– Ракитич! – Милош никогда не хотел узнавать этот голос из сотни других, но узнает. Уткнувшись в свои записи, через ряд столов и пару метров, окутанный зычным эхо и нотками, которые Милошу были почти не знакомы. – Эй, Ракитич!
Милош не дышит, не шевелится, не подаёт признаков жизни в призрачной надежде сойти за мертвого, но знает, что не удастся. Он неостановим.
– Я занят.
– Не похоже.
Милош не хочет его знать, но знает. От макушки до кончиков пальцев. Каждую морщинку на лице, рассмотренную в лунном полумраке случайной ночью прежде, чем он выставил его из своей постели.
– Ты пьяный.
– Самую малость.
Пьяный как черт. Милош знает, и он знает тоже, но улыбается, бесцеремонно заваливаясь на стул рядом, все смотрит и смотрит. Так внимательно, как удав, что гипнотизирует мышь прежде, чем придушить и сожрать.
Они молчат. Молчат минуту, затем вечность. Милош не смотрит, самозабвенно, но совершенно без дела чертит карандашом линии. Снова и снова, без жалости портит расчеты, на которые потратил вечер.
– Как же я заебался, – в тишине звучит неожиданно и громко. Менгеле вытягивается на стуле, погибает чуть спину. Милош не хочет ловить каждое его движение, но пропускает вздох, когда задравшийся красный свитер оголяет белую полоску кожи на животе.
– Сочувствую, – Милош сжимает зубы так крепко, что сводит скулы. Это не звучит и не должно звучать искреннее. Меж рёбер, точно электрический угорь, вьется обида.
– Не верю, – Менгеле скалится беззлобно, но не безобидно. Милош не знает, что значит эта его ухмылка, но чует – вряд ли что – то хорошее, впрочем, ненароком вспоминая его зубы у бьющейся жилки на шее.
– Что тебе нужно? – избегать его невозможно. Стол Милоша стоит слишком близко. Не поднимать взгляд, не говорить, не думать, уткнуться в свою работу и забыть о том, что между ними было или могло бы быть с каждым днем все труднее.
– Поболтать, – ножки стула, на котором сидит Менгеле, с тихим скрипом отрываются от пола, а затем обратно с глухим стуком. И снова. Скрип, стук, скрип, стук. Милош крепче сжимает зубы.
– Ты против?
– Я же сказал, что занят, – в сущности, не важно, что он ответит. Милош знает, но повторяет снова и снова: я занят, занят, занят, черт возьми.
– Нихуя ты не занят, – Менгеле выхватывает лист с расчетами прямо из-под его рук. – Что это за херня?
– Отдай, –Милош тянется за листком, Менгеле отводит руку назад до тех пор, пока он едва не завалится сверху. – Это моё!
Милош отскакивает. Менгеле скалится.
– Переделывай.
– Там все верно, – глубокий вдох – медленный выдох. Милош чувствует, как ногти впиваются в ладонь, но не разжимает кулаки.
– Ты все испортил своими каракулями, – Менгеле комкает листок и, прищурив один глаз, метко кидает его в корзину. Ублюдок, думает Милош, доставая из пачки новый листок. Ненавижу, на правом плече, под красным свитером, точно огнём загорается слово из тонких порезов – ненавижу.
Он выводит формулы по памяти. Подставляет цифры, кусает колпачок ручки.
– Заебался. – Слишком громко. Так неожиданно, что Милош вздрогнул. – Как же вы достали меня, блять, как дети.
– И именно поэтому ты решил нажраться и пристать именно ко мне, –Милош на него не смотрит. Буквы и цифры скачут и плывут на бумаге.
– Именно поэтому, – Менгеле невозмутим. Щёлкает зажигалкой, затягивается, выдыхает дым, который в свете лампы дневного света распадается на мельчайшие частички.
– Знаешь, что такое принцип Паули? – Милош тоже хочет закурить, но не просит. И все ещё не смотрит.
– Понятия не имею, – улыбается Менгеле. Ещё одна затяжка. Выдох. В воздухе вьется запах табака.
– Два и более тождественных фермиона не могут одновременно находиться в одном и том же квантовом состоянии. Улавливаешь?
