперь ни один даже самый искренний и честный взгляд его ярких — исключительно ярких — голубых глаз, отлично заметных даже при приглушенном освещении Мулен Руж, не сумеет изменить отношение Беатрис. Для нее улыбки всегда говорили больше глаз, и этот раз не станет исключением, — я бы хотела встретиться с, — Беатрис замолчала, пытаясь вспомнить имя человека, которого данный господин называл ранее. Неловкость, сменившая высокомерие и недовольство, не позволяла найти необходимую фамилию, так что Беатрис вновь облизнулась. Теперь уже неловкость была совершенно другого рода. Это такой… такой позор! Так еще и перед незнакомцем, который бестактно в открытую над ней насмехался!
— С месье Буавеном? — уточнил мужчина.
— Все верно, — кое-как приведя чувства в порядок, спокойно кивнула Беатрис и постаралась наградить его такой же вежливой улыбкой, как и в начале этого разговора.
Мужчина, подумав о чем-то своем, по-простому кивнул и махнул в сторону одной из множества дверей. Если Беатрис могла судить отношение этого человека к данной ситуации по его жестам, то он совершенно не оценил ее вежливость и был даже несколько чем-то раздосадован. Хам, незаметно поджав губы, хмыкнула про себя Беатрис и, может быть излишне высокомерным движением поправила свою уже не слишком аккуратную прическу: поездка, затем долгие прогулки в удивительно ветреный день, а в конце еще одна поездка. Кем нужно было быть, чтобы после этого волосы остались так же идеально туго собраны? В любом случае Беатрис подобной способностью не обладала, и из-за этого изначально величественный жест, который должен был показать ее превосходство перед хамоватым и простым уборщиком, на деле выглядел как жалкая попытка хоть немного поправить растрепавшиеся локоны. Подтверждением этого стал тихий смешок со стороны юнца (а после такого в глазах Беатрис этот человек был исключительно юнцом), тут же спрятанный якобы приступом кашля. Из-за него Мулен Руж, всегда являвший собой предмет тайных желаний, некий запретный плод, превратился в очередное кабаре, выступать в котором было бы чем-то невероятно зазорным для дамы ее круга. Кто бы что не говорил об этом месте и его посетителях, было сложно теперь избавиться от мысли, что все они — грубые, неотесанные юнцы, пришедшие поглазеть на красивые танцы, исполняемые не менее красивыми девушками.
Пока Беатрис шла по коридорам, своей дороговизной не уступающим и парадной зале, сердце само по себе стало биться чаще. Возможно причиной стало то, насколько давней мечтой было это место, а возможно и что-то другое… Самым очевидным вариантом оказалась мысль, которую никак не удавалось выбросить из головы: с Вивьен произошло что-то ужасное. Мысль очень глупая, безосновательная и просто ужасно неправильная. Но интуиция, довольно редко подводившая Беатрис, в ответ только неопределенно покачала головой, будто бы что-то не договаривая. Хотя это было глупо — вряд ли ее собственная интуиция будет что-то скрывать… Но все же именно так и обстояли дела. Беатрис глубоко вдохнула, пытаясь не думать о том, что будет делать, если разыскать сестру не удастся. То есть, самым верным и логичным решением будет уехать обратно домой, наконец удачно выйти замуж, родить мужу наследников, а потом тайком рассказывать им о величии рода Леру, который, кажется, действительно оборвался. Это осознание затмило абсолютно весь страх от возможной потери Вивьен. Да, несомненно Беатрис любила сестру, но это не значило, что разочаровать тетушку, родителей, бабушку с дедушкой и вообще всю родословную было менее тяжелым бременем. В конце концов, смерть сестры Беатрис уже однажды пережила, а вот презрение небес еще ни разу.
Каково это… стать последней в роду? Узнавать это не хотелось, так что возможность смерти Вивьен была просто напросто вычеркнута из головы при помощи одного из советов тетушки Софи по избавлению от ненужных мыслей: она говорила, что следует выписать все, от чего необходимо избавиться, на невидимом листе бумаги в голове (брать настоящую бумагу было нельзя — слишком дорого тратить такой полезный ресурс на детские умы), а затем просто зачеркнуть. Если одной красивой линии недостаточно, чтобы забыть о чем-то, можно зачеркнуть мысль грязно. Главное — наконец прекратить думать о ней, то и дело повторяла тетушка Софи, недовольно кривя свои губы и то и дело поглядывая на Вивьен, которая, не переставая, щебетала о том, как она будет великолепно смотреться на сцене Мулен Руж.
— Если одной красивой линии недостаточно, чтобы забыть о чем-то, можно зачеркнуть мысль грязно, — одними губами прошептала Беатрис и, тихо вздохнув, на секунду зажмурилась. Лист бумаги почему-то находился на ромашковом поле, которое, не смотря на все усилия, до конца из головы не пропало.
— Ась? — совсем по-простому отозвался юноша и вполоборота посмотрел на сосредоточенную Беатрис.
