Physical

Когда Антон получает по обыкновению длинное сообщение от Арса, он едет в метро — где-то между Кировским и Нарвской, там, где связь заканчивается внезапно, и повисшее вверху экрана уведомление при нажатии выдает только неуверенное «нет сети». Антону кажется, что телефон, если бы мог, извинился бы за такое недоразумение, но — увы и ах, — он только мигает белым крестиком в правом верхнем углу, и Антону приходится смириться и отложить здоровое, точно детское любопытство, подогреваемое еще и тем фактом, что в первых двух строчках — ничего конкретного не происходит, одни лишь расшаркивания — будто специально.

Пока он едет, прижавшись, точно коренной петербуржец, к двери с надписью «Не прислоняться» — все равно ведь до техноложки не откроется, — Антона окатывает какой-то несмываемой нежностью.

Вот так всегда: они почти уже два года живут вместе, знакомы — почти четыре, с той самой встречи на юмористическом фестивале, где Шастун пытался в stand up, а Арс, несмотря на то, что шутки были откровенно неудачными, сидел в первом ряду и смеялся громче всех, даже когда не подразумевалось, так еще и снимал происходящее на мобильный. Антону от такой поддержки было, фактически, только хуже: он смущался, отвлекался на по-модельному красивого гостя и мельком гадал, чем именно так зацепил незнакомца.

Антон как сейчас помнит удивление, возникшее, когда тот действительно подошел практически за кулисы, и попросил — неужели! — номер телефона. Шаст тогда успел подумать, как это старомодно, прежде чем сообразить, что его добавили в Telegram, и нервно усмехнулся собственной заторможенности.

С тех пор, в общем, не меняется ничего. Только переписка становится постоянным спутником их дней, да и ночей, впрочем, тоже, просыпается где-то внутри любовь — достаточно большая, чтобы Антон бросил свой офис и перебрался в дождливый Питер, — но Арсений все так же вызывает у него восхищенное удивление, а уведомления от него — нелепую улыбку, которая так и не сходит с губ до самого перехода между линиями.

Люди на Техноложке привычно толкаются, висят на стенах повествующие об исторических событиях надписи, и Антон несется мимо, едва не распихивая окружающих локтями: опаздывает. Сообщение на время вылетает у него из головы, и он думает все больше о недовольном лице начальника да о том, как неудобно ему наступили на ногу каблуком-шпилькой. Да кто вообще носит шпильки сейчас, когда нечищеные улицы и так похожи на изощренный метод суицида?

Антон вливается в ритм большого города — это не так-то сложно, если всю жизнь носился по столице с куда большей скоростью, — безропотно вытекает из вагона вместе с толпой и несется по набережной канала Грибоедова. Сообщение так и висит непрочитанным: Шасту успеть бы до половины девятого, чтобы не навлечь гнев начальника отдела. Матвиенко — тип, на первый взгляд, премерзкий, вблизи — куда лучше, но только если его не бесить. А срыв дисциплины он считает одним из смертных грехов, наравне с убийством или, например, воровством его еды из контейнера с широкой наклейкой «Матвиенко С.Б.».

Он добирается, наконец, до офиса, плюхается на стул, отталкивается ногами, проворачиваясь по кругу, и ловит на себе насмешливый взгляд коллеги. Улыбается Окси, тоскливо смотрит на монитор, увешанный стикерами, и вздыхает:

— Пиздец.

— Пиздец был бы, если бы Матвиенко тебя поймал, опоздун, — парирует Оксана, и Антон невольно улыбается, хотя груз нерешенных задач давит до сих пор слишком сильно.

— Я всего на две минуты!

— А ты объясни этому дьяволу.

Антон в рутине тонет, в очередной раз проклинает свою жизнь и мечтает уйти из офиса — куда только, если диплом со звучным «менеджер» больше полезен в роли подставки под кружку, — и не замечает даже, что Арсений, его шумный, неугомонный Арсений — молчит. Не присылает мемов с котятами, не скидывает фото собак, которых встретил по дороге из своего коворкинга, не пишет всяких милых вещей, от которых у Антона обычно алеют щеки. Не спрашивает, как дела и не хочется ли Шасту еще примкнуть к касте фрилансеров.

