Они вновь смотрят в небо, с которым только что простились навсегда.
Муравьёв-Апостол запрокидывает голову, дышит хрипло, с надрывом, и воет, не сдерживая слёз. И конвою кажется, что это от невероятно болезненного падения с высоты. Всё его тело нещадно ныло, нестерпимо раскалывалась голова. Кажется, Сергей даже чувствовал, как по виску течёт кровь. Но от боли кричал не он, кричала его душа. Судьба сполна отплатила ему за все грехи, заставив пережить сперва смерть любимого младшего брата, а теперь и гибель близкого друга. Она словно специально ткнула его носом, напоследок, перед самой смертью. В очередной раз напомнила о том, что погубив себя, Муравьёв утащил за собой на дно не одну живую душу.
Смотри, что ты сделал.
Это твоя вина.
Рылеев смотрит вверх с надеждой. Ему трудно было стоять на ногах, окружающий мир расплывался в бесконечных вспышках боли. Поэт упал особенно неудачно, и сейчас чувствовал каждую сломанную косточку в своём покалеченном теле. Шея саднила от крепких объятий оборвавшейся петли, и он никак не мог надышаться. Но в его душе маленькой замученной птицей встрепенулась надежда. Значит, это ещё не конец. Просто так с виселицы не срываются.
Они не станут.
Не посмеют вешать снова.
У Каховского в глазах лишь обречённость и безграничная усталость. Ему больно, душно, а на безоблачное голубое небо он глядит, как на печальный символ продлившейся предсмертной агонии. Он привык не бегать от правды, бесстрашно глядя ей прямо в глаза, и давно не питал светлых иллюзий по поводу своего будущего. Его надежда была расстреляна ещё тогда, на Сенатской, и похоронена там же. Каховский просто хотел, чтобы всё это, наконец, закончилось.
Они решились выстрелить в них на площади.
Посмеют и повесить.
Вокруг бегают люди, кричат друг на друга, ругаются, суетятся. Ищут новые верёвки. Чтобы на этот раз точно, чтобы на этот раз наверняка. И лишь для троих обречённых время остановилось. Самые долгие последние минуты жизни. Минуты, которые уже никто не хочет доживать. Ожидание лишь убивает. Оно старательно душит надежду Рылеева, который в ужасе смотрит на Пестеля — он живой, ещё живой, отчаянно пытался достать ногами до помоста. Оно безжалостно ломает волю Муравьёва, раз за разом натыкающегося взглядом на безвольно висящее тело Миши. Оно молча хоронит Каховского, глаза которого настолько пусты и безжизненны, что он уже кажется мёртвым.
Их повели на эшафот во второй раз.
Кондратия трясёт не хуже, чем бьющегося рядом в агонии Пестеля. Поэт слышит его хрипы, отчаянные, едва пробивающиеся сквозь плотную грубую ткань. Внутри всё холодеет от одного осознания — нет, не приближающейся смерти, а новых неизбежные мучений. Рылеев опускает взгляд в пол, не моргает, стараясь не заплакать, и беззвучно молится. Мешок, который надевают на него снова, он воспринимает уже с благодарностью.
Сергей из последних сил сжимает зубы, чтобы не закричать, когда его ставят рядом с Мишелем. Он не может видеть его лица, но воображение само рисует бледного мёртвого друга. Слишком светлого, слишком энергичного, слишком юного для такой ранней смерти. Эти мысли отгоняют страх. Муравьёву кажется, что он просто не имеет права боятся смерти, не имеет права даже пытаться думать о помиловании. Бестужев-Рюмин дошёл до конца. И он должен тоже. Когда верёвка опять оказывается на шее, Сергей почти к этому готов.
Каховский в последний раз смотрит не на небо, а на товарищей. Преступники в глазах общественности, в глазах царя, в глазах всего мира. Герои и борцы за свободу в собственных мечтах. Каких бы ошибок они не наделали, но проходить через казнь дважды просто бесчеловечно. Каховскому жаль Кондратия, в глазах которого он успел увидеть искорки надежды — наивный поэт с горячим сердцем и пылкой душой. Каховскому жаль Сергея, в крике которого слышал столько боли —- неисправимый мечтатель, идущий до конца не смотря ни на что. Каховскому было не жаль только себя, и уже давно.
Удушающая темнота, петля, сжимающая горло, и внезапная пустота под ногами. А в затухающих мыслях лишь одно — лишь бы снова не сорваться.
Бог ведь любит Троицу, но только не эту.