Последний сон

Город спит. 

Тихо поёт колыбельную ночная птица, и городу снится жаркое лето и хохочущая детвора вокруг мороженщика в парке. Звенят об асфальт выскользнувшие из детских рук копейки, громкоговоритель играет вальс, дородная продавщица из киоска с газировкой наливает в стакан шипучее ситро, две женщины с детской коляской обсуждают новое платье, а коляска мягко шуршит колёсами по песку. 

Город вздыхает, поворачивается на другой бок и прячет ладони под щёку, слушая взвизги автомобильных гудков и всплески волн, поднятых кораблями, пришедшими в порт, а в кинотеатре и вовсе показывают новый фильм, и гомон ожидающих начала сеанса сливается со строгими голосами и деловыми разговорами из рабочих контор, рождая новую странную песню, похожую на крики серой неясыти. И голоса тех, что были, вбирают в себя шёпот тех, что крадутся по растрескавшимся каменным артериям, чтобы соединить позабытые всеми нейроны, пустить электричество по медным нервам; и когда загораются оранжевые фонари и синие неоновые лампы, город улыбается во сне. 

Спящий город подобен Железному Генриху: сердце его сковано железными обручами, залито свинцовыми слезами, похоронено в бетонном саркофаге. Невидимые лучи пронзают его насквозь — это Смерть аккуратными стежками вышивает гробовое покрывало, роняя прах с тленных рукавов на ржавчину брошенных машин, стеклянную пыль разбитых окон, прогнившую обивку оставленной мебели, поблёкшие страницы забытых тетрадей, на лица тех, кого давно здесь нет, глядящие с выцветших фотографий. 

Восходит солнце, ползёт лучами по разбитым крышам и покосившимся вывескам, по заросшим площадям и оплетённым вьюном столбам, и проснувшиеся скворцы свистят солнцу вслед, и по пустым улицам катится упругое курлыканье вновь дичающих городских голубей, и Жизнь выглядывает из каждой трещины в асфальте, каждой выбоины в бетоне, разлетаясь тысячами перьев, крыльев, листьев и цокотом когтей. 

А город безмятежно спит и не знает, что уже никогда не проснётся.