Ему-то, конечно, хочется, но это лишь мечты, осуществить которые до сих пор не доходят руки, а суровая реальность — вот она, в таблицах закупок и капризных заказчиках.

До диалога он полноценно добирается только к вечеру — ситуация, в целом, штатная, хоть и расстраивающая неимоверно. Нет, Арсений не устраивает скандалов и относится до тошноты понимающе к его завалам, а изредка — и к командировкам в соседние города на несколько дней. Вот только Антону самому бы висеть в чате, обсуждая планы на выходные и покупку новых ортопедических подушек — спина от сидячей работы болит неимоверно, — а не решать проблемы с этими гребаными поставками.

Когда Антон до диалога все-таки добирается, то благодарит судьбу, что не влез раньше: дар речи у него пропадает, уступив место сначала непониманию, а после — смущению. Неуместному совершенно: с чего бы, после двух лет совместной жизни? Краснеть от слова «секс» Антону, откровенно говоря, поздно, тем более, что Арсений, склонный к экспериментам, протащил его везде, от БДСМ-отелей до «Кинки пати».

Шаст прокручивает в голове воспоминания — горящий взгляд, неоновые лампы, звенящие на чужих руках наручники и завораживающая картина порки каким-то неизвестным мастером, — и тяжко вздыхает. Было это, кажется, вечность назад, когда оба еще были юны и невинны, и один вид распятой на кресте девушки вызывал протяжное громкое «о-о-о-ох».

С тех пор они перепробовали все, что только смогли найти, а прикроватная тумбочка пополнилась даже несколькими секс-игрушками. До знакомства с Арсением Шаст считал, что в секс-шопах продаются разве что резиновые члены и афродизиаки, и, не интересуясь ни тем, ни другим, проходил мимо — а теперь, смотри-ка, знает некоторые отделы лучше консультантов.

И все-таки сообщение Арса выбивает воздух у него из легких. Он перечитывает его снова и снова, забывая ответить, и отвлекается, лишь когда в диалоге всплывает новое сообщение — два вопросительных знака. Просьба об оценке? Или о скорейшем исполнении?

Антон загорается обоими вариантами.

«Когда?», только и спрашивает он, благоразумно оставив подробное обсуждение на иное время: не хватало еще залить клавиатуру слюнями и пробить стол неуместной, но каменной эрекцией. Поэтому он ограничивается коротким «Дома обсудим», добавляет робкое «...но я не против» — и пытается вернуться к работе.

Получается только тупо смотреть в Excel и моргать в два раза чаще обычного.

҂ ҂ ҂ ҂ ҂

Обсуждение растягивается еще на неделю. Антон с миллион раз спрашивает, точно ли Арс уверен, и наконец сдается — его тоже не то чтобы нужно уговаривать, он ведь, черт возьми, не железный. Антон воет и едва не скребется мартовским котом, когда-то — боится ответственности, но получает от Арса такой мощный заряд любви и комплиментов, что сомнения почти исчезают.

Почти — потому что сложно быть даже минимально ответственным за другого и не переживать по этому поводу. Антон прокручивает картинки перед глазами, и очевидное возбуждение смешивается с нервозностью, порождая все новые «А что, если».

Впрочем, когда он стоит перед незапертой дверью собственной квартиры, все мысли будто остаются здесь, за порогом, и он, наэлектризованный до предела, едва сдерживается, чтобы не сделать сразу все из того, что они обсуждали. Вместо этого Шастун нарочито медленно, пытаясь запомнить каждую, кажется, секунду, заходит в спальню.

На мгновение хочется нервно рассмеяться: Арсений стоит на коленях, одетый в одну лишь белую рубашку и черные обтягивающие трусы. Шаст вспоминает их диалоги: он думал, что Арс шутит, когда тот предложил такой расклад, слишком уж попсово и нелепо это выглядит на словах. Серьезно, ждать, стоя на коленях? А что дальше, пройтись по остальным штампам из пятидесяти оттенков серого?

