Судья опасался, что их с Эсмеральдой взаимные откровения воздвигнут между ними стену, но получилось все с точностью до наоборот. Фролло, видя, с какой радостью она принимает его любовь, относился к ней с каждым разом все более трепетно и нежно, и не боялся, что она примет это за слабость. И, после того, как она ему рассказала про себя, он понял, почему — ей было жизненно необходимо, чтобы ее любили и заботились о ней. Из-за того, что случилось с ней в детстве, она никогда не принимала любовь, как нечто само собой разумеющееся, она оценивала это очень дорого, готова была отдать за это жизнь — он чувствовал такие вещи.

Эсмеральда же, узнав о причине ненависти судьи к цыганам, целиком и полностью признавала его право на месть. Это позволило ей не зацикливаться на том, что она обязана ненавидеть его, как человека, который издевается над ее народом, и любить его совершенно без каких-либо угрызений совести. И когда она поднимала на судью свои глаза, в них светилось такое обожание, что у Фролло перехватывало дыхание от счастья. Впрочем, она заметила, что судья перестал так настойчиво преследовать цыган. По крайней мере, он не выгонял циркачей из Парижа, если только они не нарушали закон. И она была ему благодарна за это.

Фролло с глубоким удовлетворением наблюдал за тем, как она расцветает. Ему казалось, что с каждым днем она становится все краше, соблазнительнее. И он испытывал гордость от того, что именно он являлся тому причиной. Чувственность, которую почти уничтожил в Эсмеральде ее гнусный папаша, пустила в ней корни и разрасталась с каждой минутой от того, что он, судья, показал ей, какое это может приносить удовольствие. Она млела от прикосновений судьи и даже не скрывала свое возбуждение. Дошло до того, что, когда они однажды ехали в карете навестить Квазимодо, судья понял, что маленькая ручка Эсмеральды скользит по его бедру, лаская, поднимаясь все выше. К тому моменту, как она добралась до желанного места, сутана судьи в области паха весьма красноречиво оттопыривалась.

— Ты уверена, что карета — это подходящее место? — хрипло спросил судья.

— Нас никто не видит, — промурлыкала она. — И мы никуда не спешим.

В висках Фролло уже стучало от желания.

— Встань на колени и упрись в стену кареты! — просипел судья. Эсмеральда сделала так, как он сказал, и Фролло, уже успевший высвободить свое ноющее от эрекции мужское достоинство, пристроился сзади, задрал ей юбки и вошел в нее несколькими толчками бедер, стараясь не торопиться, как сильно он не изнывал бы от желания. Они даже не заметили, как карета подъехала к собору. Когда они оттуда вышли, вид у Эсмеральды был томный, а судья выглядел слегка румяным, что для него было необычно, ведь он был всегда так бледен.

Кое-кто в Париже даже начал поговаривать, что судью и цыганку связывает нечто большее, чем благодарность богатого пациента к той, кто вылечила его. Впрочем, люди, знающие Эсмеральду, смеялись над такими говорунами.

— Да ты спятил! — говорили они сплетнику. — К ней в прошлый раз ученик конюха графа какого-то-там домогался, так она его чуть без яиц не оставила. Нет, такую недотрогу, как Эсмеральда, еще поискать надо!

Луи, который слышал все эти разговоры, предостерегал своего господина:

— Вы бы поосторожнее, ваша милость! О вас с этой девочкой уже толкуют. Или женитесь на ней, если вы настолько не в состоянии себя сдерживать!

Одной этой фразой он посеял в душе судьи зерна раздумий о том, что хорошо бы было, если бы он действительно на ней женился. Не пришлось бы скрываться и утаивать свою любовь к Эсмеральде, что уже давалось ему с трудом, поскольку она рвалась из него, словно птица из клетки. И зерна эти прорастали. Через некоторое время Фролло понял, что эти раздумья перетекли в желание, ничуть не менее сильное, как когда он грезил о том, чтобы Эсмеральда принадлежала только ему. Он хотел, чтобы она была его перед людьми и перед богом. Только вот согласится ли она? Она такая свободолюбивая! К тому же, не покажется ли ей, что он просто хочет привязать ее к себе, чтобы делать с ней все, что ему захочется, вопреки ее собственным желаниям? После того, что она перенесла от своего отца, она могла подумать именно так… А судья всеми фибрами души не желал этого! Надо убедить ее, подумал он, улестить, ублажить так, чтобы у нее даже мысли об этом не возникло! Но сделать это так, чтобы не было похоже, что он это долго планировал.

И в один из вечеров судья понял, что момент настал. Понял он это тогда, когда они с Эсмеральдой сидели в его покоях, перед камином, он — в кресле, она на теплой шкуре, прислонившись к его ноге. Судья предложил ей вина с пряностями, и Эсмеральда, которая обычно отказывалась, на этот раз согласилась. Какое-то время они сидели, смотрели на пламя, плясавшее в камине, и потягивали сладкое, благоухающее вино. Судья украдкой посматривал на Эсмеральду, и, когда он увидел, что ее глаза заблестели, то промурлыкал:

— Мне кажется, что у меня на коленях тебе будет гораздо удобнее, моя дорогая.