– Мой фермион будет находиться там, где захочет.
Идиот, думает Милош, опустив голову на руки ни то обречённо, ни то просто для более трагичного виду. И улыбается.
– Дай закурить, – просит неожиданно даже для себя Милош, не особо рассчитывая, но Менгеле протягивает мятую пачку без слов. И смотрит. Когда Милош осторожно вытягивает одну сигарету. Смотрит. Когда щёлкает зажигалкой. Смотрит. Когда затягивается. Смотрит, смотрит, смотрит.
– Что не так? – Милош вновь первым нарушает молчание.
– Ты красивый пиздец.
– Я… Что? – Милош пропускает два вдоха. Слух, должно быть, дал осечку.
– Ты глухой, Ракитич? – Менгеле говорит, откинувшись на спинку стула. Рыжий огонёк самозабвенно и неспешно пожирает сигарету меж его пальцев. Милош ищет раздражение, но не находит. – Могу повторить.
– Не стоит, – щеки занимаются алым. Милош кусает нижнюю губу. Не расслабляться.
– Значит, ты меня прекрасно слышал, – Менгеле затягивается наконец. И стряхивает пепел себе под ноги.
– Ты пьян, – сквозь зубы.
– Возможно, – слишком.
– И несёшь полную ерунду, – Милош чертит ровные полосы в ряд на белом листе.
– Я пьяный, а не слепой, – ещё затяжка. Менгеле усмехается.
– Мне наплевать, – они оба знают, что Милош сквозь сжатые зубы врет. На коже, под слоем одежды огнем горят побелевшие шрамы. Странный. Внутренняя сторона правого плеча. Прошлый апрель. Уродливый. Чуть выше правого локтя. Июнь, пару лет назад.
– Ну и дурак, – Менгеле тушит окурок. И зажигалка щёлкает вновь. Громко.
– Дурак, что согласился с тобой спать! – голос хорвата срывается на два тона вверх. Кончик карандаша ломается с едва слышным треском.
– Что-то ты не выглядел недовольным, – Менгеле щурится, чрезвычайно гордый собой. Не сводит с Милоша взгляда и не знает, что такое угрызения совести.
– Я не знал, что после этого ты вышвырнешь меня за дверь, – шлюха. Свежие, едва зажившие полосы на левом предплечье.
– А что ты ждал? Колечко на палец и букет? – снова затяжка. Менгеле думает, отлично провел время.
– Да пошёл ты! – отчаяние и обида аккумулируются в злость, которую тощее тельце Милоша едва может запереть внутри.
– Ты не хочешь.
Милош не знает, как это произошло. Не помнит доподлинно и покадрово момент, когда с грохотом упал стул и пальцы сжали синюю ткань расстегнутого небрежно мундира.
– Оставь меня в покое, ты, чёртов эгоист! – Милош тяжело дышит дымом от тлеющей неизменно в руках Менгеле сигареты. И не боится смотреть в глаза.
– Хорошо, – Менгеле примирительно поднимает руку. И скалится, ублюдок, точно ждал именно этого. – Хорошо.
– Ты мой воспользовался, чтобы потешить свое эго, а теперь приходишь как ни в чем не бывало и говоришь мне такое! Думаешь, я поведусь на это снова? Думаешь, можешь приходить ко мне, когда тебе захочется, и пользоваться мной?! Нет! Слышал? Ни за что. Урод!
– Закончил? – Менгеле невозмутим. Осторожно подносит сигарету к губам и затягивается крепко, даже не думая высвободиться из рук, которые отчаянно вцепились в его китель.
– Иди ты!.. – губы Менгеле на вкус горькие от табака, но из-под ног уходит земля, когда Милош вновь чувствует их на своих. Несколько заманчивых секунд прежде, чем он отстранится. Посмотрит в глаза, признает поражение. И снова целует.
– Идиот, – шёпот. Между поцелуями. Милош позволяет ему все, снова и снова, облокотившись бёдрами на стол, пальцами мнет расчёты, которые завтра будет переделывать. – Тебе нравится.
Милош не отвечает. Через раз дышит. Ему нравится.