Тонкая грань

    Когда тебе шестнадцать, твоя жизнь напоминает карусель. Ты задумываешься о куче вещей, будь то планы на дальнейшее обучение, прогулки с девушками, очередная ссора с одноклассниками или новые джинсы, в которых придешь в школу. Антон был далек от ежедневной суеты. Ему было плевать, что на нем надето, девушек он обходил стороной, а со сверстниками и вовсе не общался; зато каждый день сутками мог пропадать в своей комнате перед мольбертом, мечтая о собственной выставке. Поэтому, когда учитель по изобразительному искусству предложил ему свою помощь, Шастун даже не задумывался и с радостью практически вырвал из рук заветную бумажку с адресом мастерской.

     Парнишка с содроганием вспоминал первое занятие, на которое пришел даже на полчаса раньше. Он с неподдельным интересом вышагивал по помещению, рассматривая многочисленные картины, на что ушло порядка часа, под пристальным взглядом голубых глаз. Потом было второе занятие, третье, четвертое… Раз за разом Антон все больше и больше замечал, что он заинтересован не только живописью, мир которой шаг за шагом ему открывал молодой учитель, но и его…руками. Каждый раз, стоило Попову сесть рядом и обхватить своей рукой ладонь парня, дабы показать новую технику или помочь провести очередную линию, Антон вздрагивал и не мог оторвать взгляда от длинных пальцев, красивой формы кистей и тонких запястий учителя. Даже бархатистый голос учителя отходил на второй план, что уж говорить об окружающей их комнате и мире в целом. Руки мастера снились парнишке во снах, не давали сосредоточиться на уроках, и он бежал на следующее занятие по уже знакомому адресу дабы снова увидеть и почувствовать смуглую мягкую кожу мужчины.

     Сначала это пугало. Ведь разве может казаться нормальным то, что юное тело реагирует на прикосновение жаром, расплывающимся внутри и концентрирующимся где-то внизу живота? Или каждый подросток готов взорваться изнутри только от вида того, как умелые мужские пальцы крепко сжимают кисть? Антон долго копался в себе, пугаясь своих мыслей, но в итоге пришел к единственному логически правильному выводу: он безвозвратно влюбился. Причем влюбился не в кого-нибудь, а в руки собственного учителя.

Нормально ли это? Конечно же нет, но только не для Антона. И он начал искать причины, которых так и не мог найти. Он присматривался к сотне рук прохожих, одноклассников и учителей, женских и мужских, людей разных возрастов, но они не вызывали в нем абсолютно ни одной эмоции. Значит, дело в самом человеке? Шастун провел полтора часа, рассматривая своего учителя: задумчивый взгляд голубых глаз вызвал легкий трепет где-то в грудной клетке, легкая полуулыбка заставляла улыбнуться в ответ, а голос словно обволакивал со всех сторон чем-то теплым и невесомым. Попов был красив, безусловно. Но руки… Они пробуждали самые потаённые чувства и эмоции. 
     Поэтому, когда Шастун получил задание написать картину, ему даже думать не пришлось над тем, что именно он изобразит. Мазок за мазком на холсте вырисовывались очертания мужских запястий, окольцованных тонкой красной нитью и длинных пальцев, державших кисть. Украдкой Антон вскидывал взгляд на учителя, который был занят изучением пейзажа за окном. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, лицо светилось спокойствием, а руки сложены на груди. Шастун поймал себя на мысли, что хочет прикоснуться, провести по мягкой теплой коже своими пальцами, прижать руки мастера к груди, ощутить, как длинные пальцы касаются его, но одернул себя от желания подойти, а лишь еще раз провел кистью по холсту.

— Арсений Сергеевич, — парнишка отложил кисточку и обернулся на учителя. — Посмотрите?

 Мужчина подошёл к мольберту и осмотрел работу. Антон с замиранием сердца ждал вердикта, грызя кончик кисточки. 

— Она не окончена, тут нет второго элемента, — поймав непонимающий взгляд, учитель присел рядом со своим учеником, вынимая изо рта мальчишки кисть. — Художник должен быть правдив, Антош. Он переносит на холст то, чем он восхищен, что нравится, что вызывает эмоции и чувства. Я вижу свои руки, это похвально, но не хватает ещё того, что эти руки делают. Давай подумаем, что бы ты хотел добавить? 

— Я не знаю, — честно признался парнишка. — Поможете? 

— Посмотри внимательно на картинку, — Арсений придвинулся к юноше и легко приобнял его за плечо, вызвав в Антоне дрожь. — А теперь закрой глаза и прислушайся к своим желаниям. Они могут немного пугать или казаться нелепыми, даже смешными, но их не стоит бояться. Ты должен сначала прочувствовать, может даже сделать, чтобы потом перенести это на холст. 

