сильно

«Я волнуюсь за него», — сказал тогда Всемогущий, даже не глядя в мою сторону. Он сидел рядом, такая монстроподобная каланча, и говорил-говорил-говорил. И каждое слово, я клянусь, он выжег мне в подкорке.

Прокручивая наш этот диалог раз в, наверное, сотый, я каждый раз натыкаюсь на спокойное и уверенное «И ты тоже». Смотри, Катсуки, ткнули тебя моськой в очевидное, как котенка какого-нибудь. Открой. Глаза.

Да.

Наверное, я тоже.

Деку не был мне другом, уж точно нет, это было что-то глубже и запутаннее, на уровне инстинкта — сначала видеть его позади себя, а теперь и рядом, плечом к плечу. Знать, что он здесь. Только руку протяни (возможно, это только мне казалось, что он всегда рядом — может, он уже давно ушел вперед и не стал звать меня следом).

И без его присутствия все неизменно катилось в ад.

Наверное, поэтому я кинулся вперед.

Чтобы моя жизнь не стала адом окончательно.

Чтобы я не проснулся в темноте после гребаных кошмаров. Один. Опять.

Все затихло. Остались только мы — Деку, Шигараки… и я.

И почему-то я почувствовал себя лишним в этом блядском цирке.

В какой-то момент я видел только слепящий глаза зеленый свет, черные всполохи Декувского кнута и его перекошенное от злости — или это и не злость была вовсе, он, казалось, вообще не умел злиться, это была бесконечная карусель боли и боли побольше, — лицо: сведенные к переносице брови, суженные в точки зрачки, красные, воспаленные и слезящиеся глаза, сжатые, наверняка до хруста, зубы. Кровь на щеках и костюме. Сто процентов причуды, звездами высыпавшиеся по его коже.

И Шигараки — сука захлебывалась криком, тянула к нему свои лапищи и билась в экстазе явно от вышедшего за всякие рамки себялюбия.

Но мое себялюбие было не меньше его.

А Деку было рановато подыхать.

Все же, когда-то я должен был вернуть ему долг.

Мир будто двоился. Я видел Деку, орущего, рыдающего, чистая ярость и глухая боль — он будто находился в своей собственной реальности, еще и пар валил клубами. И в то же время перед глазами залипла иная картинка (как же давно это было) — Деку, тоже Деку, Деку был везде и всюду — стоит, кулаки поднял, слезы по лицу размазаны. Защитник, етить. Ему было лет шесть. И если тогда его мордаха вызывала лишь отвращение и пробивала на смех, сейчас я не мог отвести глаз. Если бы тогда я знал, что он может вот так — нет страха, нет сожалений, одна ясная цель на горизонтали жизни. Убить. Если бы тогда я знал, что Деку пожертвует собой за всеобщее будущее, я бы —

Не знаю.

Ничего не знаю.

Так давно.

Я испугался.

Назовите трусом, скажите: «Слабак!»

Впервые в жизни я отвечу: «Да».

Сердце пропустило удар.

В груди зажгло, льдом сковало внутренности, кровь застыла. Не сказать, что это — больно, когда по тебе шарашит главный злодей. Намного больнее видеть, как пугается бесстрашный. Я будто в замедленной съемке смотрел, как Деку понимает, что произошло, как осознание накатывает на него лавиной, смывает к чертям весь гнев и оставляет лишь страх. Я мог прочитать у него на лице: «Зачем». Не вопрос, горькое утверждение.

Почти уверен, что он хотел это сказать. Губы сложились в буквы, но я не услышал ни звука.

Внутри что-то схлопнулось. Может, это было сердце. Или легкое залило кровью. Не знаю.

Но Деку был жив.

Это-то я знал точно.

Я не чувствовал, не слышал, не видел. Мир поблек, а испуганное лицо Деку смазалось до белого пятна. Глаза закрылись сами.

Теперь мы квиты, хотел сказать я. Давай, геройствуй. Ты же хотел. Вот тебе зеленый свет.

Часть моего искупления, да, Всемогущий? Сойдет за финальный раунд?

Мне стоило прощаться со своими мечтами, целями. Жизнью, если в общем и целом. Но в тот момент мне казалось, что это единственно верная вещь. И я — честно — я был рад. Рад, что это закончится здесь и так.

Если это сойдет еще и за победу, то…

Мы победили.

Я спас его — и он победил.

Поменялись местами на минуточку.

Кашель ободрал изнутри глотку, и я, кажется, выкашлял половину своей крови. Чья-то рука грела поясницу.

— Эй, эй, эй, — раздалось откуда-то сверху, или это было рядом, а может и не было вовсе. Я знал этот голос. — Нет, почему, зачем, ты…

Ха, я еще жив, сучки. Сквозь силу получилось продрать глаза. Веки казались по центнеру каждое, тело набилось ватой и не слушалось. Ненавижу такое, знаете? Как ногу отсидел. Только сейчас — все тело. Переваренная макаронина.

Из экспириенса — на грани смерти меня пробило на шутки.

— Каччан…

Хотелось взять его за шкирку и хорошенько встряхнуть. Давай, сражайся, я что, зря — вот это все. Намудрил. Его лицо расплывалось, он был белый, как полотно, только подбородок вымазан в крови. Красное на белом. Очень красиво. Заверните два.

Удивительно, но у меня даже получилось улыбнуться. Совсем тихо, больше набором звуков, чем словом, вышло:

— Придурок.

Придурок зажал себе рот рукой и зажмурился. Из-под слипшихся ресниц потекло.

Это не слезы, это просто дощщщь.

Хе.

— Победи.

За меня.