быть честным, чанбин никогда не верил в бога. он не видел смысла сидеть по три раза в день на коленях перед иконой, которую родители купили где-то за завышенную цену, шептать молитвы, слова коих раз через раз путал или забывал, и благодарить бога за жизнь, о которой он даже не просил. чанбин не любил себе в чем-то отказывать, но любил много выпивать, выкуривать по пачке за неделю в тайне от мамы и носить огромные футболки с сомнительными матерными надписями. а еще чанбин считал, что священники — априори несчастливые люди; и даже не люди, ведь от простой человеческой жизни они давно отказались.
чанбин не был несчастен.
но ветренен, груб и порой невыносим. настолько, что мать отвешивала пощечины чуть ли не каждый вечер и молила бога, чтобы он все простил. чанбину не было дело до бога и его прощения, но от вида плачущей матери каждый раз внутри что-то больно сжималось и выливалось в мысли самокопанием и ненавистью к себе.
а потом слезы матери сменились тусклыми стенами церковно-приходской школы, и чанбин понял, что это не место божье, а самый настоящий личный ад. первое, что чанбину пришлось уяснить, — прогуливать уроки как в старшей школе уже не получится, иначе, боже упаси, пиздец. чанбин возненавидел уроки корейского и математики наряду с законом божьим, которые ставили всегда с самого утра.
чанбин никому не нравился. и чанбину тоже никто не нравился. пока в огромной столовой группами собирались очередные фанатики, со обедал в самом узком и пыльном углу резиновой пищей и просил силы всевышние (пожалуй, это был единственный раз, когда он к ним обращался) о том, чтобы не сдохнуть после столовской еды. на него косились молодые преподаватели, прожигали какой-то надменностью сверстники, а мама писала и просила не натворить глупостей. чанбину некуда было бежать. даже за стенами этой чертовой, кхм, божьей школы он знал, что лучше не будет. родители найдут, куда запрятать так, чтобы через время вышел шелковым и пушистым, и приходская школа — не самый ужасный вариант.
а врать у чанбина всегда выходило просто прекрасно.
//
через пару недель с ежедневными молитвами удалось свыкнуться, но уроки церковного хора чанбин неизменно прогуливал на старом чердаке первого этажа. он даже не знал учителя в лицо, и это, наверное, было только к лучшему. на общеобразовательных уроках он заделался отличником, просто потому что в свободное время особо заняться было нечем, а математика оказалась не такой уж скучной и сложной. самым сложным было отказаться от излюбленной яркой одежды и модных кроссовок. чанбин чувствовал себя серым во всех смыслах, тусклым, таким же, как и все.
— как думаешь, если покрашусь в синий, меня исключат? — чанбин иногда разговаривал с сынмином за обедом. тот казался не таким набожным и даже чем-то походил на нормального среднестатистического подростка.
— с ума сошел?
— чисто теоретически.
— вообще-то, мистер бён жесть какой придирчивый до правил.
чанбин решил эту тему больше не поднимать и развалился на парте перед последним уроком (хотя это, если честно, тоже было неприемлемо, но чанбин никогда не отличался идеальной дисциплиной. проще говоря, ему было плевать).
на третью неделю пребывания к чанбину подселили соседа. он сначала обрадовался, а потом обрадовался еще больше. тот был его сверстником с красивой родинкой под глазом и мягкими, слегка волнистыми волосами.
— господи бля.
— можно просто хенджин.
хенджин смеялся; много и по-настоящему. он никогда не осуждал чанбина за его фальшивую веру и даже не воротил нос, когда со курил прямо в их с хваном комнате. хенджин был необычайно красив в своей чистой вере в бога, душевных молитвах перед завтраком, обедом и ужином. хенджин был просто красив. настолько, что сложно было в него не влюбиться.
ему нравились малиновые пудинги, и чанбин каждый раз отдавал свои, получая в ответ тихое «спасибо». он любил фотографировать ядовито-оранжевые закаты, которые были видны из окон общежития. но больше всего хенджин любил бога.
— почему ты решил пойти именно сюда? почему не в какой-нибудь юридический институт, как многие? — чанбин докуривал последнюю и гладил хвана, лежащего на чанбиновых коленях, по волосам.
— потому что только здесь я чувствую самую крепкую связь с ним.
— а сам бог в курсе?
хенджин всегда хмурился и бил чанбина по рукам, когда слова старшего его задевали чересчур сильно.
— прекрати.