— Нет, ничего. Вам послышалось, — слегка улыбнулась она в ответ, одновременно с этим настолько давя на свое «нет», что после него на расспросы решился бы только самый наглый, самый бестактный деревенщина на свете. И, кажется, этот юноша все-таки оказался не из таких, потому как он легко кивнул, отвернулся и дальше пошел молча.
Беатрис поняла, что углубилась в попытки прогнать из головы навязчивый образ только тогда, когда уже стояла в очереди с напряженными девушками посреди огромного, несколько пустого и слабо освещенного зала. Это явно не было недостатком денег или чем-то вроде него. Скорее… эффектным дополнением к тому, что было ярко подсвечено в его центре. Всего три человека, один стул и фортепиано — вот, что там было. И, несмотря на волнение за сестру, Беатрис все равно не могла оторвать взгляд от происходящего там. Сначала человек, сидящий за музыкальным инструментом и остававшийся в некой тени, начал играть. Весь его вид говорил о неуверенности, усталости и даже неком страхе — будто бы его заставляли всем этим заниматься. Но… но его игра. О, это было нечто! Беатрис несколько раз в жизни удавалось услышать «Адский галоп»*, но сейчас… сейчас он звучал совершенно иначе. Может потому что никто не пытался менять его в угоду гордым и очень серьезным людям, на приемах которых и выпадала возможность погрузиться в эту мелодию, может потому что человек, игравший ее, мог сделать это даже с закрытыми глазами, может потому что это был Мулен Руж, и здесь эта музыка звучала органично… Словом, все, что Беатрис сейчас могла чувствовать — восхищение, не отпускавшее ни на секунду.
Единственное, что немного портило все это — девушка, второй из трех человек, столь неловко и нелепо двигающаяся в такт. Ей не хватало чего-то: может быть растяжки, может уверенности в себе, а может чего-то еще, но… у нее просто не выходило. И хореограф точно это заметил. Пускай Беатрис обратила на него внимание не сразу, но когда все же обратила, было трудно отвести взгляд. Этот мужчина не был невероятно красивым или наоборот невероятно уродливым, но все же всем видом приковывал к себе взгляд. Своим мрачным и почти брезгливым выражением лца, обращенным исключительно к неудавшейся танцовщице, идеально ровной спиной, которой могли похвастаться не все аристократы и… тростью? Беатрис почти удивленно подняла брови, забыв о важности безразличия на лице. Все верно — у этого мужчины была трость. Довольно обычная, без какого-либо особенного набалдашника. Просто… трость. Но почему-то казалось очевидным, что она нужна ему вовсе не для красоты. Даже Беатрис, не умевшая судить о людях исключительно по их внешнему виду, просто чувствовала, что этот человек должен, просто обязан, хромать. И не только из-за трости, которой он то и дело немного печально постукивал по полу в такт музыке. Просто хромота была тем, что идеально подходило этому конкретному мужчине.
— Ладно, хватит уже, — спокойно вздохнул он и, покачав головой, взглянул на пианиста. Тот тут же прекратил игру и отвлекся от своего инструмента, обращая все свое внимание к девушке-танцовщице, застывшей в очередном посредственно выполненном пируэте.
— Хватит? — как можно осторожнее уточнила она, будто бы не до конца понимала — хорошо или плохо то, что ее остановили.
Почему-то Беатрис было неловко слушать этот разговор. Единственная причина, по которой она могла его услышать — эхо. Оно раздавалось по всему залу, стоило даже просто скрипнуть одной из половиц, что уж говорить о разговоре. Эта пустота, царившая здесь, наверняка послужила позору далеко не одной девушки.
— Именно. Хватит. Не смею Вас больше задерживать, — несколько резко отозвался хореограф и еле заметно скривился. На самом деле, это могла быть просто игра света, но Беатрис показалось, что все было по-настоящему. И это, честно говоря, просто ужасно. Конечно девушка танцевала не слишком хорошо, однако это не повод говорить с ней в таком тоне и кривить лицом.
— Но… я…
— Следующая, — перебил попытку девушки попросить о шансе хореограф и, полностью игнорируя ее существование, перевел взгляд на следующую в очереди танцовщицу. Она тут же встрепенулась, почти что подпрыгнув на месте от распирающего ее волнения, и быстрым шагом прошла на место предыдущей дамы.
Беатрис снова почти нахмурилась. Она даже не до конца понимала, почему продолжала здесь стоять. Ей нужно было найти месье Буавена и… видимо так звали хореографа. Но из-за того, как он смотрел, как он говорил… все это просто было неприятно и так неправильно. При этом он все равно почему-то притягивал к себе взгляд и не позволял сосредоточиться на танцах. А раз Беатрис не способен сейчас заинтересовать даже танец, то ей следовало бы пойти вне очереди (в конце концов, она здесь все равно не ради того, чтобы стать танцовщицей. Более того, она этого совершенно не желает!), но почему-то некое подобие мурашек пробегало по спине от одной только мысли о том, насколько ледяным и жутким взглядом может наградить ее хореограф. Он явно хотел, чтобы абсолютно все было идеальным, в своем порядке, по правилам. А выход из очереди и прерывание этого отбора очевидно не являлось частью порядка. Именно по этой причине Беатрис продолжала смирно стоять и с замиранием сердца наблюдать за каждой новой претенденткой. Быть может, кто-нибудь сумеет порадовать этого тяжелого человека, с каждой новой девушкой мрачнеющего все сильнее. Если из-за этого он откажется отвечать на вопросы, то… то это будет просто ужасно несправедливо и обидно! А еще это будет значить, что волнение за сестру, немного сошедшее на нет благодаря возможности столь скоро получить все ответы, вернется с новой силой. Как и полное незнание того, что можно сделать для поиска, кого спросить. Беатрис с самого начала не представляла, с кем ей поговорить о Вивьен Леру, а уборщик просто очень удобно подвернулся. Так что при отсутствии какой-либо новой информации руки непременно опустятся.
