Ковровые кони и чайные озера

Мне не нравятся эти запахи. Сигареты, алкоголь, грязь и кровь – они наполняют мои лёгкие, пачкают мои руки, ключ, дверную скважину.

Мне не нравится этот шум. Её вопли, твои крики и плач где-то далеко. Они давят, мешают думать и не дают отвлечься.

Мне не нравятся эти удары. Удар о стену. Ещё один. Удар головой. Удар в живот. Пощёчина. Удар о тело. Удар в дверь.

***

Длинные узоры советского ковра складываются в причудливые картинки. Золотые и бордовые кони скачут по стене. Тыгыдг-тыгыдг. Интересно, куда это они? Такие мягкие гривы. Такие красивые хвосты.

— Очнулся, — кровать скрипнула, он сел и коснулся моего плеча, привлекая внимание. — Посмотри на меня.

Но я не мог. Стоит мне отвернуться – кони ускачут и никогда больше не покажутся. Тёплое одеяло слегка спустилось, точнее, его спустили.

— Жень, ну, прости, я не хотел тебя бить!

Холодно. Он касается моей щеки, а та горит. Готов поспорить, место, где была его рука, всё ещё розовое. Но он не бил меня. Я бил. Он спас. Опять.

— Просто испугался, ты же знаешь как я волнуюсь, когда вижу тебя таким!

Ну вот, из-за слёз я моргнул. Никаких теперь лошадей, только свет из окна падает на ворсинки. Глупый я, опять всё пропустил.

— Почему ты не позвал меня?

На секунду я подумал, что он, возможно, видел, куда ускакали лошадки, но не осмелился спросить.

—Жень!

Это моё имя. Забавно, каким чужим оно кажется, когда сказано так заботливо и обеспокоено, даже захотелось понять, правда ли он обращается ко мне. Да, точно, прямо в душу смотрит, как будто забыл, что она у меня кривая.

— Привет, — сказал мой сонный голос, а других голосов слышно не было.

Солнце из окна так и льётся, Илья весь в брызгах. Светится. И улыбается, хотя это, скорее, из-за меня: я обычно очень глупо улыбаюсь. Смешно, наверное, выглядит.

— Больше не пугай меня так, — он говорит, поблёскивая.

И верит в это, верит, что я могу перестать быть никчёмной обузой, поэтому мне иногда даже начинает казаться, что он ещё глупее, чем я.

— Ну, чего ты молчишь?

И правда, нужно хоть что-то наконец сказать.

— Спасибо.

И он опять светится, но не из-за солнца, а из-за слёз. Интересно, чьи они? Вероятно, мои: Илья редко плачет, я только раз видел, но он тогда ещё маленьким был. Я потянулся убрать капли и замочил руку. Вода противная, когда она из глаз валится. Нужно взять полотенце — вытереть.

— Ты куда так вскочил? — от неожиданности Илья даже немного отшатнулся.

«За полотенцем, хотя даже не знаю, где оно у тебя лежит. Нужно будет сделать карту и отметить там полотенца красным крестиком. И ответить тебе тоже нужно,» – подумалось мне.

— Я? Да, так, ничего. Вот. Просто нужно… Слушай, а ты лошадей не видел? — чёрт знает, почему я вдруг про них ляпнул.

— Видел, конечно. У моей бабки на юге всяк животину разводят: и коней, и поросей.

— Ааа… Ясно, — значит, тех лошадок он не заметил, да и зачем ему такие, если он настоящих видел? Может ещё и ездить на них умеет...

— Умею, как без этого.

Кажется, я опять начал думать вслух, хорошо, что он не считает это странным и продолжает.

— Я б тя с собой взял, хочешь? — я кивнул, а он улыбнулся, — Там воздух чистый и бабка моя тя б откормила, а то ходишь весь бледный, она мне каждый год говорит, чтоб я больше один не возвращался, вот я тя в помощнички возьму.

Странный он всё-таки. Зачем я ему там.

— Может она про невесту говорила?