— нет, ну правда, — чанбин не понимал, как можно быть настолько недалеким, настолько в чем-то уверенным. — с чего ты взял, что ты ему сдался?
— «да любите друг друга; как я возлюбил вас, так и вы любите друг друга».
— и че это?
— иоанна 13:34.
иногда с хенджином было здорово. то есть…с ним всегда было здорово, но когда он вместе с со сбегал с хора или списывал у того домашку по корейскому, чанбин видел в нем жизнь. видел в нем счастье и настоящее, которое цепляло до самой, по здешним меркам, прогнившей души. хенджин не был идеальным, хоть и очень старался, но зато хенджин был и правда самым что ни есть настоящим.
они часто прятались на чердаке после уроков, в том самом чанбиновом месте, и со снова и снова курил, выдыхая сизый дым в хваново лицо. младший кашлял и пытался не кривиться, а чанбин хрипло смеялся и ерошил того по волосам.
— ты совсем в него не веришь? — хенджин притянул колени к себе и положил на них голову.
— тебя это как-то трогает?
— не то чтобы. это ведь дело каждого, но…
— но?
— не, ничего.
хенджин часто боялся. чего или кого — чанбин не спрашивал, потому что заведомо догадывался. ему не хотелось говорить об одном только боге (вернее, совсем не хотелось), и чанбин был благодарен хвану. он понимал и никогда не осуждал. он рассказывал о своей безмерной любви к собакам, о том, как круто кататься на аттракционах в парках зимой и какое безумно вкусное клубничное мороженое в нью-йорке. чанбину нравилось слушать, но больше нравилось, когда хенджин засыпал прямо на его коленях из-за усталости. по телу бродили холодные мурашки, забирались под смуглую кожу. чанбин любил и одновременно ненавидел это чувство. но как там было написано в библии: «люби ближнего своего, как самого себя». и он впервые решил прислушаться.
возможно, не совсем так и не совсем правильно.
//
— ты разве не уезжаешь домой на каникулы?
была зима, и хенджин прятался в вороте огромного пушистого свитера. длинные рукава уныло свисали вниз, а в хенджиновых глазах отчетливо блестела грусть.
— мне все равно не с кем праздновать. тут хотя бы кто-то будет.
— в смысле не с кем? а…родители?
чанбин не умел быстро думать (да и насчет просто думать были большие сомнения) и чаще всего вопросы задавал наобум.
— я же сказал: не с кем.
хенджин шмыгнул носом и свернулся калачиком на жесткой постели.
— поехали со мной. мама не будет против, а если даже будет, то мне похер.
— чанбин…
— что? я серьезно. не хочу, чтобы ты один тут грустил и даже без салютов, бенгальских огней и всего такого.
на самом деле хенджин был рад до ужаса, что улыбка прорывалась сквозь плотную маску тревоги и неизменной тоски. он никогда не праздновал рождество, день рождения или другие праздники, которые было принято отмечать в кругу семьи, и до этого момента он был нужен только богу. но теперь — еще и чанбину. чанбин был чуточку материальнее и убедительнее, но хван предпочел бы больше о таком не думать. чанбин заставил собрать все вещи за десять минут из-за того, что родители должны были вот-вот приехать. хенджин улыбался, комом сувал свою одежду в огромный рюкзак и не переставал все время повторять слова благодарности. чанбин не понимал за что, ведь мир он не спас да и ничего такого грандиозного по сути не сделал. но он бы смог. хотя бы ради хенджиновой улыбки.
//
— что ты так смотришь?
— на одной кровати? — хенджин поджал губы и растерянно взглянул на старшего.
— ну да. ты разве не ходил к друзьям на ночевки? никто никогда не спит в разных комнатах.
у хенджина не было друзей. он покачал головой и присел на огромную кровать: она была мягкой и удобной, не такой, как в общежитии; от постельного белья пахло цветочным порошком.
— это всего на несколько дней, — чанбин сел рядом и начал вытаскивать свои вещи из рюкзака.
— да все нормально.
родители чанбина казались на первый взгляд любящими и заботливыми. госпожа со спрашивала хенджина буквально обо всем: о школе, о семье, даже о девушке. хенджин только непонятно мычал и смущался. чанбин пытался не рассмеяться.
— мам, отстань от него.
— я просто хочу немного узнать о твоем новом друге.
честно, чанбин и сам мало чего знал о хенджине, но давить на него не хотелось; хван был хрупким, словно хрустальным, и единственное, что оставалось чанбину, — это беречь.
