Салли

     Бег. Это то, что сопровождает мою жизнь, сколько я себя помню. Моя мама говорит, что я не пошла, а сразу побежала. Я бегала везде: по переходам, вокруг пропасти, по столовой, даже когда детей уже покормили и ели только взрослые, по Яме, кто бы там ни тренировался. По улицам, в компании других Бесстрашных или одна, когда опаздывала на занятия. Вот странно — притом, что я постоянно бегаю, везде опаздываю! Вот и сейчас бегу, ведь сегодня день прибытия неофитов, и мне обязательно нужно успеть их всех разглядеть!

     Конечно, даже мне, племяннице лидера фракции, не разрешат открыто стоять и смотреть, как неофиты прыгают в сетку. И вообще, Бесстрашные скрывают этот ритуал посвящения, чтобы урожденным тоже было боязно первый раз прыгать. Но я знаю, и довольно уже давно. У меня есть потайное местечко, откуда прекрасно видно и слышно, как неофиты прыгают, орут, матерятся…

     Мне очень нравится наблюдать за неофитами. Я вообще люблю подсматривать за людьми — интересно очень, особенно когда они не знают, что за ними наблюдают. Я не подглядываю, нет, просто смотрю. У меня ведь мало друзей — моего возраста детей почти совсем нет во фракции. Официально тренироваться детям можно только с двенадцати лет, мне до этого еще год, но я тренируюсь лет с четырех. Может, и раньше, но я уже не помню. Это плюсы приближенности к лидерам. Плюсов, в общем-то, совсем немного, если бы меня спросили, променяла бы я эту самую приближенность на простую жизнь, я ответила бы: «Без колебаний».

     Мы живем в Чикаго, городе пяти фракций. После войны, что разрушила почти всю Землю, здесь, в Городе-За-Стеной, огороженном от внешнего опасного и пустынного мира, наши предки-основатели разделили людей по качествам. Эрудиты помогают нам с изобретениями, Дружелюбные — с пропитанием, Искренние — это наши законники, а Отреченные — правительство. Каждая фракция имеет свою территорию, своих лидеров, свои устои. Я — Бесстрашная, мы защитники города, и я навсегда останусь здесь, несмотря на то, что в восемнадцать каждый житель Чикаго может выбрать любую фракцию. По статистике девяносто пять процентов остаются в своей фракции, и мне плевать, что я из этого большинства, даже если тест принадлежности покажет иное. Это моя «фракция огня», она у меня в крови, в душе и в голове, я отсюда никуда не уйду!

     Конечно, я опоздала. Когда заняла свое излюбленное место, двое уже прыгнули. У-у-у, обидно — смотреть, как прыгает самый первый интереснее всего. Ну и ладно, на остальных тоже любопытно взглянуть.

     Те двое, что уже прыгнули — оба урожденные. Эх, никто из переходников первым не прыгнул, жаль. Крик, сетка пружинит, и инструктор помогает выбраться девушке из Дружелюбия. О, надо же, Дружелюбные к нам переходят. Не хватает Стиффа для комплекта.

     Тэ-э-кс, что у нас на сегодня? Два поджарых Эрудита, трое Искренних, Дружелюбная и семь урожденных. М-да-а, не густо. Неторопливо и внимательно рассматриваю группу, стараясь не упустить ни одной детали. Джордж, куратор этого года, уводит урожденных с собой, Амар инструктирует шестерых переходников. Дружелюбная, единственная девушка в группе перешедших, сразу привлекает внимание и вызывает удивление. Маленькая, стройная, если не сказать худая, особенно выделяются каштановые длинные волосы. Интересно, зачем она перешла в Бесстрашие? Какие у нее причины для этого? Она выглядит как самая настоящая Дружелюбная: мягкие черты лица, совсем не тренированное тело, прыгнула не первая… Что ей тут ловить?

     Многие, очень многие видят в Бесстрашных только то, что на виду. Видят, как ловко они прыгают, лазают, карабкаются, бегают, и даже понятия не имеют, как и через что все это дается. А ведь у нас почти каждый день кто-нибудь умирает. Да что там «почти» — каждый день кто-нибудь гибнет. А потом Бесстрашные идут пить пиво и рассуждать о том, что этот чувак, который сорвался с крыши/попал под поезд/пристрелили на патрулировании/упал в пропасть, исследует новые миры. Интересно, кто ввел эту чушь?