      Голос, такой тихий и спокойный, проникал сквозь каждую клеточку тела юноши, и Антон неосознанно откинул голову на плечо учителя, открывая тому вид на подрагивающие ресницы. Воображение яркими вспышками начало подкидывать парню картинки, где руки учителя умело вырисовывают узоры на тонкой белоснежной юной коже. Он чувствовал каждое прикосновение, холод краски на теле, все казалось настолько реальным, что Антон слегка выгнулся в спине и закусил губу, сдерживая стон удовольствия.       Арсений держал ученика, приобняв за плечо, и боялся даже моргнуть, наблюдая за тем, как менялись эмоции на юном симпатичном личике: от сосредоточенности до полного умиротворения, каждая эмоция считывалась настолько ясно и просто, что учитель мог и сам увидеть картины, которые рисовало воображение в мозгу у парня. Антон был прекрасен. Он был настолько чист, невинен и искренен, что мужчина невольно захотел стать частью его. Вторая рука неосознанно легла на вздымающуюся грудь и скользнула вниз на впалый живот, вызвав приглушенный стон из юных пухлых губ, от звука которого Попов вздрогнул. Жар тела юноши по венам пробирался вглубь учителя, собираясь тягучим желанием где-то внизу живота, сподвигнув вовлечь его в долгий поцелуй, прижимая к себе, но Арсений с трудом откидывал эти мысли, которые никак не хотели уходить из распаленного мозга. 

— Антон, — еле слышно позвал ученика Арсений, когда мягкие губы коснулись тыльной стороны ладони. Юноша распахнул веки и вопросительно посмотрел в голубые глаза учителя. Во взгляде юноши читались волнение и… Страх? — Чего не хватает твоей картине? 

— Меня, — почти шепотом ответил Шастун. Он все также полулежал в объятиях Попова, боясь пошевелиться. — Там не хватает меня. 

— Тебя? 

— Я хочу, чтобы вы написали картину. На мне, — Антон отодвинулся, выпутываясь из плена объятий, и неуверенно снял с себя футболку, ложась обратно на ошеломленного мужчину. 

— Антон, я не… — парнишка не дал Арсению договорить, уверенно вкладывая в руку кисть. — Художник должен быть правдив, Арсений Сергеевич.

     И учитель сдался. Под пристальным взглядом зеленых глаз он откинул кисть и коснулся кончиками пальцев бледной кожи, проводя ими вдоль выпирающих рёбер к груди. Антон вздрогнул, но покорно остался лежать, наблюдая за каждым движением своего мастера. Арсений окунул пальцы в краску и обвел темные бусины вставших сосков, с трудом удержавшись от того, чтобы коснуться их языком и попробовать на вкус, а потом опустился ниже к животу, вырисовывая узоры и заставляя кожу гореть от прикосновений. 

      Антон тяжело задышал и прикрыл глаза, полностью отдаваясь ощущениям. Казалось, что прохладная краска вот-вот начнет таять и течь от жара юного тела. Грудь юноши хаотично вздымалась и опускалась от сбившегося дыхания, сердце начало колотиться, как ненормальное, словно пыталось выпрыгнуть из плена ребер и добавить синевато-голубому узору красных кровавых капель. Он перехватил вторую руку учителя, лежавшую на его ключицах, и поднес к своим губам, покрывая кожу мелкими неумелыми поцелуями. Он не пропустил ни миллиметра, начав с запястья, а закончив кончиками пальцев, а потом направил руку учителя вниз и опустил на обтянутый джинсами выпирающий бугорок, выгнувшись навстречу прикосновениям и издав тихий стон.

— Наши занятия окончены, Антон, — немного грубоватый голос заставил парня вернуться в реальность и с непониманием посмотреть на вмиг посерьезневшего учителя. Арсений резко убрал руки от распаленного тела юноши и поднял того за плечи, помогая принять сидячее положение.

— Арсений Сергеевич, но… — Шастун лишь хлопал глазами, прижимая к себе футболку, уже успевшую испачкаться в ультрамариновой краске. — Я не… 

— Картину можешь забрать, — послышался ответ Попова, который скрылся за дверью кладовой, где хранились мольберты и краски. 

      Художник должен быть правдив. Но что же делать, если между правдой и запретной страстью грань настолько тонкая, что ломается от легкого прикосновения? Как найти эту грань и не переступить, чтобы не было больно потом осознавать, что один неверный шаг может разрушить целый мир?       Антону всего шестнадцать, а он сам разрушил свой мир, так и не найдя ответы на эти вопросы. И лишь мягкие теплые мужские руки до сих пор рисуют сине-голубые незамысловатые узоры на бледной коже во снах, заставляя резко проснуться и тихо всхлипнуть, смахивая слёзы.