— Может, да только её ж ещё найти надо, эту невесту, а тут я сам как баба, сижу, с тобой вожусь, — вот ни в чём он не был "как баба", а то, что со мной возится, то это очень даже мужественно, по-геройски. Ясно дело, что не баба, даже внешне не похож и... если кто-то из нас баба, то это я... Во мне ихнего много, даже мамка так говорит, у Лерки из соседнего подъезда бабского ничего нет: всё либо женское, либо Леркино, да и жених у неё есть. Я вот как баба, только страшная больно, одинокая, ещё котов люблю, кормлю вечно всяких блохастых, а они кому нужны, если не мне - никому, я и сам то никому не нужен, ну может...нужно спросить.

— А ты меня любишь?

Как странно говорю, голос такой больной, только не нАголову, потому что у него её нет, голоса, они безголовые, а вот у Ильи она есть. Тяжёлая, наверно, раз он её так низко опустил, прямо на мой лоб, а ещё губы у него влажные, облизывает поди часто. Глупый, что будет делать зимой? Кто ему в армии скажет, что они по трескаются, как земля в засуху? Я б сказал, да кто мне даст в армию пойти…

— Горе, ты моё, луковое.

Мы помолчали немного, вернее, он помолчал, а я послушал желтоватую тишину, пока Илья её не раскрасил

— Может чаю попьём?

***

На кухню через маленькое окошко смотрели другие окна. Они, наверное, так устали смотреть в одну точку. Тем, которые смотрят на эту квартиру, ещё повезло: этажом выше виды были другие. Там Лерка жила. Она иногда такое вытворяла, что окнам помладше соседи говорили закрыть глаза, но у них не было рук, а сейчас они уже достаточно выросли: даже по стандартным меркам для зданий дом был старым. А потому, все пластиковые и стеклянные ребята, не стесняясь, наблюдали за нами, за тем, как закипает чайник и за тем, как Илья то открывает, то закрывает зелёные ящики кухонного гарнитура.

— Овсяное печенье подойдёт?

— Ага.

— Рад, что тя устраивает, а то другого у меня нет. — Он говорит так спокойно.

Кипяток паром клубится и выбирается из чашки: не хочет провалиться внутрь незнакомого странного человека. И пакетик плавает в двух озерцах, окрашивая их равномерно в какой-то непонятный светлый оттенок. Илья перемещает кружки на континент, и вот уже на краю круглого стола есть начало мирового океана, скоро ледник начнёт таять, и суши станет меньше. Не прошло и несколько секунд, а божественная рука уже ломает ложкой верхушку. Творец размешивает сахар.

— Те насыпать? — спрашивает он, добавляя сахар в свой напиток. Я мотаю головой и беру печеньку из шуршащего пакета. Она уже успела затвердеть, но если опустить в чай, то самое то получается.

— Сухое, — констатирует факт Илья.

— Нужно будет сходить за продуктами, а то у тебя есть нечего, — ворчу я, и он нагло улыбается, когда отвечает, — Хорошо, маа. Стипендию получу и сразу набью дом едой. Те чё взять?

— А?

— Ну, не буду же я тя вечно чёрствыми овсянками кормить. Может вместе сходим? Нахватаем сладостей всяких.

— И фруктов!

— Как захочешь.

Чай медленно, убывал из кружек. В комнате становилось темнее. Время сыпалось, создавая из кухни остров ночь и накрывало дом своими волнами. Покачиваясь размеренно в своей лодке, я уже знал, что будет дальше: наш штиль станет бурей. И вот разразился гром:

— Уже поздно, те домой поди пора.

— Ага.

Он составил чашки в раковину, и мы вместе пошли на выход. Шлёпки хлюпали, пока мы шли к двери. Звонок был громким, поэтому Илья им не пользовался, просто стучал. Открыла мама. Она молча бордовым смотрела и не запускала внутрь. А Илья заговорил:

— Здрасьте, Наталья Сергеевна, я к вам тут привёл.

Мама даже не смотрела в мою сторону.

— Ну и где ты его нашёл? Опять у забора какого-нибудь? Там бы и оставил. —Дверь начала закрываться.

— Давайте, мы зайдём, и я всё расскажу.

И мы зашли, и он ещё долго говорил с мамой на кухне под тёплой лампой, и я заснул слушая, как клубились их голоса.