опустошённые и вышвырнутые на свалку. отработавшие, пережившие свою службу солдаты. ставившие во главе себя — свои семьи. своё настоящее. не пережившие распада слепцы.

— я бы хотел начать с начала.

— с самого?

— с самого.

недоверие разносится приказом. строевое, невольное. как протянутая из окопа рука вражины, измазанная в грязи. гул в ушах. нарастающее, беспорядочное извержение жизни. расплата. рука об руку с ложью. закрытые глаза мёртвых друзей.

гэвин не просыпается, потому что проснулся в двадцатых со сломанными пальцами и ожогами на левом боку. проснулся разобранным пазлом, укутался в попытки собраться по кусочкам — и больше никогда не засыпал прежним.

у криса дрожь в пальцах и наполовину готовое заявление по собственному. гэвин подкатывается, когда тот на нервах царапает сенсорную панель, цепляет ногтями плёнку и прокатывает появившийся под ней воздух. гэвин раскрывает полы куртки и достаёт из внутреннего кармана флягу. крис довольно выдыхает.

— это что, чёртов хеннесси?

— а ты ждал «секс на пляже»?

— хотя бы «лагуну».

у естества наблюдателя есть свои минусы. множество. липкое чувство неправильности и грязи. элайджа говорит: отмывался после собраний по часу. эл жалуется: пялились, как на экзотического зверя. вымирающего. давно потерянное — для человечества — чудо.

отделяли овец от козлов.

у толпы лицо непокорного, дышащего проливным дождём изгнанника. взмахом руки он разводит в стороны море, собирает вокруг себя люд и переходит границу дозволенного. гэвин видит их, идущих к своей цели солдат, и прикрывает рукавом горящий едкой желтизной таймер. 

слышишь, — доёбывался когда-то эл, — слышишь счётчик? тикает?

тикает, — отвечал гэвин, — у меня в голове будто бомба.

а он ни черта не сапёр.

эл играет в бридж: кидается дамами, орудует пиками, делает ходы — по-своему правильные. гэвин забывает о правилах и продолжает ход — шестёрка, семёрка, червы.

каждый здесь — творец. судьбы своей, судьбы других. гэвин — промежуточное, сочленённое, что-то между. переправляющий на лодке, копящий медяки. не создающий и не забирающий — лишь обмотанный вуалью тридцатишестилетний старец с проседью на висках. цепляющийся за шест паромщика. в коричневой кожанке, заляпанной красным. безманерный и ощетинившийся безумец.

ведь элайджа творит судьбы — свою и чужую, за двоих старается, тянет руки в стороны, порываясь обхватить весь мир, прижать к себе, впитать и выплюнуть — полностью им переваренным.

у гэвина рамки обрамляют жизнь. выстроенные с любовью границы. которые он переступает, точно порог своей квартиры. уставший и слегка пьяный — потому что фляжка прыгнула в руки. с чувством завершённости, без сил двигаться дальше. он выбирается из лабиринта, который построил сам, запутывая следы, петляет меж границ; чтобы спрятаться за ними. снова. и снова.

гэвин предпочёл бы двигаться с кем-то, рука об руку. потому что — перегорает. доходит до точки и не понимает, зачем дальше идти, если можно остановиться, развернуться и уехать туда, где нынешнее — хорошо подтёртое ластиком прошлое. гэвин видит марширующую со своим предводителем армию и чувствует, как что-то внутри, трещащее несколько последних лет, встаёт на своё место. пазл складывается. выдох получается облегчённым, искренним. по запястью проходит лёгкая дрожь. 

гэвин улыбается в трубку:

— ваши последствия будут иметь решения.

элайджа на той стороне счастливо смеётся. так — впервые за десять лет.

всё созданное — имеет смысл. гэвин уговаривает себя, что смысл найдётся и в нём: в действиях, словах, присутствии. в шесте паромщика, оставляющим занозы. в вычищенном до блеска табельном. в ранней седине. в цифрах, днях, темпе его жизни.

на спину валится пласт — бетонный. кожа под печаткой стирается и кровит — в мясо; жжётся. работа требует полной отдачи и погружения с головой — глубина критическая, непроницаемая, мрачная; сдавливает, как попавший под пресс грейпфрут. хотел бы стать удильщиком — позволил бы себе утонуть. шансов было немерено, сверх нужного; каждый раз — как последний, но. гэвин знает, что проживёт чуточку дольше — пока цифры уродуют кожу, вгрызаются в вены и управляют его судьбой. почти что бессмертный — но не застрахованный: от случая, воли, небрежности. танца кружащих опадающих георгин.

гэвин достаёт пистолет — прикрывает глаза, выдыхает, моргает с силой — и спускается в архив.

так он доказывает — 

себе (незнакомый знакомец, увязшие лодыжки, сдержанные обещания); 

элайдже (тремор рук, ослепший бог, исключительная забота); 

могильной плите и пустому гробу (треск лобового стекла, скрежет металла, долгие тёмные четверги) 

— что ещё жив. 

когда гэвин открывает глаза, таймер просвечивает сквозь ткань.