     Амар уводит переходников, а я, бросив короткий взгляд на часы, чертыхаюсь сквозь зубы. Ну вот, опять опаздываю. Еще и Сэм просил зайти… Опять бегом по коридорам Бесстрашия к лидерским апартаментам. Кроссовки мерно выстукивают по каменному полу помещения, и я наслаждаюсь этим привычным, знакомым звуком. Я очень люблю тут все: это мой дом. Совсем не понимаю переходников, как можно уйти куда-то из своей фракции?

     — Ты хотел видеть меня, Сэм? — врываюсь в кабинет, не подумав, что там может быть кто-нибудь еще. К счастью, никого больше нет, а Сэм в одиночестве разбирает бумаги.

     — О, Салли, проходи, девочка! — Сэм отрывается от своих дел и приветливо смотрит на меня, делая пригласительный жест рукой. — Садись. Видела неофитов? Что скажешь?

     Это у нас игра такая. Подсматривать нельзя, конечно. Но я подсматриваю, и Сэм в курсе. Уж не знаю, как он потом использует эту информацию, но дядя всегда меня спрашивает о неофитах, а я ему рассказываю. Мне нравится делиться с ним своими наблюдениями: Сэм всегда внимательно слушает. С тех пор как умер папа, дядя практически заменил мне отца. Папа тоже умел хорошо слушать, и мне очень не хватает разговоров с ним. И хоть Сэм совсем не похож на моего папочку, они ведь братья только по матери, все равно мне нравятся наши разговоры.

     История нашей семьи не самая простая — Клер Фьюри, родив в Бесстрашии моего папу Бена в шестнадцать лет, через два года на Церемонии Выбора ушла в Эрудицию, оставив своего сына на попечение бывшей фракции. Почему она так сделала — никто точно не знал, но ходили разные слухи. Кто-то говорил, что она влюбилась без памяти, а кто-то — что чего-то боялась. Как бы там ни было, в Эрудиции она вышла замуж и родила дядю Сэма, который в восемнадцать лет перешел в Бесстрашие, и всегда говорил, что он тут чувствует себя урожденным, будто не было этих лет в Эрудиции. Хотя вместе с этим назидательно добавлял, что непрерывная учеба и чтение книг сделали свое дело — не даром, оказавшись в Бесстрашии, он очень быстро выбился в лидеры и все смеялся, что в Эрудиции ему такая карьера никогда бы не светила.

     — На самом деле ничего особенного, — поспешно отвечаю, чувствуя, что пауза затягивается. — Девушка-Дружелюбная заинтересовала. Она первая вылетит, как мне кажется, слишком нежная, вся такая изящная. Сразу подумалось: «что она тут забыла?» Мелкая, стройная, хотя если будет хорошо тренироваться, может, и получится у нее. Парни из Эрудиции как на подбор: накаченные и высокие, будто их прямо отбирают там. Ну и Искренние, как обычно, наглые и глупые, к нам только такие переходят.

     — Думаешь, все останутся?

     — Если девушку не выгонят, то все, да.

     — А ты сама? — прищуривается дядя Сэм, внимательно рассматривая меня — Не думала фракцию сменить?

     — Да ты что, Сэм! Ни за что! Это мой дом, тут мои братья, мама… Да и куда идти?

     — Ну… В Эрудицию, например.

     — Пф-ф-ф, что я там забыла, у «носов»? Заносчивые и напыщенные. Я — Бесстрашная и всегда буду ею. Зачем мне еще какие-то фракции?

     — Ну, ладно, девочка, иди. Поезд скоро, если ты хочешь успеть в школу, тебе надо поторопиться. — Вот ведь черт! Теперь точно опоздаю.

     Опять бегом, бегом. Ну и конечно же, выбежав из-за угла, врезаюсь в этого тупого недоноска Билли. Ну что за день сегодня за такой? На встречу неофитов опоздала, в школу опоздала, теперь еще и это…

     — А, червяк ползет! Наш вечно везде опаздывающий червяк! Слушай, червяк, а если тебя пополам разделить, твои половинки будут дружить?

