Кристиан Менгеле не из тех, кто заводит традиции, но каждый год в один и тот же день он надирается на одном и том же подоконнике почти до беспамятства. Он пьёт дрянное виски, горькое с привкусом спирта и старости, но прямо из горла, крупными глотками, желая заглушить шум голове.
Его пальцы чертят выбитые буквы на армейском жетоне, важном и теплом. Миллион раз одно и то же. По памяти.
Ф. Вебер, 23051985, третья отрицательная.
Все что осталось — маленькая металлическая пластинка, алая печать в личном деле, кровь, навсегда въевшаяся в мелкие трещины. И воспоминания. Настоящие, тщательно пропитанные тем самым виски и его дурацкими шуточками. Они врезаются в подернутый хмелем разум как несущийся на дьявольской скорости локомотив, вышибая из привычной колеи уставов, приказов и беспрекословного их исполнения.
— Ты чего такой кислый, а, Менгеле? — его плечо сжимают тонкие, но крепкие пальцы, и кожу у виска обдает острым вестфальским акцентом и совсем не тонким шлейфом из виски. — Как будто у тебя кто-то помер. Давай лучше выпьем, а? Восполнишь запас дофаминов, а то смотреть на твою рожу больно.
— Тебе лишь бы выпить, — отзывается Менгеле, впрочем, не возражая, когда и без того накачанное бог знает чем почти под завязку тело не слишком изящно бухается на подоконник рядом с ним. Только берет из лежащей рядом пачки сигарету, а затем протягивает её другу.
— Нет-нет, дрянь это все, — мотает тот белобрысой башкой, ковыряя пробку в бутылке. — Только лишний раз травиться. Там же эти, смолы всякие, продукты горения. Ты бы завязывал, а то того глядишь, вставать перестанет.
— А виски значит не?..
— Молчи, Менгеле, не будь занудой, — смеётся он, но слишком натянуто, с надрывом, впрочем, отпивая из бутылки. Кристиан не хочет замечать, но замечает. — Это святая вода.
— Ну конечно, — Кристиан берет бутылку из его рук и делает крепкий глоток. Виски, определенно, лучшее, что можно достать здесь. Терпкое, оно разливается по желудку жидким янтарем, отогревая изнутри. Роскошно, думает Менгеле, привалившись к стеклу, просто роскошно.
— Конечно, — Фредди его передразнивает. Бутылка вновь делает круг.
Менгеле не знает, что так крепко держит их вместе. Фред совсем не похож на него. Слишком шумный, слишком добрый, слишком безобидный и прочие слишком несомненно делают его отличным парнем, но абсолютно дерьмовый бойцом. Менгеле это знает.
И Фредди тоже это знает, в сущности, сводя все свое существование всего к двум вещам: выпивке и тому, как нажраться до потери пульса в рекордно короткие сроки. И не думать. Фредди часто говорит, что ему это противопоказано.
— Ты не передумал? — этот вопрос звучит в тысяча первый раз. Устало и без надежды, просто для галочки. Кристиан заранее знает ответ, но Фредерик все равно тянет время, делая особенно крупный глоток. Не передумал.
— Это самоубийство, — продолжает Кристиан. Он не смотрит на Фредди, потому что боится заразиться отчаянием, которое таится в невозможно карих глазах. Он потратил на уговоры много дней. Приводил аргументы, умолял, угрожал, что доложит командованию или сломает ему обе ноги. Но Фредерик упрям как баран. И, думает Менгеле, в той же степени безумен.
— Смотри, снег, — его легкомыслие доводит Менгеле до белого каления. Сущее ребячество, покрывающее страх. С Фредом невозможно говорить серьёзно.
— Что?
— Снег пошёл.
Кристиан поворачивается к окну нехотя и без особого энтузиазма. Слипшиеся в крупные хлопья снежинки неспешно укладываются на чёрное пятно расчищенного накануне плаца, таят на острых иглах колючей проволоки или, подхваченные ветром, несутся прочь.
Занимается метель.
— И? Мы в Гренландии, Фредди, здесь везде блядский снег, — Менгеле недовольно фыркает. Настроения на созерцание прекрасного у него нет. Снег, лежащий здесь едва ли не по шесть месяцев в году, вызывает у него скорее стойкое чувство отвращения, чем восторг.
— Завтра, — Фредерик не отлипает от окна как ребёнок, ждущий Санта Клауса в сочельник.
— Что, завтра?
— Не придуривайся, Менгеле, ты знаешь.
Он вздрагивает всем телом, скидывая с плеч вязкую дрему. Столбик пепла, сорвавшийся с сигареты, жжет кожу. Менгеле, смахнув его, тушит сигарету в забитой пепельнице.
За окном снег. Точно такой же, как год, три, пять лет назад. Ветер закручивает снежные хлопья в маленькие вихри, несёт куда-то далеко. Неизменно чёрный плац, неизменно высокий забор и ледяной ад за ним. Если бы в тот день он проявил чуть больше упорства…
— Ты придёшь проводить меня? — Фредерик легкомысленен. Он говорит об этом как об увеселительной прогулке. Почти с улыбкой.
