Сверчки тянут свою сверчковую песню, трясут колосьями какие-то зерновые, солнце жарит немилосердно, собаки лают, ле-по-та…
Видите эту прекрасную деву, златокудрую, как образцовая Рапунцель; фигуристую, как Памела Андерсон; с загадочной улыбкой давинчевой Джоконды? Да-да, именно эту, в художественно грязной футболке с красноречивым принтом «Ищу принца можно б/у», в серых шортиках и при золотых кольцах-серёжках. Ну вот же она, говорит нежным голосом разбушевавшимся крестьянам, мол, не виноватые мы, он сам пришёл, и тычет наманикюренным тонким пальчиком в по-собачьи виляющего хвостом коня.
Видите?
Так вот, это не я.
Это Мирослава свет Владимировна, как принято нынче говорить: дочка маминой подруги, мокрый сон старшего брата и само совершенство. Ага.
Видите эту бледную синеволосую поганку, затенённую сиянием неимоверной красоты? Да-да, именно эту девицу в драных джинсах, мятой рубашке и с синяком на полскулы. Да, ту самую, щурящую на солнце бесцветные глаза, сидящую плоской задницей на земле и шмыгающую носом, вы правильно смотрите.
Видите?
Вот это уже я.
Саня. Просто Саня, можно без отчества. Ах, да кому оно надо, когда Славка рядом!
Солнышко наше выговаривает коню, какой он плохой, что всё поле-то повытоптал. И тут же поспешно уверяет, явно что-то такое уловив по ментальной связи со своим новым питомцем: остатки поля вытаптывать не надо. Это она для красного словца округляет.
Ги-пер-бо-ли-зи-ру-ет, вот.
Чихаю. Действительно, чихать бы я на это всё хотела, но куда ж Славка без меня-то? Мы ж с детского сада вместе, на один горшок, за одну парту, в один вуз — везде. Разве что парней делить не додумались, потому что нафиг нужны мне её ухажёры. И когда её, всю такую прекрасную, воодушевлённую, радостно волокущуюся на очередное свидание, пакость какая-то воздушная утащить попыталась, кто рядом был?
Конечно, Саня.
Вместе теперь в этой дыре и отдуваемся.
Ай, да кого я обманываю! Славка за нас обеих отдувается. Но что-то пока не видно, чтобы ей это хоть сколько-то в тягость было: затирает что-то аборигенам, как по писаному, лыбится.
Коня этого распрекрасного, чёрного, аки ночь безлунная, и злобного, аки дядьки моего волкодав, видите? Стоит такой, весь из себя несравненный, гривой траву метёт, копытами — каждый размером с мою голову — землю роет, смотрит глазищами алыми виновато и кротко на Славочку. Чисто ягнёночек, а не демоническая скотина, которую Славка как-то очаровать умудрилась.
Котенькой значится.
Вы бы её слышали, как она это «Ко-о-отенька» ласково выводит. По носу гладит, за ушками чешет, точно не демон на неё клыки в дециметр длиной скалит, а настоящий земной котик пузико подставляет на почесать. Меня, кстати, Котенька не любит. Терпит ради хозяюшки своей распрекрасной, но не любит. Всё норовит клыками над ухом щёлкнуть да в нос серой дохнуть, мол, шла бы ты отсюда, девочка, тут серьёзные существа обретаются, куда лезешь. Как куда? Да за моей Славкой, животное, я и не в такую дыру полезу!
Какой бес дёрнул эту тварь безрогую, пока мы с подруженькой мирно спали, пробежаться по холодку, изничтожая крестьянские посевы и всё светлое в людях — бог весть. Имеем то, что имеем: захлёбывающийся слюной — зуб даю, тут дело не только в возмущении — мужик, большой и волосатый, как всякий порядочный медведь; выглядывающие из-за его широкой, согнутой трудом спины мужики помельче, восторженно-насупленные; стоящие ещё чуть поодаль помятые жизнью бабы, ревниво зыркающие на своих благо(не)верных и сияющая Мирослава, увлечённо воркующая одновременно над Котенькой и «медведушкой». Мне её экстравертизм, я бы столько ласкового всему миру сказала, и нашему, и вашему, ух!