     — С тобой — ни за что! — фыркаю я, пытаясь проскользнуть мимо, чтобы не нарваться на неприятности.

     — А если червяку голову отрезать, сколько ты еще проживешь?

     — А сколько ты будешь верещать, Билли, когда я откушу тебе ухо? — прежде чем успеваю подумать: «Что делаю, что творю», уже бросаюсь на придурка и валю его на пол. Сидя на нем сверху, бью его по морде и вцепляюсь в ухо. Откусить, может, и не откушу, но потреплю и напугаю знатно. Как он меня задолбал!

     — А-а-а! — на ультразвуке орет этот дебил. — Уберите от меня психованную! Она меня покалечит!

     Кто-то хватает меня подмышки и снимает с Билли, закидывая себе на плечо. Ну конечно, кому как не любимому братцу обломать момент моего триумфа!

     — Крис! Как ты мог! Я его почти победила! А ты все испортил!

     — Мась, так нельзя! На нас все смотрят: мы особы, приближенные к императору, то бишь лидеру. Нам надо соответствовать.

     — Куда ты меня прешь, — извиваюсь я на плече старшего брата, ну точно, как червяк, — мне на поезд надо!

     — Отвезу тебя, мелкую задницу, прямо к школе, на поезд ты безнадежно опоздала, пока трепала мерзостного ублюдка.

     Да! Да! Да! Проехать на патрульном внедорожнике — это то, что надо! Я даже и мечтать о таком не могла! Что я там говорила о неудачном дне? Все это не считается, прокатиться на внедорожнике — это удачный день. Забираюсь на пассажирское сидение, пристегиваю ремень. Классно как! Подпрыгивая от нетерпения, верчусь во все стороны, наслаждаясь комфортом и чуть заметным запахом одеколона братца, которым пропитан весь салон. Что может быть лучше? Крис садится за руль, заводит машину.

     — Как там твоя рыженькая? — задорно спрашиваю, позабыв о приличиях. — Еще тебя любит?

     — Мась, ты куда свою кнопку суешь? Откуда ты вообще знаешь?

     — Ну-у-у… Ее буйную шевелюру трудно не заметить, когда она выходит из твоей комнаты. А чего ты так стесняешься?

     — Потому что с сестрами такие дела не обсуждаются, Мась, — укоризненно поглядывает на меня братец. — И вообще ты маленькая еще!

     — А вдруг ты женишься на ней, мне придется с ней дружить. Мне надо настроиться!

     Крис заржал так, что я чуть не оглохла. Чего такого смешного? То, что он женится, или то, что мне надо настраиваться?

     — Мась! Ты неподражаема! А почему, если не секрет, тебе надо будет настраиваться? Тебе Кэнди не нравится?

     — Нет.

     — Почему?

     — Ее слишком много. Слишком много волос, слишком много сисей, слишком много носа. Если ты женишься на ней, тебе придется выбрать комнату побольше!

     — Не переживай, я не собираюсь жениться.

     Да я, собственно, и не переживаю особо. Мне-то какое дело, если так подумать, не мне же с ней жить и постоянно морщиться от ее визгливого голоса. И бесстыжей наглости. И натыкаться постоянно на ее жвачку, которую она везде сует… Надо бы как-нибудь ей эту липучку в волосы забросить и послушать, как она визжать будет на всю фракцию!

     Какое-то время едем молча, я посматриваю на Криса. Какой-то он последнее время слишком нахмуренный. Что-то случилось, только вот что? Давно нет вестей от Джоша, они выехали на патрулирование за Стеной вот уже пару недель назад и до сих пор не вернулись.

     — От Джоша есть новости?

     Крис оглядывает меня недовольным взглядом, хмурится еще сильнее.

     — Кто сказал? Откуда узнала?

     — Мне мама сказала. Я, вообще-то, большая уже, это ты меня все в малявки записываешь. Их ведь ищут? Их же не бросят, правда?