Но Арсений выглядит слишком потрясающе, чтобы думать о стереотипах.

Антон замирает в дверях, забыв, что, собственно, собирался сделать, и выдыхает:

— Привет.

— Здравствуй.

В двух словах, которыми они обмениваются сейчас — целый мир. Это — их версия «Уверен?», и однозначное «Уверен» в ответ. Это — «Я тебя люблю», которое оба озвучивают не то чтобы часто, но предпочитают демонстрировать делом. Это — «Я все помню» с обеих сторон и «Я согласен», произнесенное так много раз, что слова потеряли бы свой смысл, если бы только не были такими важными.

Антон делает шаг — в комнату и в ситуацию. Нервно поправляет собственную рубашку, цепляет пальцами ремень на джинсах. Ремень сегодня, если все пойдет по плану, так и останется аксессуаром — но красивым же, черт возьми!

Шаст выдыхает, глотает ртом воздух и все-таки подходит к мужчине, который так и стоит, глядя на него по-щенячьи совершенно. Кладет ладони ему на плечи, отмечая мимолетное, но все-таки напряжение, и осторожно поглаживает его плечи через рубашку. Тонкий слой ткани скользит по коже, идет волнами там, где пальцы сжимают сильнее — не до синяков, а нежно, будто пытаясь вложить всю дюбовь в эти касания.

«Отпусти себя».

Разговаривают они по минимуму — и это тоже условие сегодняшнего вечера. Антон бы не предложил подобного сам, но соглащается на идею Арсения, который, в свою очередь, клятвенно обещает сообщить словами через рот, если что-то пойдет не так, и это успокаивает тоже.

В конце концов, их ментальная связь работает в обратную сторону, а еще — в совершенно бытовых ситуациях, вроде похода по магазинам, когда Арс машинально выбирает именно то, чего хочется Шастуну, не задавая вопросов. Нет оснований думать, что что-то пойдет не так.

Антон наклоняется, сам встает на колени, со спины обвивает руками чужую талию, оставляя невесомый поцелуй где-то на загривке. Проходится языком по коже, вплоть до самого края рубашки, и едва ощутимо тянет за воротник. Слышит шумный выдох — воздуха Арсению не хватает, но виной тому — не только давящая на горло ткань.

Воздух между ними уже искрит, когда Шаст кладет ладонь на чужую шею, сжимает сильнее, а вторую руку машинально вкладывает в Арсову ладонь.

«Все хорошо?»

Когда Арсений доверчиво сплетает свои пальцы с его, все еще молча, Антон усиляет хватку, держит уже крепче, и здесь начинает чувствоваться именно... превосходство. Шаст, больше всех кричащий про равноправные отношения, при всем желании не может подобрать иного слова. Но превосходство не насильное — контроль, отданный добровольно, по большой любви, когда не страшно доверить себя чужим рукам. Добровольно приласкать ядовитую для кого-то змею и не бояться, что укусит — лишь ласково изовьется вдоль тела, касаясь нежно и трепетно.

Антон дышит шумно, будто пробежал марафон, и тщательно с точностью до миллиметра контролирует силу нажатия. Достаточно, чтобы воздуха в легких стало меньше, и хотелось глотать его губами в немой попытке получить больше — но не сильнее. Тогда — хорошо, тогда — безопасно. Арсений, впрочем выглядит довольным — в чужих руках плавится, чуть откидывается назад, приникая ближе, открывая шею для новых укусов и поцелуев.

Рука с шеи пропадает, перемещается к чужим запястьям. Антон поглаживает Арсовы ладони, неожиданно желая поцеловать и их тоже — но так извернуться уже не может. В его планы не входит заламывать мужчине руки и причинять настояшую неконтролируемую боль.

Шаст только гладит его руки, обхватывает предплечья, сплетает пальцы со своими, трется носом о шею с невыразимой нежностью — и сдвигается лишь когда чувствует, что Арсений расслаблен по-настоящему. Что Арсений — его.

