Ее всю трясло.
Глаза застилали слезы, дыхание прерывалось, а в груди ёкнуло от дикого испуга.
Она смотрела на Драко, скрючившегося на земле и ее руки задрожали. Его кровь пахла, казалось, так явственно и отчётливо, что услышать ее запах могли все твари в округе.
От гнева и страха она почти потеряла самообладание.
«Надо отвести его в больничное крыло!» — единственное, что она сумела выговорить прежде чем снова потерять контроль. Рон, неприкрыто сказавший, что Малфою так и надо, уцелел лишь по одной причине — Гермиону сейчас волновал только Драко. Собственно, по этой же причине уцелел Гиппогриф, иначе бы порубила бы на мелкие кусочки. Она тенью следовала за Хагридом и остановилась лишь в самом крыле, чтобы вскоре быть выставленной оттуда восвояси.
Та ночь была тихой, звездной и лунной, а оттого и светлой. Она просидела несколько часов под дверями Больничного Крыла, пока Мадам Помфри не пустила ее под вечер, сжалившись. Драко спал, утомленный от пережитого стресса, и Гермиона застыла сразу же, как только села на кровать. Протянула руку, желая коснутся его волос, обнять, поцеловать, утешить — но не сумела сделать даже этого, тихо выскользнув из палаты и лишь в дверях обернувшись, сама не понимая зачем, попросила Луну сохранить его сон.
Она тогда только начинала понимать. Это случилось всего два года назад, но казалось, что это было очень, очень давно…
Сейчас, сидя на самой верхушке Астрономической башни в домашних джинсовых шортах и обычной, маггловской майке, она смотрела на луну, свою Мать, и молила о совете. Смотрела и вспоминала, думала о том, что ей делать. Тысячелетняя душа, буквально запертая в пятнадцатилетнем теле, была мудрее, измученнее и страшнее, чем должна быть Гермиона.
Она хорошо помнит тот сон. В первый раз ей приснилось Пламя.
Огромное, нескончаемое Пламя, пожирающее все на своем пути, теперь пожирало и ее. Она стояла в середине кострища, привязанная к столбу и смотрела на него. Глаза, наполненные болью, отпечатались ей в память не хуже воплей и жара костра. После же все было иначе — ее сны блекли, иные не были связаны с прошлым, а другие смешивали прошлое с внутренним.
Но уже осознавшая себя Ведьма знала — ей надо найти эти глаза. Она обещала, что найдет его, хоть и занять все это может жизнь и века.
Гермиона плохо спала. Сны перестали приходить, но поспи она чуть дольше пяти часов — и воспоминания осиным роем проносились сквозь ее сознание, память, врезаясь отдельными фрагментами и ускользая другими. От плохого режима дня раскалывалась голова, тело ослабло, но ей казалось, что если она поспит — сойдет с ума. Больше всего она желала снова увидеть его глаза. Она бы отдала все на свете, лишь бы еще раз, хотя бы один раз заглянуть в эти глаза.
Вселенная услышала ее желание, но решила поиграть.
Поэтому она смотрела.
Смотрела в его глаза, расцветала, поняла, увидела, вспомнила — и была мертва, заглянув и увидев лишь ненависть к ней.
С тех пор в Гермионе поселилась пустота, постепенно размножившись, поглощая все вокруг, но только не ее саму. Круги под глазами приходилось замазывать тремя слоями тоналки, любезно одолженной у матери, а запах сигарет — заедать тем, что в горло не лезло и надеяться, что волшебники не знают, что такое табак.
Драко ненавидел ее, и за это она ненавидела себя. За то, что родилась не в той семье, что не сумела стать к нему ближе, что не сделала того, что могла.
И жалела, что тогда не коснулась его. Возможно, это был единственный раз, когда бы она сумела вновь ощутить Его прикосновение и сойти, наверное, с ума.
Но каждый раз, когда она видела испепеляющий или, того хуже, абсолютно равнодушный взгляд в ее сторону - ее сердце разбивалось на тысячу осколков. Снова.
Поэтому сейчас она сидит на крыше, выкуривая уже третью сигарету за раз. Палочка была с отвращением оставлена под подушкой в спальне, а в руке блеклым огоньком мелькнула красная, даже кровавого цвета зажигалка.
Холодный борей дул, словно стараясь потушить сигарету, но Гермионе было все равно, и они оба это знали. Просьба, мах рукой — и ветер улетел, оставил ее наедине со своими мыслями. «Жаль только, их не забрал», — подумала Гермиона и внутренне усмехнулась, — «или не жаль».
Гермиона смотрела вниз, себе под ноги и мысли роем жужжали в ее голове. Завтра подготовка к СОВам, игра Гриффиндора, дополнительные у Макгонагалл и зачетное по рунам, за которые она до сих пор не садилась…
Она знала, что это огромная удача, что он все это время был здесь, оказался рядом — с момента их последней встречи прошло, наверное, больше сотни лет. Свою последнюю жизнь — этот небольшой домишко в деревушке, поле подсолнухов и синее небо над головой Гермиона помнила так четко и явственно, словно это происходило только вчера. Она помнила свой дом и знала этот, но ее истинным пристанищем всегда был Лес. Великий лес, Дом, он снился ей и сейчас. Там не было ни бед, ни бурь, а небо всегда было прекрасным.
Но за все приходится платить. За обилие зимой — трудом знойным летом, за счастье — горем, за память — болью.
Ночь была темная. Луна едва ли на секунды выглядывала из-за черных туч, а звезды укрылись завесой облаков.
Они лежали на ветхой, как они сами кровати и обнимали друг друга. Он гладил ее по волосам, седым, как и у него самого, а она уже который день не могла встать с кровати. С каждой секундой становилось все сложнее дышать. Плач только усилился, она в ужасе шептала: «Любимый, мне страшно.»
«Все будет хорошо, моя любовь»
Его голос успокаивал, давал надежду и приносил покой. Она всхлипнула, и последняя слеза скатилась ее по щеке. Позже Ночь услышит тихий плач старика, лежащего в старом ветхом доме на кровати, обнимающего хрупкое тельце уже мертвой старушки. Услышит — но никогда не расскажет ей об этом.
Он называл ее так. «Моя любовь», и никак иначе. Эти слова вонзились в память Гермионы, и она была уже не в силах забыть, выкинуть их из головы, ведь они пришли вслед за его глазами. Такими же чистыми, как рассветное небо. У него были чистые, голубые глаза.
Гермиона вздохнула, глядя на небо и не пытаясь усмирить мысли. Напротив — распустила их, сняла поводок и отправила блуждать везде, где захотят. Старалась ни о чем не думать. Иногда сны — это сны и только, но у нее это все, что есть. И лишь во сне он может прийти к ней. Чиркнула зажигалкой и заметила, что скоро наступит рассвет. Раскурив сигарету, она сделала первую затяжку.
— В следующей жизни, любимый?
Она готова ждать. Всегда была. Будет готова.
Вдруг Гермиона перевела взгляд на Запретный лес, черный, стоящий темной стеной в предрассветных сумерках и поняла, что ей очень хочется Домой.
И посмотрела вниз.