ты знаешь. знаешь, что я сижу на полу наитеснейшей кухни, зажавшись в угол, совершенно беспомощный, жалкий. ты как никто в курсе, что прямо сейчас на твоей чёртовой кухне я стараюсь успокоить вырывающееся через глотку сердце, наладить хоть какой-то контакт с парасимпатическим отделом мозга. вот только мне никто не отвечает. ни отмирающий мозг, ни твоё сочувствие.
только ты-то и знаешь, что каждую ненавистную мне ночь я мучаюсь от болезненных спазмов за грудиной, прямо под рёбрами, спирающих моё дыхание, выворачивающих все суставы, пока я стараюсь сделать хотя бы маленький, абсолютно не глубокий вдох, чтобы не задохнуться тут, как последняя псина. хотя бы капельку кислорода. хоть молекулу.
ненавижу ночи. ненавижу сны. все всегда заканчивается одинаково. сначала ты укладываешь меня, сопротивляясь моим крикам, побоям. ты заставляешь меня лечь на этот избитый годами диван, в позу по-удобнее (хотя какие тут удобства на старом как мир, продавленном диване), укрываешь одеялом. берёшь за руку, тихо прикасаешься губами к кисти, нашептываешь в неё кучу фраз, цель которых — успокоить меня, нежно гладишь по голове, плечам, в довершение целуя со всей заботой в лоб. а я слушаю тебя постоянно. раз за разом. каждую эту чёртову ночь я наступаю на одни и те же грабли и верю твоим слащавым обещаниям, тихим, почти не слышным, что в этот раз все будет, очевидно, иначе. я вновь совершаю уже совершенные ошибки и верю. верю твоим беспокойным клятвам помочь мне.
а ты, ублюдок, ночи любишь. наслаждаешься (не)тайно моими припадками, истериками. возбуждаешься от вида моих слез, покрасневших, стеклянных глаз. для тебя это сродне увеселению, для тебя я — просто скоморох, придворный шут, работающий за бесполезное «все будет хорошо, солнышко». иначе ты бы не заставлял меня засыпать каждую ночь, не ждал бы терпеливо, пока я провалюсь в сон, не оставлял бы меня одного.
а я ведь верю. все эти разы верил и, кажется, следующие тоже буду. верю твоим словам, твоим клятвам, что это для моего же блага. и мне иногда думается, что ты и вправду для меня трясешься; что именно эта ночь станет особенной; что я проснусь на этом отвратительном диване не один. сквозь пелену агонии я чувствую едкий запах сигаретного дыма. больше моих страданий тебе нравится только курить.
между нами лишь несколько минут.
/шесть минут для тебя, чтобы решиться;
еще минута, чтобы передумать;
десять секунд — затушить о подоконник сигарету и там же бросить;
пять секунд на взъерошить волосы, вздохнув тяжело/
между нами только твоё блядское упрямство. несмотря на то, что через унижения постоянно прохожу только я. несмотря на то, что разламывается с хрустом сейчас именно моя маска, которую я создавал всю свою сознательную жизнь, вкладывая в неё все идеальное. ты все равно считаешь себя жертвой, потеряющей, если подойдёт ко мне и исполнит свое же обещание, лицо и статность.
/и ещё четверть минуты, дабы посмотреть в сторону кухни, поджать губы, нахмурить брови;
двадцать секунд, лишь бы ты успел передумать ещё пару-тройку раз;
[ты же успеешь?]
минута — зайти на кухню, опуститься ко мне, на самое дно, протянуть свою большую, мягкую, тёплую ладонь к моему лицу. и получить пощечину;
и две минуты для меня — признать в тебе свою панацею/
[скажи же мне]
между нами одиннадцать минут, а ты стоишь там, докуривая последнюю сигарету в пачке, соображая судорожно, как бы спуститься тебе в магазин за ещё одной порцией «рака легких». как бы уйти тебе, да так, лишь бы я не вспомнил о надежде на спасение. стоишь уже час, слушая мои стоны, вместо привычного боуи, звучащего совершенно осязаемо с твоей пластинки. я и не сомневаюсь — для тебя они слаще даже высоких нот адель, приятнее скрипки вивальди, желаннее майкла джексона и эротичнее сигарет после секса. я удивлён так сильно, как я, конечно, могу быть удивлён, находясь в состоянии истерическом, что ты все ещё не пришёл сделать громкость любимой мелодии выше. выкрутив динамики своими губами по моим ледяным дрожащим рукам, почему ты все ещё не пришёл убить меня? чтобы музыка не переставала ласкать слух, громче становилась, невыносимее. завершилась чтобы оглушающим треском моего сердца. и возобновилась ровно через три минуты теперь уже нашими общими стонами в поцелуи, невесомыми касаниями рук, твоими длинными пальцами, поглаживающими меня по щеке, и тихим шёпотом, признающимся в высоком
[успеешь ли ты…]
ты всегда так делаешь, когда я кричу на тебя, отказываюсь проваливаться в очередной кошмар. и ты всегда так делаешь, вгоняя меня в краску, истерику, воодушевление, покорность — в целую бесконечность антонимичных ощущений. постоянно переворачиваешь весь мир с ног на голову, даже не интересуясь, хочу ли этого я.
конечно, я хочу, и меня неимоверно злит, что ты знаешь это и все остальное обо мне без лишних вопросов. больше снов я ненавижу только твою самоуверенность.
своевольничаешь вечно. врываешься в мою жизнь из ниоткуда, исчезаешь, когда вздумается, по-английски, а потом вновь возвращаешься без предупреждения, сшибая все моё самообладание. вламываешься в мой еле восстановленный после тебя же мир, цитируя демиана и фауста при любом случае. даже в не подходящие моменты. заставляешь улыбаться искренне — впервые за всю жизнь — твоей показной необразованности. заставляешь испытывать гамму опасных чувств, в конце концов разбивая мою душу вдребезги. слышатся тяжёлые шаги, заглушаемые в последствии тихим хлопком входной двери. и беспорядочный, почти безумный шепот в никуда, заполняющий всю кухню, соседнюю комнату, коридор — всю квартиру.
[…спасти меня?]
ты же слышишь мои мольбы, *** *****?