И к неописуемому сожалению Беатрис ни одна из девушек, стоявших перед ней в очереди, не смогла приятно удивить или хоть немного удовлетворить требования хореографа. Так что, как и в худшей версии дальнейшего, он сейчас сидел на своем стуле убийственно мрачный. Почему-то теперь идея честно дождаться своей очереди перестала казаться такой единственно правильной.
— Не задерживайте себя и меня — начинайте, — устало потребовал месье Буавен, смерив Беатрис одним коротким взглядом. Он выглядел так, будто бы ему уже совершенно нет дела до того, что происходит вокруг, словно этот мужчина сейчас был где-то очень глубоко в своих мыслях. Очевидно не самых веселых.
— Я здесь не затем, чтобы танцевать, — глубоко вздохнув и еле удержавшись от того, чтобы сглотнуть, начала Беатрис. Хореограф тут же поднял взгляд от своей трости, а музыкант, уже начавший «Адский голоп» не менее чем в десятый раз, резко прекратил игру. Взгляда от фортепиано не оторвал, но явно собирался внимательно послушать то, что будет происходить дальше, — мне нужно спросить кое-что.
— Так спрашивайте, — со спокойствием, заставившем мурашки вновь пробежать по спине, почти приказал мужчина. Он с каким-то странным еле заметным интересом смотрел на Беатрис, у которой сердце от его тона испуганно забилось в несколько раз сильнее.
— Я ищу сестру, — успокаивая себя и контролируя свой голос, дабы он не дрожал, медленно произнесла Беатрис и слегка кивнула самой себе. Да, этот разговор будет настоящим испытанием, но она справится.
— Быстрее. Я же сказал не задерживать ни себя, ни меня, — со вздохом прервал ее месье Буавен и неторопливо, почти лениво, встал со своего стула, тут же находя опору в трости. Довольное «а я знала!» тут же потонуло в новом приступе неуверенности, который возник, стоило хореографу посмотреть на нее сверху вниз. Теперь он казался еще более мрачным и еще более угрожающим.
— Вивьен Леру. Знаете ее? — уже даже не пытаясь как следует сформулировать свой вопрос, выпалила Беатрис. Конечно сделала она это со всем достоинством, которое сумела обнаружить в себе в этот момент, но это все еще звучало довольно неправильно, грубо и снова неправильно. Она не может так говорить, она не должна так говорить.
— Леру? Ваши волосы совсем не рыжие**, — чуть усмехнулся мужчина. Оскорбительно усмехнулся.
— А вы разве пьяница***? — огрызнулась в ответ возмущенная до глубины души Беатрис. Но она, в отличие от грубияна перед ней, сразу же устыдилась своего комментария, потому что он был очевидно неуместным.
— Нет, я не знаю никакой Вивьен Леру. А даже если бы и знал, вряд ли сказал бы Вам, — словно проигнорировав этот выпад в свою сторону, поджал губы месье Буавен и, смерив Беатрис еще одним холодным и усталым взглядом, отвернулся, — а сейчас я попрошу Вас уйти — посторонним здесь делать нечего, — сказав это, мужчина медленно захромал куда-то в темноту зала. Наверняка к какому-то другому выходу.
Случилось то, чего Беатрис так боялась. И даже хуже! Она не просто не получила ответов, но еще ее выставили отсюда с очевидным и очень заметным намеком на то, чтобы она не возвращалась. Могло быть даже так, что он собирался позвать охрану в следующий раз… Ну уж нет! Так просто терять возможность разузнать, что с Вивьен, Беатрис не собиралась.
— Постойте! — позвала она, и громкое неприятное эхо тут же разлетелось по всему залу. Хореограф послушно остановился, находясь приблизительно на середине своего пути, повернулся к Беатрис лицом и стал ждать продолжения, — Если я станцую, и Вам понравится, Вы скажете, кто мог знать что-то про Вивьен? — надежда затеплилась где-то в глубине души и загоралась все ярче с каждой секундой молчания мужчины. Он обдумывал ее предложение, а это уже большая удача и отличная возможность.
— Мне не понравится, — с легкой улыбкой (пусть и очевидно снисходительной) ответил месье Буавен и, вновь повернувшись к Беатрис спиной, вернулся к прерванному занятию — выходу из жуткого пустого зала.
В эту самую минуту все надежды уже во второй раз разбились, оставляя после себя только слабый звон в ушах, пустоту внутри и бесконечную усталость.