     Опять этот насупленный взгляд, сжатые челюсти, напряженное молчание. Тэ-э-кс, ясно. Он мне ничего толком не скажет. Одна надежда на решетку между ванной и маминой комнатой. Когда Крис придет ее ругать, что я слишком много знаю, может, удастся выяснить, что же с Джошем.

     — Ты лучше об учебе думай! У тебя и так не все оценки хорошие.

     — Да думаю я, думаю…

     Нахрена мне эта учеба? Все равно я буду инструктором или пойду в патруль: чтобы хорошо стрелять или обучать неофитов не надо быть уж очень умной.

     Крис лихо подруливает прямо к главному входу, я подхватываю свою сумку, обнимаю брата и забегаю в здание, неподалеку от штаб-квартиры Эрудиции, где нас заставляют терять время на ненужное нам обучение. Лучше лишний раз потренироваться в рукопашке или стрельбе… Но уроки уже начались, я опять опоздала.

***

     Когда эта вся невозможно долгая нудная школьная каторга наконец-то заканчивается, выбегаю из класса и шурую на выход. Подбегая к переходу на другую сторону улицы, понимаю, что я забыла подойти отметиться к миссис Льюис. Эта вечно всеми недовольная тетка поставила мне в наказание приходить каждый день и отмечаться, что я была в школе. Угадайте, за что? Правильно. За опоздания.

     Поднимаюсь по лестнице на четвертый этаж, замечая, что даже дыхалка не сбилась. Оу, да я в отличной форме! В школе уже никого не должно быть: уроки закончились даже у второй смены, но там, возле классов, какая-то возня. И опять я слышу голос придурка Билли.

     — Давай, нос, скажи: «Бил­ли, самый сильный воин, пощади меня, жир­трес­та и слабака»! Давай, и мы тебя отпустим, правда! — Билли, как всегда, ублажает свою манию величия. Кто же на этот раз пал его жертвой, какой-нибудь очередной Дружелюбный?

     — Ты просто дурак, если думаешь, что я скажу хоть слово из твоей поганой речи! — довольно уверенно и твердо отвечает ему мальчишеский голос с ощутимой злобой. Ну, хоть кто-то не испугался этого придурка.

     — А ты знаешь, что за такие слова делают в Бесстрашии?

     — Мы сейчас не в Бесстрашии, если ты не заметил.

     — Бесстрашие не в Яме, а вот тут. — скорее всего, сейчас либо ударит парня по голове, либо в грудь. Идиот. Да когда же кончатся ступеньки уже? — Только не у тебя, конечно. У тебя тут только очки. Больше ничего.

     Голоса стихли, сменившись на смачные удары, вскрики, подбадривания и улюлюканья. Вот уебок, блин. Обещала маме не ругаться, но, е-мое, как он бесит меня со своими прихвостнями, кто бы знал! Так и есть: окружили мальчишку, и этот засранец избивает его. То же мне Бесстрашный, урод гребаный. Тьфу!

     Налетаю на Росса, разбиваю ему нос кулаком, одновременно с этим, в повороте, бью ногой Брета и, быстренько присев, валю его на пол подсечкой, пока он не пришел в себя. Теперь Билли. Ну, ты сам на меня нарвался. Быстрый перекат, моя нога встречается с головой придурочного урожденного и, когда он отходит от парня, добавляю по носу. Вот уродец мелкий! Во фракции ты что-то не такой смелый, на Бесстрашных-то, как я погляжу, не нападаешь так запросто даже со своими дружками.

     — Ах, вы, уроды дол­банные! Вы забыли манифест Бесс­траш­ных? Это и есть ваш ежедневный подвиг: из­де­вать­ся над членами других фракций вместо того, чтобы защищать их? Быстро рас­со­вали сто хуев по карманам и провалили отсюда, пока целы!

     Билли вместе со своими прихвостнями, чертыхаясь, кубарем скатываются по лестнице, а я поворачиваюсь к довольно полному мальчишке, которого избивал Билли. Он медленно встает, смущенно оглядывается вокруг, пряча небольшие, но яркие глаза. Даже отсюда я вижу, что они светло-серые. Он выглядит странно для мальчишки, я бы даже сказала трогательно — круглое лицо, русые кудрявые волосы, губы тонкие, но одна все же полнее другой.