Снова чихаю, да что ж такое. Не идёт мне на пользу местная флора: то плющ какой ожогов наставит, то трава ноги опутает (не иначе как от большой любви), то цветочный запах слезоразлив вызовет (ходи потом с красной рожей), то пыльца, вот, в нос набьётся — чёрт вычихаешь. Котенька ухом ведёт, косит на меня ехидно, смотри, мол, девочка, как хозяйка меня любит, забыла про этакую бледную немочь и радуется.
Ну-ну.
Блажен, кто верует. Это Славка сейчас такая, конём и людом увлечённая, а кто мне синяк лечить будет на морде и, это, копчик отбитый успокаивать?
Славка-то, как нас воронка эта проклятущая вместо свиданки засосала, целительницей дофига умелой сделалась. Синяки ей теперь лечить приходится часто, с учётом меня и моей неуклюжести. Ну и я не совсем балласт, как бы там «Котенька» не ржал скептически и не стучал копытами, мол, не смешите мои подковы! Кому они нужны, комки ржавого железа и грязи, когда Славка за несколько минут любой ножик из земли вытащить может. Хоть с мономолекулярным лезвием, хоть с кромкой в мелкую ромашку. Кузнец местный как увидел это чудо чудное, диво дивное, так мимо лавки и сел, только рот открывал, рыбка золотая.
Подруженька уже не просто щебечет — натурально убаюкивает, мол, гоже ли люду доброму на скотину, языка человечьего не разумеющую, обижаться? Где только слов-то таких набралась? Хоть былины с неё пиши, с ягодки нашей красной!
С радостью бы конспектировала, да только ни ручки, ни бумаги что-то под рукой не завалялось. Недоглядел-с верный шут своей королевы, недоглядел-с.
Переглядываемся с конём, у обоих в глазах один вопрос: «доколе?». Зверюга моргает, снова морду покаянную строит, мол, осознал, хозяюшка, больше не буду (и меньше тоже), только не гневайся.
А Славка на меня смотрит, коня своего страхолюдного по морде гладит, улыбается. Мужики расходятся, всё ещё недовольные, но уже не пылающие жаждой крови — уболтала, стерва. Бабы их шипят, голосят и причитают — сердцем чую, делать нам в той деревеньке не-че-го. Как бы не отравили.
Улыбаюсь в ответ, ненавязчиво кося взглядом на свой синяк: помоги, мол, Славка, как лучшую женщину моей жизни (после мамы, конечно) тебя прошу. Славка пальцами своими тонкими, с идеальным маникюром, словно и не шатаемся мы уже неделю по этому угробищному миру, скулу мою гладит. Фырчит недовольно: опять не уследила. Согласно чихаю: не уследила я за зверюгой твоей, вот та мне подножку и поставила. Но не говорить же Славке, только расстраивать зря, мол, скотину бессловесную оговариваю.
Бессловесная, как же. Она бы ещё «беззащитная» ляпнула.
Что тут скажешь? Не удивлюсь, если Славку в этот мир как великое спасение всех сирых и убогих прислали: добрая она у меня, жалостливая, любую тварь убогую норовит пожалеть. Коня, вот, пригрела, с аборигенами спокойно говорит, а не швыряется ножами на любой чих, на мне каждую ссадину залечивает... Чисто принцесса самых что ни на есть благородно-голубых кровей.
И характер у неё тяжёлый, потому что из чистого золота. Ага.
Ну ничего-ничего, у Славки ещё есть я. И уж я прослежу, чтоб не слишком-то все эти, которые сирые и убогие, шейку её тонкую отсиживали, ножки свесив. Она для других дел природой предусмотрена: голову там держать, бусики носить, целуйкать в неё нежно и ласково.
Славка передо мной пальцами щёлкает, смеётся и говорит нежным голосом, мол, видение ей в астрале её магическом было: на запад надо. Где солнце садится, ага. Ну, говорю, надо так надо, «Котеньку» своего в переноску запихивай и пойдём. А то что он как неродной морду кривит, уж не чаровнул ли кто зверюгу твою страхо… ненаглядную под шумок. Нет, фырчит, это он чувством вины проникается. Ну-ну. То-то глазами косит жадно, от кого бы кусок оттяпать, побольше да посочнее.
Наивная она у меня, глупенькая, даром что краснодипломница. Ну ничего, Саня (которая я) в обиду её не даст.
Где, говорите, этот ваш запад?
Мы уже идём. Причинять добро и наносить справедливость.