— Я не собираюсь смотреть на твой суицид, — Менгеле отворачивается. Злится. Желание дать по морде этому идиоту растёт пропорционально выпитому.
— Вместо этого ты собираешься смотреть на то, как я тут медленно загибаюсь, — Фредерик огрызается, впрочем, не отводя взгляда от ослепительной белизны за окном. — Ну спасибо, приятель.
— Не перегибай, Фредди, ко всему можно привыкнуть, — Менгеле курсирует из казармы в казарму большую часть своей жизни. Он настолько сильно привык к маршам по плацу, дерьмовой еде и бесконечным приказам, что едва ли может представить себя без этого хотя бы на день. И, как ему кажется, принять эту жизнь не так уж и трудно.
— К бессмысленным убийствам, ты имеешь в виду? К крови?! — голос Фредди срывается почти на фальцет. — К этому, да? К этому можно привыкнуть, а, Крис?!
— Тише ты, идиот, нас могут услышать.
Им не нужны свидетели. В Красной Армии разговоры, подобные этому, несмотря на скромное количество кадров, уже веское основание для пули в лоб.
Ренегаты, вольнодумцы и гуманисты не задерживаются здесь надолго. Но именно таков Фредерик Вебер.
— Так ты придёшь?
— Фредерик, послушай… — последняя попытка.
— Да или нет?
— Да.
Кристиан делает глоток и закрывает глаза. Виски неприятно обжигает пищевод, под веками алые сполохи — тонкая полоса рассвета на чёрном беззвездном небе, иней на сетчатом ограждении. Вместо слов отрывистое дыхание и клубы пара изо рта, крепкие объятия. Снежинки залетают за шиворот.
Они оба знают, что больше никогда не увидят друг друга.
— Ты хотя бы знаешь, куда идти?
— Обижаешь, Крис. Смотри, — из внутреннего кармана шинели показался и тут же спрятался край ворованной карты. — И я взял компас. Я же не дурак.
— Нет. Ты натуральный идиот, Фредди.
— Я завидую твоему оптимизму, Менгеле. Ну… — Фредерик отстраняется первым. Улыбка на губах — Менгеле почти ему верит. — Не раскисай тут без меня.
— Конечно, — сердце стучит об трахею. Быстро и болезненно. — Береги себя.
— И ты.
Тихий треск. Металлический звон — Фредерик перемахнул через ограждение, сбивая с дрожащей сетки изморозь и цепляя рукавом за иглы проволоки. Так легко. Всего пара метров, отделяющих всех обитателей этой базы от свободы. Но никто, на памяти Менгеле, пока не решался искушать судьбу таким глупым побегом. Так просто и нагло, как мог только Вебер.
Несколько шагов, не слишком быстро, но не оглядываясь. Ноги увязают снегу, вышибая уверенность. Через минуту он почти бежал, то и дело пошатываясь и стараясь не рухнуть в снег.
Менгеле тянется к кобуре.
Первое, чему учат новобранцев, выход отсюда только один. Учат, что жизнь предателя ничего не стоит. Учат, видишь такого — стреляй. Но не учат, что делать, когда предатель — друг.
Палец на спусковом крючке дрожит. Он не спешит — далеко уйти невозможно.
Мы никогда не сможем сбежать отсюда, Фредди, ты знаешь?
Прицелиться трудно. Доля секунды на раздумья — ничтожная фора. Развернуться, позволить совершить эту ошибку. Но так будет лучше, справедливее, гуманнее.
Разве не ты прожужжал мне все уши о гуманности, Вебер? Ты не оставил мне выбора.
Выстрел.
Как во сне. Тёмные пятна на снегу, страх в карих глазах, о котором Менгеле никогда не узнает. Тело Фредерика, обмякнув, оседает на снег. Кристиан убирает пистолет за ворот шинели.
— Прости, — едва слышно, одними губами. Прости. Снег равнодушно падает на неподвижное тело.
— Фредерик Вебер был обнаружен и ликвидирован при попытке побега, — Менгеле стоит навытяжку. Пальцы сжаты в кулаки так крепко, что он почти их не чувствует. Перед ним, за столом, человек, который очень устал. Безупречно синий мундир на спинке стула, на лице короткая колючая щетина.
— Была ли необходимость стрелять? — он поднимает на Кристиана взгляд. Стандартный вопрос, для протокола. Штамп замер над фото.
— Он оказал сопротивление, — Менгеле отвечает спокойно. Жетон Фреда будто жжёт кожу сквозь ткань нагрудного кармана.
— Понятно, — офицер ставит печать в раскрытое перед ним личное дело. Всем своим видом он выражает, что хочет закончить с этим как можно скорее. — Хорошая работа, Менгеле.
— Служу Красной армии.
— Вольно.
Менгеле, привалившись спиной к стеклу, крутит между пальцами жетон. Бутылка, которую вчера они с Фредом так и не прикончили, рядом с ним, почти пустая.
Ф. Вебер, 23051985, третья отрицательная.