     — Как тебя зовут? Ты Эрудит? — Оглядываюсь в поисках его очков. Они должны быть где-то тут, если не разбились, конечно. Мальчишка почему-то злится, наверное, он видит плохо, потому и неловко ему.

     — А что, по мне не видно? Был бы я Искренним, напялил бы белую рубашку и чер­ный пид­жак. А ты кто? На вид очень дру­желюб­ная.

     Я — и дружелюбная? Вот это номер, а-ха-ха, такого я давно не слышала. Жаль, что Билли уже уполз, ему бы понравилась эта шутка.

     — Да уж, я и спро­сила. По те­бе сра­зу вид­но, что ты Эру­дит, — неожиданно для себя замечаю оправу, в которой виднеется сиротливо застрявший осколочек стекла, а так она пуста. — Ой, твои оч­ки… уро­ды их раз­би­ли… Как же ты бу­дешь…

     — Не вол­нуй­ся, — уже мягче отвечает мальчик, поднимая испорченные очки, — я хо­рошо ви­жу и без них. А те­бя как зо­вут?

     — Ме­ня зо­вут Сал­ли Фь­юри, — пожимаю плечом и морщу нос. Знаю, что всегда так делаю, когда мне неловко. — Вот толь­ко ты так и не пред­ста­вил­ся.

     — Эрик Эванс, — улыбается он одним уголком губ, и мне безумно нравится этот жест — очень ему идет. — Но все зо­вут ме­ня Рас­ти.

     — При­вет, Рас­ти! А ку­да ты бе­жал, по­ка не встре­тил на­ших вы­род­ков?

     — На са­мом де­ле в биб­ли­оте­ку, — его глаза в одночасье загораются таким неподдельным интересом, что мне неудобно сразу его прервать, несмотря на то что мне пора к миссис Льюис. — Я на­шел там кни­ги доф­ракци­он­ных вре­мен. Они про вой­ну, во­ен­ную тех­ни­ку, как она ис­поль­зо­валась и как ус­тро­ена…

     — Все-все-все, я вас, Эру­дитов, знаю, вы лю­бого че­лове­ка до смер­ти за­гово­рите. По­ка, Рас­ти, уви­дим­ся как-ни­будь! — Черт возьми, к Льюис уже безнадежно опоздала. Теперь меня ждет выговор и продление наказания еще на неделю.

     — Я мо­гу по­мочь с уче­бой, ес­ли что! — кричит мне в спину Расти.

     О, а вот это было бы совсем неплохо. С учебой во фракции мне помочь некому, так и пробираюсь через тернии науки, как могу. Я ос­та­навливаюсь и, обернувшись, улыбаюсь парню.

     — За­мета­но, — оглядываю его еще раз, критически. Полноват, конечно, но все можно поправить. — А я мо­гу на­учить те­бя драть­ся, ес­ли что! Идет?

     — Окей, да­вай пос­ле уро­ков в тре­нажер­ном за­ле?

     — Да, я бу­ду. По­ка.

***

     Я успеваю быстренько заскользнуть в квартиру и пробраться в ванную, пока меня не заметили. Крис и моя мама орут друг на друга так, что дрожит посуда в шкафу.

     —…ты все равно ее не оградишь от всего! Крис, как ты не поймешь: ей одиннадцать, она достаточно умная и смышлёная, чтобы понимать, что происходит вокруг! Она все равно узнала бы, только не от нас и в какой-нибудь идиотской версии…

     — Ханна, мы совсем недавно похоронили Бена, а теперь еще и Джош… — лютует Крис, а я вздыхаю. Ханна — это наша с Кристианом мама, Бен — отец. Взрослые Бесстрашные называют своих родителей по именам. Почему? Вероятно это такой способ держать дистанцию: взрослые члены фракции часто гибнут, оставляя детей сиротами. А когда нет связи, то и переживать нечего. Так себе способ, вот со мной, например, не работает — я все равно, как бы мама ни старалась, люблю их всех: братьев, ее и папу, пусть он и умер. И все равно буду любить, даже если это больно. — Ты уверена, что она выдержит?