Это «его» повисает в воздухе, слышится отчетливо, и Антон без слов уверен — они думают об одном.

Он приподнимается, садится теперь уже напротив Арсения, заглядывает в глаза.

Арс плывет — и это очевидно. Чуть прикрывает дрожащие веки, покачивается вперед-назад, будто пытаясь вернуть поцелуи в шею, как если бы находился в легком трансе. Кулаки сжимает, кажется, до полукруглых вмятин на нежной коже, и весь его вид, открытый, возбужденный, заставляет Антона застонать глухо и упереться пальцами в ковер, только бы не спешить.

Так ведь не интересно.

«Но какой же ты потрясающий».

Антон пальцем тянет воротник рубашки на себя, утягивая Арса в поцелуй. Мужчина, обычно такой уверенный и собранный, даже когда дурачится, сейчас плывет в его руках — и от этого становится хорошо. Он прикусывает чужую губу, запускает вторую ладонь под рубашку, поглаживая живот — ровно так, как того требует ситуация. Так, как может только человек, знающий кого-то уже долгое время, выучивший каждую чувствительную точку назубок, чтобы теперь играться с ними по своему усмотрению.

Они сплетаются языками медленно, тягуче, и Антон успевает погладить ладонью чужой напряженный пресс, перейти на бедра, ласково пройтись пальцами по кончикам пяток. Арс в этот момент вздрагивает он легкой щекотки, усмехается в поцелуй и глаза широко открывает — так что Шаст, не готовый к подобному, падает в них без остатка, тонет во взгляде, как в Северно-Ледовитом, без права на спасение.

Они падают друг в друга взаимно, с разбегу, не сомневаясь ни на секунду, и в этом — секрет подобного мероприятия. Поэтому, а отнюдь не из-за смущения, Антон тогда на вечеринке не согласился ни быть моделью для шибари, ни лечь на стол для легкой порки. Нет, его возбуждение — в руках Арса, как и Арсово — в его, и заряжать они могут только друг друга.

Антон вспоминает, как после того случая они разговаривают долго, гадая, что именно хотели бы попробовать вместе, и даже проходят гребаный опросник в интернете, где партнеру показываются только их обшие фетиши. Тогда казалось — нелепо, странно, им доводилось даже несколько раз ссориться, кричать от недопонимания и неумения еще слышать друг друга.

Все — чтобы теперь, спустя столько времени, прийти к этому моменту, и читать друг друга по малейшему касанию губ.

«Я тебя очень сильно люблю».

— Сиди, — коротко говорит Антон, пытаясь держать хоть сколько-нибудь командный тон, хотя сердце его плавится от невыразимой нежности. Он копается в шкафу, мысленно благодарит Арсения за идею сделать отдельный — общий, — ящик для галстуков и наконец возвращается с одним, темно-серым, как в том самом чертовом фильме.

Только у них все по-настоящему.

Он подходит сзади, чересчур поспешно, нетерпеливо завязывает мужчине глаза, позволяет вновь откинуться спиной на себя и не удерживается от нескольких поцелуев, прежде чем тянет его за руку вверх: «Вставай». Арсений вослушно поднимается, позволяет подтолкнуть себя к кровати, сам толкается ногами, поднимаясь выше. Антон за этой картиной наблюдает, оценивает — Арса, самого себя, ситуацию. От одного лишь понимания, что это происходит, нервы напрягаются до предела, и он делает паузу. Стоит неподалеку, любуясь видом, тогда как Арс, лишенный возможности видеть, нетерпеливо вздыхает и комкает пальцами простынь в надежде отыскать руку партнера.

Шаст садится на край кровати, тянется к чужому запястью, наконец-то целует в самый центр ладони — почти невесомо. И медленно проводит языком по большому пальцу, втягивая его в рот. Арсений от таких манипуляций выгибается, придвигается ближе, чуть разворачиваясь вбок, жаждая еще большего контакта. Антон откликается: расстегивает еще пару пуговиц на его рубашке, поглаживая грудь, и возвращается к шее.

