mayday mayday the ship is slowly sinking

they think i’m crazy but they don’t know the feeling

мэйдэй, мэйдэй*, корабль медленно идёт ко дну,

меня считают сумасшедшим, но никому не понять, как я себя чувствую… 

Драко страшно.

Холод, пробирающий до костей, колючий холод обволакивает его изнутри. Драко уверен, что подобный можно почувствовать только в гробу.

Драко страшно.

Бессонница уже длится… сколько? Месяц, два, год? Драко не знает. Драко шестнадцать, одиннадцать, девять, пять, сорок два… А какая разница? Мальчишка, которого небрежно вырезали из его собственной жизни. У него больше нет прошлого, его настоящее — шаткое, как ветхий маггловский мост, а будущее и вовсе кажется мнимым, всего лишь иллюзией. Его будущее — чёрно-зелёное. У Драко руки дёргаются, у него выпадают волосы, посерела кожа и под глазами круги, у него потрескались губы, во рту — постоянно металлический привкус. Он постоянно слышит душераздирающие крики тех, кто бьётся в агонии, и не понимает: это тётя Белла развлекается Круциатусом или он уже сходит в собственном доме с ума. Он вслушивается в каждый этот предсмертный вой, каждый этот отчаянный плач, потому что боится, что раздастся голос матери или отца. Боится, что среди трупов будет не какая-нибудь грязнокровка, которых не жалко, которым не место в магическом мире, а его самые близкие люди, со стеклянным взглядом и лицами, искривлёнными ужасом.

Драко страшно.

Страх, липкий, как патока, жгучий, как желчь, чёрный, как кофейная гуща, слишком многого стоит. Ведь страх — это слабость, а Он не терпит слабость. Ведь Ему нужны приспешники, готовые за него умирать, готовые внимать каждому слову Его, ведь слово Его есть закон. Отец подвёл Его и теперь кажется жалким, как напуганный кролик, но за отцовский грех расплачиваться перед Ним должен Драко. Драко уверен: в скором времени где-то на горизонте покажется Грим с распахнутой красной пастью, и дни его будут сочтены. По ночам он не закрывает глаза, смотрит в потолок своей комнаты, прислушивается к каждому шороху и дёргается от каждого звука, представляя нависающую над ним острозубую морду Нагини, посланной Им, чтобы его казнить. Когда ему всё-таки удаётся ненадолго забыться, Драко видит вспышки Авады Кедавры, которых на самом деле нет, и давится собственным криком. Его шею оплетают дьявольские силки, он сопротивляется, заставляя сдавливать горло только сильнее, и здесь нет солнечного света, чтобы их спугнуть, а на нужное заклинание уже не хватает сил. Но на самом деле нет ни Нагини, ни Грима, ни дьявольских силков — только он и холодная темнота Малфой Мэнора.

Если он выживет, стоя меж баррикад, ему единственный путь — Святой Мунго. Он будет прозябать там, как несчастные Лонгботтомы, один-одинёшенек до скончания дней. Спать хочется очень сильно, но он себе этого не позволяет: во сне он совсем не может себя защитить.

Смерть Альбуса Дамблдора — вот цена его жизни и жизни его родителей. Пару лет назад одиннадцатилетний мальчишка бы перед всеми хвалился: ему поручили такое важное дело, свергнуть главного врага Его, обезглавить светлую сторону. Но сейчас он вздрагивает от одной только мысли, что ему придётся навести палочку на Альбуса Дамблдора. Что ему придётся взглянуть ему в глаза и увидеть, как из них навсегда уходит жизнь. Тьма смертельно красива, пока не наблюдаешь её каждый день. Пока она не становится частью твоей жизни и проедает где-то в сердце огромную дыру: тогда начинаешь против собственной воли тянуться к свету. А ведь пару лет назад двенадцатилетний мальчик — двенадцати- или пятилетний? — с восторгом и искренним трепетом говорил о Наследнике Слизерина и о том, что он открыл Тайную Комнату, в которой должны были сгинуть все школьные грязнокровки. И сгинули бы, если бы не чёртов Гарри Поттер, захотевший спасти девчонку Уизли. Хотя как могло быть иначе? Мальчик-который-Выжил, легенда волшебного мира, надежда светлой стороны, он не мог поступить иначе: его благородное сердце звало в смертельный бой.

