Лунная тропинка разрезала тьму перед старой одинокой башней, заползала на стволы деревьев вокруг, мялась под сапогами идущего. Мерно звенели падающие звёзды, отражаясь искрами в блестящих глазах-бусинах, сияя на иссиня-чёрных перьях золотой пыльцой.
Проснулся вóрон, дремлющий в ночи, встрепенулся. Что снилось ему? Острые верхушки рифов, пронзающие корабли? Серебряная, позеленевшая от старости монетка, застрявшая в щели меж камней? А может, бледноликая лесная дева, поросшая мхом и ароматными травами?
Когти вонзились в плечо, тревожа старые раны, запутались в длинных седых прядях и серебряных нитях, украшенных нефритовыми бусинами.
В такт плачущим звёздам цокали подковы на каблуках о каменную дорожку.
— Карр!
— Не кличь беду, окаянный! Кыш, Со, кыш!
Ворон распахнул крылья, успев перед этим впиться крепким клювом в костлявый палец, и взмыл во тьму ночного леса, мрачной кляксой растекаясь по небу. Закружил вокруг башни, заглядывая в чёрные провалы смотровых окон и роняя перья, как роняют листья умирающие деревья. Рассвет не скоро, но полночь уже давно миновала.
Скрюченный старик достиг своей обители, наступил на первую ступеньку, что зазвенела под ногами стеклом, поблёскивая хрупким хрусталём. Под весом тела она хотела рассыпаться в пыль, проломиться весенним подтаявшим льдом, но выдержала. Вторая разлилась переменчивой зеркальной ртутью, а третья — жидкой всё сжигающей магмой. Безразлично миновав иллюзорные барьеры, верховный маг поднимается выше, в сердце спиралью закрученной башни, чья верхушка теряется в звёздах, почёсывает небо, пронзая его острыми шпилями.
С каждой ступенью спина распрямляется, и чем ближе к небу, тем легче становится шаг. Времени река меняет своё направление, развевающиеся седые патлы, запутанные ветром, буйными крыльями и острыми когтями укорачиваются и темнеют, обретают цвета и наливаются красками. Яркие рыжие пряди играют с ветром, залетающем в щели каменных стен, будто языки пламени.
Рядом пролетает ворон и садится на плечо, перья вспыхивают золотым факелом.
— Горрячо! Горрячо!
Ловкими пальцами обуздав огоньки, молодой маг прячет пламень в кармане — совсем скоро он пригодится.
Дверь на верхушке неприязненно супит кованые брови-вензеля. Снова открываться, скрипеть несмазанными петлями, звенеть засовами. Работа несложная, но за века надоевшая до глубины изъеденных шашелем досок.
Внутри всё знакомо. От поседевшей за долгие времена пыли, до последней заплесневелой поганки, что трусливо прячется у камина.
Маг гонит ворона на шест, роняет пламень в очаг и бросает в котёл пригоршню звёзд. Те шипят, извиваются, будто морские, но потом затихают, в немом крике разевая зубастые рты, выпрашивая проклятья на ужин.
— Скорро ли ррассвет? Скорро, Ли?
Нахохлившись, ворон надрывно кричит, выкашливая слова между створок клюва, теряя седые перья вялыми лепестками грязного снега.
— Скоро. Скоро, мой старый друг. Ещё немного нам осталось ждать. Ночь стóит больше, чем день.
Маг режет деревья, которые растут уже давно без прежней стихии, бездушные и гнилые. Собирает травы, что не травы давно, а сонные человеческие души. Смешивает с тенями, что прежде прятались по углам и кидает в котёл, на пожирание звёздам.
Красная прядь, отсечённая заточенной костью, и чёрное перо ложатся рядышком, сплетаясь причудливой яркой спиралью и истаивая в бурлящем зелье. Звёзды кричат, в экстазе пожирая древнее проклятие и источая миазмы, светящиеся мутным человеческим разложением и скорбью. Две капли крови нечеловека и невóрона превращает их в маленькие солнца, опаляя стены и рисуя на них морозные узоры.
Время песчаной капелью уходит сквозь пальцы, разжигая рассвет. Утренняя свежесть проникает под кожу, гася огонь, сгущая кровь, приглушая краски. Маг давит зевок, спешит, помешивая звёзды, и они, насытившись, умолкают, становятся прозрачными, кристально чистыми, будто слёзы девственницы. Зелье удаётся на славу, освобождая реальность от банального смысла.
Жадно выпив половину, верховный спешит. Светлеет небо, очерчивая верхушки елей, гаснут ночные светила, и луна давно спрятала свой лик. Последние шаги даются уже с трудом, он падает на лавку. Свесив ногу и руку, он смотрит, как лижут пальцы тени, как падают последние перья с ворона, как щуплое птичье тело ломается, растёт в высь, ширится в плечах, пока не обретает истинную форму.
— Чувства мои сильны, как смерть.
Сквозь дрёму сковывающего сна-проклятья, он шепчет непослушными губами то, что не дано услышать никому и снова умирает, так и не услышав ответ.
— Я знаю.
Зелье тает в руках ворона, не успевая даже коснуться губ. Он опускается перед магом на колени, ведёт кончиками пальцев по потерявшим огонь волосам, уже тронутым седой изморозью, трепетно касается скулы, очерчивает губы, смахивая золотую пыль и тянется к ладони, но пальцы проходят сквозь. Тело перед ним лёгкое: газовая ткань, воздушное воплощение, такое близкое и веками недостижимое.
— Спи, Ли. День стóит больше, чем ночь. А я сохраню твой сон.