От ощущения бьющейся под пальцами жилки внутри что-то переворачивается. Антон вспоминает все разы, когда Арсений делал так же: так же придушивал, так же напряженно следил за его самочувствием и дыханием, так же ловил губы — губами, не целуя даже, а просто касаясь. Он думает, что теперь, от этого опыта, близость их только возрастет.

Полезно ведь иногда смотреть на мир с чужой точки зрения.

Арсений тянется вперед, и губы у него уже пересохшие от частого дыхания. Шаст проходится по ним языком, но тут же отстраняется, держит крепко, мешая последовать за собой: игра началась. Не убирая руки, — широкая ладонь на тонкой, лебединой Арсовой шее выглядит внушительно, — спускается ниже, целует под ключицей, обводит языком глубокие ямки.

Ему воздуха не хватает тоже, хоть его никто и не придушивает — даже слегка.

Арсений по кровати мечется, будто на него надели по меньшей мере пару шокеров, и Антона уже от этого ведет. От живости, от отзывчивости: когда он спускается языком ниже, вылизывая чувствительное место где-то под грудью, то буквально языком может почувствовать биение чужого проламывающего ребра сердца. Плевать, что температура в спальне комфортная — Арсения уже бьет легкий озноб, а ведь они еще не начали толком.

И какой идиот придумал, что возбуждение — это только про трение гениталий?

«Как давно ты этого хотел?»

Антон расстегивает остальные пуговицы, распахивает рубашку, открывая себе потрясающий вид на раскинутое на кровати тело, замечает очевидную, прежде скрытую тканью выпуклость в районе паха, и не сдерживается — кладет поверх руку, чуть вжимая ладонью вниз, отчего Арсений дергается и льнет ближе, возбужденный, очевидно, до предела.

Что же, Антон намерен эти пределы раздвинуть.

Он садится между Арсовых ног, устраивается поудобнее, закидывает его ноги себе на бедра, готовый в случае чего отодвинуться, если Арс будет метаться уж слишком амплитудно. Вновь возвращается к запястьям, заводит их вверх, к спинке кровати, и дрожащим от волнения голосом говорит:

— Не опускай.

Арсений вцепляется пальцами в края матраса, инстинктивно двигает тазом — Антон его понимает более чем полностью. Его собственный член упирается в джинсы, почти болезненно врезается в плотную ткань, а когда Арс старательно находит для рук более удобное положение, укладывая их за головой, Антону кажется, будто он вот-вот потеряет рассудок.

Потому что подчинение, настоящее, искреннее — не только в ремнях, повязках да веревках. И хотя он использует галстук, по себе зная, как сложно постоянно держать подрагивающие веки закрытыми, но здесь устоять не может. Тормозит Арса именно командой, сходя с ума от своей власти, от того, что тот действительно выполняет приказ.

Нет, не его власти — данной ему, подаренной даже, как величайшее сокровище. Право управлять не только чужим телом, но и душой, настроением, биением самого сердца.

Антон наклоняется, целует пульсирующую на шее жилку и, не сдержавшись, сжимает чужое запястье трижды. Их собственный, давно еще придуманный знак, когда нет возможности произнести эти слова вслух.

«Я люблю тебя».

Арсений изворачивается, сжимает его запястье двумя пальцами в ответ.

«Я люблю тебя».

Антону окончательно сносит крышу. Он держит контроль над ситуацией, наблюдает непрерывно за языком тела, уверенный, что все должно быть не просто хорошо — идеально. Нет, он не фанат вылизанных сцен из порно, которые зачастую не имеют ничего общего с действительностью, но в том, что касается чужого здоровья, следит тщательно, точно лучший из детективов.

— Если что-то не так, дай знать, — заботливо сообщает он, прежде чем расстегнуть ремень и подспустить джинсы, под которыми — ничего.

Дождавшись, пока Арсений кивнет, он достает возбужденный уже член и торопливо толкается в чужой заботливо приоткрытый рот. Одну ладонь Шаст кладет Арсению на затылок, придерживая, чтобы тому не приходилось постоянно напрягать шею, другой — сам упирается в стену. Поза, несмотря на все старания, выходит не особо удобной, но это не мешает Антону по-собственнически толкаться в чужой рот и шипеть от приятных ощущений.