Почему у мессии глаза, как вспышка смертельного заклинания?

В Хогвартс-Экспрессе — а когда он здесь оказался? — сладко пахнет. Отовсюду доносится смех, по вагонам снуют впечатлительные первокурсники со светлыми глазами, — дети, всё ещё ждущие от Хогвартса чуда. Таким он сам был когда-то. Был ли? Драко не может понять. Как будто та жизнь, в которой он намеревался стать лучшим учеником школы, в которой он с гордо поднятой головой расхаживал по замку, хвастался лучшей в мире метлой и с важным видом сдавал похождения Поттера и его друзей МакГонагалл, была и не его вовсе. Отец никогда не гордился им, но сейчас оплошать у него нет права. Оплошает — и больше ничего не останется, ни от него, ни от отца, ни от матери. Род Малфоев падёт, а Он будет стоять над их телами и смеяться. Ведь они не заслужили Его прощения. Ведь они не заслужили Его гордости и Его доверия.

Драко страшно.

— Лучше сброситься с Астрономической башни, — говорит Драко Пэнси, сидя в купе. Он не хочет умирать, но такая смерть ему ближе, чем та, что от Его руки. Ведь он даже этого не достоин: жалкий, напуганный, маленький-маленький. Как же больно в груди. Как же хочется спать. Как же холодно. И хочется спать. А, может, хочется умереть? Мысли путаются в голове, он теряет себя. Его душа, разорванная, точно по ней прошлась своим кинжалом тётушка Белла, протяжно воет у него в груди, и он совершенно не знает, что с этим делать.

Либо Альбус Дамблдор, либо он сам в этом году точно полетит с Астрономической башни. Не понятно только, у чего из этого последствия будут страшнее.

 — Эта школа — жалкое место, а Альбус Дамблдор — выживший из ума старикашка! — ругается Драко. Скорее, он просто пытается убедить себя в этом, чтобы было проще: ведь ненависть и презрение блокируют в сознании образ человека с добрыми глазами за очками-полумесяцами. Конечно, Дамблдор больше любит Гриффиндор: точнее, он любит не Гриффиндор, а Золотого мальчика и его Золотое трио. И, тем не менее, Дамблдор — причина, по которой в Хогвартсе безопасно. Безопасность, конечно, мнимая. Гремучая Ива может покалечить. Вокруг замка — Запретный лес с воинственными кентаврами, а в Чёрном озере — злые русалки. Во время невинной игры в Квиддич можно упасть с метлы или получить бладжером по голове, оказавшись у Мадам Помфри в больничном крыле. Неконтролируемый оборотень преподавал ЗоТИ, а Профессор по уходу за магическими существами вечно заводит питомцев, которые могут, например, откусить тебе руку по локоть (Драко всё ещё помнит третий курс и его тупую курицу, которая на него напала). Но здесь, в стенах замка, Драко вдали от Пожирателей смерти, от Него и Нагини. Здесь Тёмные искусства не практикуют: от них защищают.

По крайней мере, пытаются.

Альбус Дамблдор, хоть и конченный магглолюб, — один из могущественнейших светлых волшебников.