— из какого ты района?
— хондэ.
— а родители твои кем работают?
— эм, — хенджин сжал ткань штанов на бедрах. — я не знаю своих настоящих родителей.
он сжал штаны настолько сильно, что добрался до кожи и начал царапать ее сквозь ткань. до тех пор, пока чанбин незаметно не накрыл его руку своей ладонью. ладони у чанбина были теплые, сухие и почти в два раза меньше хенджиновых. он погладил хвановы покрасневшие костяшки большим пальцем и одним взглядом сказал, что все хорошо.
хенджин поверил.
— а про приемных я говорить не хочу.
— ох, извини.
//
хенджин много читал и мало разговаривал. ему трудно было знакомиться, налаживать новые связи и дружить с кем-то. почему-то чанбин стал исключением.
на последний день каникул он позвал чана с джисоном и сказал, что обязательно познакомит их с хваном. он не мог не.
— они классные, не надо так бояться.
— я не боюсь, — хенджин снова хмурился. — просто вдруг я им не понравлюсь?
— джинни, разве ты можешь кому-то не понравиться?
хенджин, кажется, покраснел и спрятался за толстым переплетом очередной книги. чанбин судорожно выдохнул и попытался успокоить заходящееся от волнения или чувств, или хенджина сердце. хенджин ему нравился, и чанбин пытался спрятать это неправильное за дурацкими шутками и порой грубостью. хенджин ничего не говорил, но сам льнул ближе, лежал на коленях, обнимался и даже тогда позволил держать его за руку. чанбину было достаточно и этого.
джисон с чаном завалились в дом ближе к вечеру с парой бутылок пива и хорошим настроением. чанбин о хенджине им никогда не рассказывал, потому что возносил его в самое личное. в свое. его не хотелось портить, не хотелось ставить перед соблазнами и склонять к грехам (прогул хора не считается, потому что это та еще хуйня).
— какая цаца, — хихикнул хан и присел рядом с хенджином. — я джисон.
— хенджин, — он пожал руку и поежился.
с каждой секундой становилось не комфортнее с геометрической прогрессии. чанбин шикнул и сел рядом, но с другой стороны.
— вы в этой своей школе познакомились? — чан сел за чанбинов ноутбук.
— ага.
— круто.
хенджин немного расслабился через пару часов, когда его перестали разглядывать и изучать в нем, кажется, каждую деталь. чанбин далеко не отходил и все время крутился рядом, допивал бутылку пива и часто опускал свои дебильные шуточки. хван единственный, кто над ними смеялся.
— извини, они скоро уйдут, — со шепнул на ухо и устало улыбнулся.
— все нормально.
хенджин улыбнулся в ответ и тихо вздохнул, когда почувствовал чанбинову руку на своем плече.
//
хван всегда молился на ночь: сидя на коленях и одними губами говоря что-то в пропахший сигаретами чанбина воздух. со наблюдал за ним, прожигая взглядом из-под густой темной челки, и почему-то улыбался. он и сам не знал почему.
— завтра наконец вернемся, — хенджин лег рядом и нырнул под одеяло.
— наконец? тебе не понравилось? — чанбин фыркнул и повернулся к хенджину лицом.
— нет! нет, просто было все равно не по себе. но с тобой хорошо.
старший подвинулся еще ближе и заглянул в хенджиновы глаза: что-то в них горело нерешительностью и опаской; он дрожал.
— ты меня боишься? — прохрипел чанбин.
— почему я должен тебя бояться?
хван хихикнул.
— правда не боишься?
— никогда.
чанбин хмыкнул и двинулся вперед, накрывая теплые хенджиновы губы своими. хенджин не оттолкнул, не начал кричать, как всегда представлялось чанбину. но он не ответил. со зажмурился, положил ладонь на чужую похолодевшую щеку и громко выдохнул. хенджин не двигался и, казалось, не дышал. в его стеклянных глазах читалось целое ничего — пустота, необъятная, колючая, пугающая пустота. со попятился.
— хенджин?
он не ответил. возможно, не счел это нужным или просто не хотел. возможно, чанбин стал за секунду ему настолько противен и невыносим. чанбин не знал. самое страшное, что чанбин не знал.
//
чанбин проснулся один в холодной постели. за окном была настоящая метель, а еще голова трещала просто неимоверно. хенджин, должно быть, уже спустился на завтрак. он всегда просыпался раньше, чтобы не пропустить утреннюю молитву. хенджин мог злиться, а мог как обычно с улыбкой пожелать доброго утра. вариться в неизвестности чанбину совсем не нравилось, и он, сбросив с себя объятия тяжелого одеяла, побежал босиком на кухню.