Он сразу понимает, что не продержится долго: невыносимое уже возбуждение умножается на талант Арса в минете, и результатом этого примера — яркие вспышки перед глазами Антона. Теперь уже он дергается, тянется ближе, прижимает Арса к себе за загривок и успокаивается, услышав снизу тихий стон.

Арсений не просто терпит — иначе откусил бы уже все по самые яйца, — но и наслаждается процессом, и от этого крышу сносит еще сильнее.

Антон позволяет себе толкнуться еще несколько раз, прежде чем отходит назад, наслаждаясь картиной. Арс лежит, распластанный, расплывшийся по кровати от наслаждения, по губам стекает тонкая ниточка слюны. Невероятным усилием воли Шаст застегивает ремень: сейчас — не его время. Его задача — подарить максимальное наслаждение партнеру.

Он наклоняется и осторожно целует Арса в губы, проводит языком по нижней десне, придерживая за подбородок и не давая шевелиться. Арсений под ним стонет еще громче, в какой-то момент срываясь на глухой хрип.

Антон сдерживаться устает. Вернувшись на кровать, он разводит Арсовы ноги в сторону, прижимая своими, ограничивая движение еще сильнее, и, подцепив с тумбочки пузырек с надписью «YesForLov», щедро выливает гель-смазку на Арсов живот, поглаживая широкими движениями. Плотный пресс под его ладонями тут же напрягается, а самого Арса будто вскидывает вверх невидимая сила.

«Тише, тише».

Антон гладит его везде. Проходится ладонями по груди, цепляя соски, гладит ребра, отчего Арсений вновь едва слышно хихикает, и спускается ниже, к внутренней стороне бедра. Несмотря на больную спину, Шаст умудряется извернуться и пройтись языком по низу живота, цепляя широкую резинку белья — но не больше. Он проходится носом по выпуклости в паху, облизывает ее, даже через ткань ощущая напряжение. Возбужденный член дергается и чуть покачивается, натягивая трусы.

«Не так быстро».

Проходит еще минут пять, десять, а может, целая вечность, прежде чем Антон отвлекается от методичного поглаживания чужого тела. Он совершенно зависает в этой фантазии, в каком-то отдельном мире, где существует только он сам, Арсений с его потрясающим телом и касания — кожа к коже, совершенно, черт возьми, гипнотические.

Арс и сам уже доходит до предела — это заметно по выступающим то тут, то там, капелькам пота, по тому, как он комкает пальцами простынь, как ерзает, надеясь потереться о чужие руки вполне определенной частью тела. Антон будто нарочно — именно нарочно, — игнорирует чужой пах, зато проходится поцелуями по груди, по шее и выше — до нежного укуса где-то за ухом, и это получается у него как-то особенно эротично.

Арсений в его руках обмякает, только чтобы через мгновение вновь напрячься, но — и это делает ему честь и сводит с ума Антона, — рук так и не опускает.

— Еб твою мать, Шаст, — только и шипит он, когда напряжение становится совсем уж невыносимым.

Антон принимает это за знак.

Он и сам знает, какой тонкий это момент — нужно раздразнить партнера, но не довести до усталости, когда нервы буквально выгорают, и ничего уже не хочется, кроме как лежать, укутавшись в теплый плед и страдая от удовлетворения. Не на такой эффект он рассчитывает, и уж точно не хочет облажаться в свой первый раз в качестве пусть и условно, но Верхнего, поэтому, в последний раз лизнув чувствительное место где-то сбоку, у тазовых косточек, все-таки спускает белье, широко проходясь языком по лобку.

Член он заглатывать не спешит: понимает прекрасно, что Арсений и так на грани. Вместо этого он обхватывает ствол двумя пальцами, на которых еще остается гель-смазка, и осторожно проводит по всей длине. Член ожидаемо дергается, Арс — еще более ожидаемо, — толкается навстречу, и Антон предупреждающе кладет руку ему на живот.

«Не шевелись».