И даже в этой безопасности паранойя не отпускает. Пока Хогвартс-экспресс едет, Драко дёргается на каждый звук: в детском смехе в соседнем купе он слышит зловещие нотки, шелест пол школьных мантий — шорох ползущей к нему Нагини, голоса других студентов, обсуждающих СОВы и ЖАБА — голоса в голове, повторяющие снова и снова, как пророчество: «Ты обречён, Драко Малфой». Он сидит в купе с друзьями, — друзья ли они ему? кто такие друзья? кто он сам? — но всё вокруг ощущается страшнее, чем поцелуй дементора. Хочется вопить, закрывая руками уши, хочется вопить, выплёвывая лёгкие, вопить так, что потрескаются стёкла вечного Хогвартс-Экспресса, схватить маховик времени и вернуть всё назад. Возможно, так было бы легче. Вернуть ту жизнь, когда всё было хорошо. А было ли?

— Драко, — мягкий голос Панси, прикосновение её тёплой руки к плечу, такая мелочь, но такая живая и приятная. — Это правда, что ты теперь Пожиратель Смерти?

Это правда.

Это правда, но он не достоин быть им. Он не достоин быть Пожирателем Смерти и служить Ему: слишком слабый и мягкотелый. Но ничего этого он не говорит.

 — Да, — отвечает Драко, задёргивая рукав своего пиджака. На бледной коже красуется чёрный череп с выползающей из него змеёй. Пэнси восторженно смотрит на Чёрную метку. Наверное, он и сам когда-то думал, что смотреть на неё будет точно так же, но сейчас хочется вырезать её вместе с кожей. Пэнси восторженно смотрит, и ей плевать, что за ней кроется. Она влюблена во Тьму, а Драко во Тьме живёт: Малфой Мэнор давно пропитался запахом смерти, его стены эхом отражают Непростительные

Он не рассказывает никому об убийстве Дамблдора. Это его крест и только его, и нести его ему.

Вдруг — шорох в багажном отделении, Драко обращается в слух. Всё внутри обрывается: они пришли за ним, они знают, что он не справится, что он тоже подведёт Его. Страх бурлит в горле, страх скручивает всё внутри, а душа колотится в теле, как заключённый в камере Азкабана. Пожалуйста, пусть смерть будет не мучительной. Пусть Авада Кедавра, а не Нагини и не Круциатус. Пожалуйста, пусть будет быстро… Но никто его не убивает, ни сейчас, ни через пару секунд. Никто его не убивает, а за окном мелькает туманное небо и лес, и поезд стучит по рельсам, и вдали за окном виднеется замок Хогвартса. В коридоре суетятся студенты, переодеваясь в мантии, беготня и копошение — всё, что слышно за дверью.

 Драко всё ещё смотрит, как завороженный, на полку с багажом и словно бы чувствует оттуда чей-то взгляд. Он склоняет голову и думает, показалось ли. Кошмары уже давно переступили для него границу реальности, он не знает, где правда, где вымысел. Он ни в чём не может быть уверенным. Но за ним точно — точно ли? — оттуда кто-то следит. Кто-то невидимый — или выдуманный.

Поттер?

Зачем он здесь? Что ему нужно? Что он хочет узнать? Он подозревает его?

— Драко, пойдём. — Пэнси берёт Драко под руку, но, когда он уже собирается покинуть вагон, ему снова слышится шорох и словно бы тихое ругательство: едва уловимое, но такое знакомое. Он останавливается, вдумывается и смотрит на багажную полку.

 — Иди, — говорит он. — Я сейчас выйду. Кажется, что-то забыл.

 Пэнси смотрит на него непонимающим взглядом, но всё же уходит, и он остаётся один. Точнее, вдвоём. Точнее, ему хочется верить, что он не один.

— Petrificus totalus! — выкрикивает он, направляя туда палочку. И, к его облегчению, что-то — кто-то — с грохотом падает с полки прямо на пол. Драко подходит и осторожно протягивает руку, тут же нащупывая что-то мягкое. Настоящее. Он ещё не совсем сошёл с ума. Что-то настоящее и нежное на ощупь. Ткань? Он нащупывает край и дёргает на себя. Под Мантией-невидимкой неподвижно лежит Гарри Поттер. Под действием заклинания он кажется мёртвым, и Драко вздрагивает.

У мессии глаза цвета Авады Кедавры, а Драко боится смерти.