     — Я выдерживаю как-то… Она сильная, бесстрашная, ей придется это выдержать, такие вещи нельзя замалчивать. С каждым днем надежды все меньше. Когда с ними был последний сеанс связи?

     — Неделю назад, — уже тише и спокойнее отвечает брат. — С тех пор как они накрыли ту подпольную лабораторию. Доложили, что возвращаются, потом связь с ними пропала, и мы не можем их найти. Во всяком случае, в Чикаго их нет. Возможно, что-то случилось за Стеной, а подготовленных людей, чтобы послать на поиски, у нас нет. Да еще и неофиты… Черт, ну как так? Я знал, что добром это не кончится. Он всю жизнь за Стену рвался, вот и получил. Ладно. Ты тогда сама с ней поговори. Я к себе пойду. Завтра опять выступаем, патруль по городу.

     — Крис, если только будут какие-нибудь известия…

     — Ханна, ты же знаешь! Конечно, я первым делом тебе сообщу!

     Дверь хлопает, а меня вдавливает в стену. Я как сидела, так и осталась сидеть в ступоре на полу. Значит, все серьезнее, чем я думала. Джош не просто пропал, он ввязался в заваруху и не вернулся. Такое часто бывает — каждый день кто-то из нас теряет своих близких, и пора бы уже привыкнуть, но я не могу. Мне все еще больно. Слезы текут и текут. Моя футболка уже совсем мокрая на груди, когда мама заходит и садится на пол рядом со мной.

     — Все слышала? — нахожу в себе силы только кивнуть.

     — Эван, Ник, Матт… они знают?

     — Крис обещал с ними поговорить… — мама откидывает голову и закрывает глаза. Я знаю, как ей хочется поплакать, ее душа рвется, но она держится как настоящая Бесстрашная и не будет плакать.

     — Может, он найдется еще, а, мам?

     — Может быть… Все может быть.

     — Ты поплачь, мам, тебе полегче будет. Ты совсем не плачешь, так нельзя. Когда папа…

     — Салли, не надо, я прошу, пожалуйста. Если я начну плакать, этот фонтан уже никто не остановит. Я прошу, ты тоже не плачь. Надо держаться.

     Может быть, Бесстрашие было создано железными людьми. Без сердца, без души, без эмоций. Ну как держаться, когда в груди так и печет, так и рвется все? Черт! Я порывисто вскакиваю и убегаю туда, где мое любимое место — на «свою» крышу. Это какая-то ошибка в конструкции: последний этаж, под ним комнаты, а верх — что-то типа мансарды или балкона, не знаю, как они там называются. Больше всего напоминает грот: со всех сторон огорожено стенами, а сверху ничего нет. И перила довольно высокие. Попасть сюда можно, только если спуститься сначала в пропасть, перейти через проход и подняться с другой стороны. Вообще-то, есть дверь, которая ведет прямо из коридора на последнем этаже, но она давно заколочена, и на нее никто не обращает внимания.

     Тут я могу побыть одна. Ну, то есть совсем одна. Здесь меня никто не найдет, и можно дать волю эмоциям, рвущим душу слезам. Крис и Джош — они самые любимые. С остальными братьями мы больше соревнуемся всегда. Это они придумали мне прозвище «червяк» из-за того, что когда я была совсем маленькая, больше напоминала тростиночку из-за худобы и ползала не на карачках, а на животе.

     Джош, когда приходил забирать меня из детской комнаты, всегда приносил яблоко. Где он их брал, я не знаю, но с тех пор яблоки для меня — самое любимое лакомство, а их аромат прочно ассоциируется с любовью и защищенностью. Про Криса я молчу: он самый лучший на свете брат. Мама говорит, что это из-за разницы в возрасте: когда я родилась, Крису было двенадцать, а Джошу десять. Для них девочка была в новинку, как и для всей нашей семьи, где вот уже несколько поколений рождались одни мальчики. Матт, Николас и Эван, которым на момент моего рождения было соответственно два, три и пять, мало что понимали и восприняли меня, как что-то само собой разумеющееся. А Крис и Джош прониклись сразу. И вот Джоша нет, он пропал неделю назад.