— где хенджин?
— уехал на такси пару часов назад, — госпожа со что-то как обычно готовила, а отец, очевидно, до сих пор не встал.
— и ты пустила его в такую метель? — чанбин злился. не на мать и уж точно не на хенджина. только на самого себя.
— он сказал, что это срочно.
чанбина едва ли не вывернуло. тошнило от своих мыслей, своих желаний, своей несдержанности. он как обычно проебался. хенджин был хрустальным, и чанбин, черт возьми, не уберег.
— отвезете меня пораньше?
— зачем?
— святой отец ждет.
//
весь в снегу, запыхавшийся, чанбин вернулся в общежитие еще в первой половине дня. было пугающе тихо, и только звук настенных часов, висящих в конце коридора, громко проходился по серым стенам. чанбин хотел бы извиниться, наверное. на самом деле он не знал, что должен (хочет) сказать. он зашел в их с хенджином комнату: аккуратно застеленные кровати, почти никаких вещей и жуткий холод.
хенджина не было.
чанбин блуждал по полупустым коридорам, заходил в классы и тут же выходил, встречаясь с неприветливыми взглядами преподавателей.
— ты кого ищешь? — сынмин подошел со спины. он не уезжал домой на рождество. честно, чанбин не знал почему.
— своего соседа.
хенджина здесь мало кто знал. он не выделялся (в отличие от чанбина) и своей любовью к богу никого не удивлял.
— мистер бён сказал, что поставит неуд, если ты не начнешь ходить на хор и чистописание.
— плевать мне на мистера бёна.
— ты совсем не меняешься, — сынмин хмыкнул и потянул старшего на чердак.
выходит, прятались на нем не только хенджин с чанбином. было ли вообще у них что-то, принадлежащее только им? чанбин уже не уверен в том, что было ли хоть что-то. ему кажется, что он придумал все сам: хенджина, его смех, рассказы про собак и нью-йорк, их совместное рождество. поцелуй. и свои чувства он тоже просто сам себе надумал.
— я сижу здесь иногда, когда все достает.
сынмин пожал плечами.
— не приходи сюда больше.
— что? почему это?
— просто не приходи, — со вздохнул и прижался к подоконнику.
он снова закурил. больше ничего не хотелось. нахуй хенджина. нахуй эту невыносимую школу с молитвами и дурацким законом божьим. нахуй отца, сына и святого духа. и бога тоже — нахуй.
хенджин не пришел даже к вечеру. с чего вообще чанбин взял, что он приходил? он ждал, потому что делать все равно больше было нечего. хенджин не пришел ни через день или два, ни через неделю или месяц. а чанбин снова заскучал на дурацких уроках и даже начал ходить на церковный хор; молился по три раза в день и засыпал с той самой иконой, которую родители купили за завышенную цену.
— извините, а хван хенджин здесь больше не числится?
— а вы кто ему будете? — монахиня недоверчиво прищурилась.
— сосед по общежитию.
— не числится.
она даже не заглянула в документы, чтобы проверить. чанбин раздраженно фыркнул и ушел.
хенджин ни разу не ответил в соц.сетях, и со каждый раз бросал телефон в стену, окончательно его ломая. он считал, что бог — чертов эгоист. если он подарил любовь, тогда почему запрещает любить? почему называет подаренные им же самим чувства мерзостью? чанбин не понимает и никогда не поймет.
чанбин нашел записку через пару месяцев под матрасом, когда в очередной вспышке неконтролируемых эмоций после перепалки с учителем чистописания перевернул всю постель и чуть не сломал кровать полностью. хенджин. это не мог быть никто иной, как хенджин, подумал он. руки тряслись и потели, а тонкая бумага разбухала под смуглыми пальцами. чанбин надеялся, что хенджин скажет хоть что-нибудь. он бы мог рассказать, почему уехал, сказать, как сильно ненавидит чанбина за то, что извращенными чувствами разрушил то хрупкое, но живое, что у них было на двоих. но хенджин все еще молчал, как тогда, в чанбиновой кровати в последний день каникул. хенджин больше не хотел с ним говорить и потому сказал устами ненавистного чанбину бога:
«не ложись с мужчиной, как с женщиной: это мерзость.
— левит 18:22»
это все, что он бог смог ему ответить.