— Подслушивать ты не умеешь, Поттер, — говорит он, вздёргивая нос.

А зачем он подслушивает? Теперь он знает — что? Что Драко — Пожиратель Смерти? Неужели могло быть иначе? Неужели Драко ждало что-то ещё? Нет, конечно нет, ведь с самого рождения его готовили к тому, что он будет отдан в руки Его, что он вступит в ряды Его с гордо поднятой головой. Что он видел? Видел ли что-нибудь? Видел ли метку? У него нет доказательств. Даже если он всем расскажет, никто не поверит. Кроме Альбуса Дамблдора. А Альбус Дамблдор слишком хорошего мнения о Гарри Поттере.

Драко чувствует холод на коже, точно рядом дементор. Может, он в Азкабане, а не в Хогвартс-экспрессе? Он уже убил Альбуса Дамблдора, сошёл с ума и сидит в Азкабане в ожидании самой страшной казни. От этой мысли в горле хрустят осколки стекла — как пробирки в кабинете у профессора Снейпа. Нет, он не в Азкабане, он в Хогвартс-Экспрессе, стоит в вагоне один одинёшенек, а за его спиной лежит неподвижно Гарри Поттер. Поезд остановился, и голоса стихли, и профессора наверняка думают, что кого-то не хватает. Словно бы мёртвый. Хочется спать. Очень хочется спать, и в глазах, наверняка покрасневших, жутко щиплет. Драко зажмуривается, и мир кружится вокруг него, и сгущаются краски, и тьма чернилами скользит под одеждой, проникает внутрь, в горло, в ноздри, в старые шрамы, в уши, везде, где может достать.

Что-то держит, хватает за руки, тянет назад, липкое, мерзкое, как щупальца, вцепляется в запястье мертвенной хваткой — там, где Чёрная метка, — оплетает ноги, как ветви Гремучей ивы, — и не позволяет сдвинуться с места. Он не может уйти. Он не может ничего. Решительно ничего. Совсем. Драко с испариной на лбу оборачивается назад, смотрит под ноги, но ничего не видит. Надо поспать. Надо срочно поспать. Он дёргается, судорожно выдыхает, вновь поворачивается к Поттеру, накрытому Мантией-Невидимкой, и думает, что ему делать.

— Finite incantatem! — Тихо шепчет он, взмахивая палочкой, и Гарри под Мантией-невидимкой оживает. Нет, просто отмирает. Оживает — слишком плохое слово. Ведь он не был мёртв, — мёртвым в конце года будет Драко или Альбус Дамблдор — просто парализован. Он всё ещё стоит с поднятой палочкой, когда Гарри вскакивает и направляет на него собственную. Его лицо искривлено презрением, губы поджаты, а в глазах — острые молнии ненависти. Они так и стоят, с поднятыми палочками. У Драко трясутся руки — от страха или от бессонницы. Драко не знает, Драко уже вообще ничего не знает. Он первым опускает палочку.

— Даже с меткой ты жалкий, Малфой, — хмыкает Гарри, всё ещё направляя на него палочку. Драко молчит: он не знает, куда делась вся его гордость. Как же стыдно. Или не стыдно? Как же хочется спать. Драко находится между сном и реальностью. Что убьёт его быстрее — бессонница или Он? — Знай одно: Волдеморту не победить!

— Заткнись. — Драко шипит. — Просто заткнись!

— А то что, Малфой? Убьёшь меня? Это тебе приказал твой хозяин? — Гарри кривит губы в усмешке, но палочку убирает. Какое благородство — даже против главного своего врага не выйдет, если тот безоружен. — За этим послал в Хогвартс свою маленькую цепную собачку, да?

Драко выдыхает со свистом.

Хочется плюнуть ему в лицо. Хочется ударить в нос, но Драко не делает ничего из этого. Драко смотрит в пол, в носы своих ботинок, покручивает пальцем перстень на безымянном пальце. У него губы дрожат.