Она перевела на него взгляд, потемневший от того, что ее зрачки расширились.

— Что ты подсыпал в вино? — слегка хриплым голосом спросила Эсмеральда.

— Как всегда: немного меда, корицу, чуть гвоздики, кардамон и мускатный орех.

— И больше ничего?

— Больше ничего. Клянусь, — засмеялся судья.

Его смех был последней каплей в чаше ее терпения. Она облизнула губы и скользнула к нему на колени, впиваясь в его рот так жадно, что он ответил ей стоном, радуясь про себя, что сегодня решил снять сутану пораньше. Они раздевали друг друга торопливо, так, что одежда летела в разные стороны, нимало не заботясь о том, куда она падает. Судья лихорадочно скользил руками по ее телу, исступленно покрывая его поцелуями, уделяя особое внимание ее груди — о, как он это любил! Пышная и упругая — к ней было так приятно прикоснуться, сжать ее в своих ладонях, играть ртом с ее нежными сосочками — все это вызывало в нем сладкое томление и так возбуждало, что он дрожал от нежности и желания. Ее грудки были такими чувствительными, что Эсмеральда растворялась в своих ощущениях, зарываясь рукой в волосы судьи и издавая жалобные стоны. Он понял, что она готова, когда она начала тереться об его промежность своим лоном, и пробормотал, задыхаясь:

— Повернись ко мне спиной, дитя мое…

Да, он всегда старался делать так, чтобы она не чувствовала себя загнанной в угол, но иногда ей уже хотелось, чтобы он лег на нее сверху, придавив ее своим телом, вжимая в кровать резкими, сильными толчками. Но на этот раз она развернулась и прижалась спиной к его груди, пока он осыпал поцелуями ее плечи и продолжал ласкать ее груди ладонями. Наконец, его руки скользнули к ее бедрам, и она слегка приподнялась, чтобы ему было удобно проникнуть в нее. И сейчас он не смог сдержаться и толкнулся резче, чем обычно, на что она ответила стоном.

— Я был слишком груб? — его это напугало, но она развеяла его опасения, простонав:

— Нет… я хочу так!

И судья с радостным рыком толкнулся глубже, интенсивней, от этого она выгибалась и вскрикивала от наслаждения, и тогда он ускорился, задавая поистине бешенный ритм.

Когда они закончили, судья прижал ее к себе и выдохнул:

— Боже… выходи за меня, Эсмеральда… Обещаю, ты не пожалеешь!

Смысл его предложения доходил до нее где-то минуту. Она ушам своим не верила.

— Это ты сейчас пошутил так? — она смотрела в его лихорадочно блестящие глаза.

— Бога ради, моя дорогая, не до шуток мне сейчас! — его ноздри раздулись от волнения. — Я без тебя жизни не вижу!

— И тебя не волнует, что я — цыганка?

— А разве тебя волнует, что я — судья?! Я не хочу скрывать то, что к тебе чувствую, бесчестя тебя. Это Париж, моя радость! Любовь без брака здесь является грехом, чтоб его! Это мне ничего не будет, я — мужчина, считается, что в моей природе… ммм… наслаждаться женским обществом. Хоть я и не был в этом замечен до сих пор. А вот с тобой все гораздо сложнее, дитя мое, и меня это беспокоит. Я не хочу, чтобы на тебя косо смотрели всякие идиоты, ибо не знаю, что с ними тогда сделаю. Им что угодно может взбрести в их маленькие глупые бошки, вплоть до того, что раз ты со мной, то и с ними не прочь!

Эсмеральда вспомнила того молодого наглого конюха, которого Фролло вытурил из Парижа. Да, судья был совершенно прав.

— Ты действительно этого хочешь? — она пытливо смотрела в его лицо, на котором так и мелькало волнение. — Или ты просто хочешь защитить меня?

— Не хотел бы — не предлагал, — пробурчал он. — И я хочу защитить тебя. Кто сказал, что нельзя этого хотеть разом?

— Тогда я согласна.

Судья с шумом выдохнул, чувствуя, как его покидает нечеловеческое напряжение от этого разговора. Он снял с пальца кольцо с рубином.

— Оно тебе великовато, — сказал он. — Но завтра мы пойдем к ювелиру и уменьшим его.

— Почему именно с рубином? — с любопытством спросила Эсмеральда, глядя на кольцо.

— Рубин всегда ассоциировался у меня с огнем, — объяснил судья. — Как и ты, моя дорогая.

Они одновременно потянули носами. По комнате разносился запах чего-то паленого.

— Боже, моя юбка! — Эсмеральда вскочила с колен судьи и метнулась к камину, но было поздно. Юбка, упавшая рядом с камином, когда они в пылу страсти отшвырнули ее абы куда, уже занялась веселым пламенем, и им ничего не оставалось, как подцепить ее кочергой и зашвырнуть в камин, чтобы она все тут не спалила.

— Проклятье, эта юбка была моей самой любимой, — пробормотала Эсмеральда.

Судья со смешком притянул ее к себе.

— Я куплю тебе другую, дитя мое, куда лучше этой, — сказал он.