Примечание
Ночь съела все дневные краски: трава, земля, деревья, всё в лунном свете теряло цвет, становясь бледными призраками самих себя, причудливым рисунком серебром и тушью. Всё, только не ликорисы. Эти хищные цветы и сейчас полыхали багрянцем, похожим на далёкое зарево голодного пожара. К счастью, просто похожим.
Ему было уютнее так, наедине с луной, без огней свеч или жаровни. Лёгкий ночной ветерок забирался в открытое настежь окно, путался в распущенных волосах и краях одежды, перебирал чёрные полотнища на стенах — рисунки на них, тускло светящиеся киноварью, казались то демоническими оскалами, то паучьими лилиями. Теми же лилиями, что цвели под окном — и сколько хватало глаз, до самого горизонта.
Вся комната пропиталась их густым сладким ароматом.
— Вэй Ин?
Он поворачивает голову, приветливо улыбаясь вошедшему в его дом. И пусть тот снова будет ворчать, что уже так поздно, а тёмный всё не в постели — какая разница, если без этого человека он всё одно не смог бы заснуть? Без его присутствия, тепла кожи, мягкого ритма сердца, ощущения близости...
Он давно привык к таким прикосновениям: нежным, трепетным, почти благоговейным. Стёртые струнами пальцы перебирают волосы, касаются щеки, и он, сильнейший из тёмных, наклоняет голову, ластится к тёплой ладони, словно ручной зверёк. Касается украдкой губами, прикрыв глаза, пряча за ресницами алое сияние.
Тот, кто сейчас рядом с ним, единственный не боится, когда на него смотрит человеческими глазами бесстрастная, абсолютная тьма. Но он так не хочет лишний раз напоминать о ней...
Знакомые руки обвивают плечи, родное дыхание на самое ушко тепло и немного щекотно; беззвучно смеясь, дурачась, он пихнул обнимавшего его заклинателя локтем в бок. Тот же лишь хмыкнул, легко поднимая его на руках. До постели — всего-то десяток шагов.
Сколько уже прошло времени — дней, периодов, а может, зим? Кто знает. Они не считали. Единственное, о чём столько раз жалел Лань Ван Цзи — что прождал пять лет, прежде чем решиться поцеловать, и ещё столько же, чтобы разделить с ним всё: жизнь, дом, постель, саму душу.
Тёмный, кажется, совсем не замечает времени. Он всё так же красив, как в ту лунную ночь на стене Облачных Глубин, и даже страшный шрам на горле совсем не портит его; Вэй Ин давно уже придумал стащить с нефрита лобную ленту, скрывая под ней следы старого увечья.
Его даже уже привыкли видеть таким — одетым в чёрное, с флейтой и Тигриной печатью на алом поясе, белой лентой на шее, спокойного и могущественного, как сама ночь. Едва ли кто-то во всём мире осмелился бы сказать, что они не были достойны друг друга.
Лань Ван Цзи почти не жалел о пяти годах, которые ему потребовались, чтобы решиться украсть его поцелуй. И о пяти после, прежде чем придти сюда, на Гору Мертвецов, о которую обломали зубы четыре Великих Ордена. Встать перед ним, уставшим, измученным постоянной борьбой и одиночеством, сказать ему три тех самых важных слова.
Лань Ван Цзи жалел лишь, что не успел раньше. Не успел ещё хоть раз услышать голос любимого человека.