А что, если…?

— Помоги мне, Поттер. — Драко говорит едва слышно и надеется, — что такое надежда? — что Поттер не слышит, но Поттер слышит прекрасно. Драко поднимает голову. Поттер недоверчиво хлопает глазами, не понимая, как реагировать. Драко старается не смотреть в его глаза, чтобы не видеть смерть. — Помоги мне…

Драко бегает взглядом по вагону. Что ты наделал, Драко? что ты наделал? Повернуть бы время вспять на пару мгновений, но нет маховика. Может, стереть Поттеру память?

— Помочь тебе… Что?

— Помоги мне сразиться с ним… С В-, — пытается Драко, но не может выговорить Его имя. Он не должен говорить Его имя всуе. — С Тёмным Лордом. — Он не слышит собственных слов: свистящее дыхание и колотящееся сердце их заглушают.

Как смеет Драко идти против Него и Его воли? Как смеет он говорить такое Его главному врагу?

Хочется спать.

Хочется спать и спасать себя.

Не хочется умирать.

Поттер — мессия. Если в его силах спасти всю магическую Британию, неужели он не сможет спасти одного человека?

— Что-то ты не в форме сегодня, Малфой. Это уже даже не смешно. — Гарри складывает руки на груди и усмехается, глядя на Драко.

Не сегодня. Драко вообще не в форме уже сколько? Месяц, год или пять лет? Когда он был в форме? Голова кружится и подкашиваются ноги. Слабость — в прямом или переносном смысле?

— Пожалуйста… — неосторожно роняет он, с трудом держась на ногах.

— С какого перепугу мне помогать тебе? — Гарри говорит с желчью в голосе. Драко противно — от себя самого, от Гарри Поттера или от голосов в голове?

Драко может наложить на него Империус. Драко может его подчинить себе и привести прямиком к Нему, вмиг получив Его почтение: вот он, враг Твой, прямо у ног Твоих, безмолвно примет смерть… Но Драко не накладывает Империус. Драко бросается перед Поттером на колени, хватается за его мантию, вцепляясь в неё что есть мочи, и рыдает. Рыдает взахлёб, давится хрипом и дышит через раз, трясётся, как чёртов лист, слёзы обжигают его щёки: Драко уверен, что они оставляют на его лице трещины. Он вцепляется Поттеру в мантию, рыдает, и ему самому противно от собственного бессилия.

— Он хочет убить меня, он хочет убить нас всех… Пожалуйста, Гарри, пожалуйста, помоги мне! Я не хочу умирать, Гарри, я не хочу! Пожалуйста! — выпаливает он и больше не может говорить. Рыдания становятся сильнее него. Он захлёбывается.

Сначала Поттер стоит, как статуя, и не говорит ничего. Или говорит, но Драко не слышит. Он вообще ничего не слышит за собственными громогласными всхлипываниями. А потом — красноречивее любых слов — пытается отодрать его пальцы со своей одежды. Руки Драко сжимают полы мантии, как костлявые пальцы Инфери.

 — Отцепись, Малфой! — ругается Поттер, и Драко холодеет изнутри. — Отцепись, твою мать! — Отвращения в его словах больше, чем когда-либо.

Пальцы Драко разжимаются, он теряет равновесие и падает на руки, сгибаясь. Он порывисто дышит и сидит так на полу, не в силах ни встать, ни пошевелиться.

— Мерлин, какой же ты жалкий трус!

Драко даже не оборачивается, когда слышит хлопок двери за спиной и удаляющиеся шаги.

Не всем, Гарри Поттер, суждено быть мессией в шестнадцать.

Драко снова всхлипывает.

Он обречён.

Мессия не хочет его спасать.

Глупо было надеяться, что после всего Поттер что-то сделает для него.

Интересно, что напишут на его надгробии? И будет ли у него надгробие?

Заслуживает ли Драко Малфой каких-либо эпитафий?

Драко страшно.