Арсений скулит. Лицо у него раскраснелось, повязка чуть сползает, и Антон отвлекается, чтобы поправить ослабший галстук. Арс шипит от разочарования, когда рука исчезает с его члена, и едва слышно попискивает, когда пальцы возвращаются, осторожно поглаживая у основания, и спускаются ниже, перекатывая яички.

Антону думается, что Арс, если бы не был таким интеллигентным, матерился бы не прекращая.

А может, ему просто не хочется демонстрировать всю, до остатка, слабость, выраженную в таком неприглядном виде.

Когда Арсений притихает, как это обычно бывает перед оргазмом, Антон ловит момент и убирает руку, по ощущениям, за секунду до. Арс скулит совсем уже в голос, растеряв остатки приличий, и бормочет что-то себе под нос. Его руки сами собой дергаются к члену, но Антон невесомо почти шлепает ладонью по запястью — нельзя, — и Арсению приходится смириться. Он поднимает ладони, безуспешно пытаясь вцепиться в спинку кровати, и только тихо сжимает и разжимает кулаки на весу.

Антон понимает. Он отлично знает это ощущение — именно потому и дарит его сейчас Арсу.

Ему, пожалуй, удивительно, как Арсений, даже почти неподвижный, не просто остается участником процесса, а заполняет собой весь мир. Ну, или мир Антона просто сжимается до этой комнаты, до напряжения между ними, до капель пота на Арсовом лбу и каждой клеточки его тела.

Потому что нельзя по-другому. Он в очередной раз думает, что можно хоть увешаться игрушками да ремнями, но без любви и доверия механизм двигаться не будет. Так магия не работает, а карета становится тыквой, сколько бы ни было на ней реквизита.

Во всяком случае, для него.

Антон вновь тянется к тумбочке, на этот раз достает из нее широкий мастурбатор — любимая Tenga, — и торопливо уже надевает на чужой член, понимая, что дольше мучить уже не сможет. Да и Арсений выглядит полностью вымотанным, выжженным до основания, до последней нервной клетки. Антон надеется только, что он об этом опыте не жалеет.

Арсу много не надо. Антон тормозит, доставая собственный член, и бесстыдно уже дрочит на эту картину, на то, как Арсений сам вскидывает бедра, толкаясь в мягкую силиконовую плоть. Арс опирается на локти, тянется так отчаянно, дышит напряженно, и Шаст, наблюдая за этой совершеннейшей порнографией, кончает даже секундой раньше него, густо измазав собственную ладонь. Не особо думая о чистоте, вытирает ладонь о простынь, откладывает в сторону мастурбатор.

— Можешь двигать руками, — говорит он с щемящей нежностью.

Впрочем, сейчас, кажется, любая фраза из его уст может звучать только так, потому что любви в нем — через край. Если бы это было возможно, он бы выплеснул океан своих чувств на Арсения, но получается только прозаично заляпать его липкой спермой, когда Антон неуклюже ложится рядом и целует его в лоб, прежде чем стянуть через голову серый галстук.

Оба молчат. Обоим кажется, что подходящих для этой ситуации слов еще попросту не изобрели, не придумали — все кажутся нелепыми и бессмысленными. Антон только тянется за поцелуем, ощущая в Арсеньевском рту легкий привкус собственной смазки, и в очередной раз пытается оттереть гель с ладоней. Получается откровенно плохо, и они так и лежат, сплетаясь ладонями. Вечно брезгливый до жидкостей Арс даже не возражает — только держится крепче и льнет так доверчиво и тепло.

— Ну?.. — спрашивает наконец, когда проходит совершенно неопределенное количество времени.

На что-то более одухотворенное его попросту не хватает, и Антон жалеет, что красноречие не передается половым путем.

Арсений молчит. Секунду, две, и Шаст уже успевает заволноваться, но после — Арс улыбается так широко, что вопросов не остается. Антон, кое-как отыскав скомканный в ногах плед, укутывается в него и накрывает мужчину, которого, кажется, до сих пор бьет мелкая дрожь.

— Я тебя тоже.