     Нет, не могу я тут сидеть в одиночестве, кажется, что сейчас все слезы вытекут. Пойду в Яму. Даже если прогонят, залезу наверх и посмотрю просто.

     В «Яме» тренируются переходники, кто-то уже дерется, кто-то готовится. М-да, интересно, а как Дружелюбная собралась драться? У нее нет пары, я имею в виду: нет другой девушки в группе. Она что, будет драться вот с этими амбалами? Ха, ну это будет просто избиение, а не драка. И точно, Искренний по имени Пол избил ее так, что пришлось отправлять полумертвую Дружелюбную в лазарет. Почему Амар это допускает? Он хочет, чтобы ее выгнали к изгоям?

     В лазарете у нас царствует доктор Френк Левин. Большой толстый дядька с одышкой и пирсингом в носу. Ага, правильно, напоминает борова.

     — Привет, Френки. У тебя клиент?

     — Да, принесли девчушку. Иногда смотрю на них и не пойму, о чем эти девицы тщедушные думают, когда идут в Бесстрашие?

     — Что у нее? Переломы есть?

     — Ну, только если одно ребро сломано, а руки-ноги целы. А ты чего печешься, знакомая твоя?

     — Да нет, просто это единственная в этом году девушка из переходников. Вот, интересно стало. Можно я тут побуду?

     — Ну, если больше делать нечего, оставайся, конечно. Только смотри, допоздна не засиживайся, а то мне Ханна вставит пропиздон. Ой, извини…

     — Да успокойся, Френки, — машу я рукой и исчезаю в зале для больных. Это такая огромная холодная, как и все в Бесстрашии, комната с кроватями. На них отлеживаются все, кого избили или покалечили. Инфекционное отделение в другом отсеке, операционная здесь же. В зале никого нет, только тщедушная фигурка на кровати, поверх одеяла. Зачем они с ней так? Ведь ясно, что она вырубилась почти с первого удара, но этот садист Пол продолжал ее избивать. Может, нажаловаться Сэму? Тогда будет правдой, если меня будут дразнить «ябедой» и «наушником». А что еще делать? Ее или убьют, или покалечат тут. Она совсем не может за себя постоять.

     — Привет, — выдергивает меня из раздумий тихий голос. — Ты кто?

     Девушка потихоньку начинает приходить в себя. От уха ко рту тянется большой синяк, правый глаз заплыл… Типичная картина для Бесстрашия.

     — Я? Я девочка, — отвечаю тихонько, а эхо вторит мне многократно. Озноб пробирает до костей, надо вытаскивать ее поскорее отсюда…

     — Вижу, что не мальчик, — ухмыляется здоровым уголком рта Дружелюбная. — Ты чего тут делаешь? Странно, ты первый ребенок, которого я видела тут. А где остальные дети?

     — Тут детей держат отдельно от взрослых до десяти лет. Такое правило. Чтобы не привязывались сильно: Бесстрашным надо работать, и все такое. Мы живем в детской комнате, там же и учимся до шести лет, а потом нас возят в школу на автобусе или едем сами на поезде, когда можно прыгать.

     — А ты почему тут?

     — Я лидерская родственница, мне все можно, — с гордой улыбкой привираю я, потому что надо же плюсы искать в моем положении. — Я видела, как тебя избили. А ты даже не сопротивлялась.

     — Я никогда в жизни не дралась. Но всегда хотела научиться.

     — Так зачем же дело встало? Тебе Амар разве не показывал приемы?

     — Он вообще на меня внимания не обращает и делает вид, что меня нет. Он, по-моему, того… Женщин, вообще, не очень жалует…

     — Ну… Что да, то да, есть немножко, — пожимаю я плечиком и улыбаюсь. Девушка нравится мне все сильнее с каждой минутой.

     — И я одна из переходников-девушек, мне иногда даже поговорить не с кем. Парни только издеваются, причем все вместе, будто объединились против меня, стараются все сделать, чтобы я ушла. Наверное, мне дорога прямо к изгоям…

     — Вот никогда так не говори! — горячо перебиваю ее. — Ты выбрала Бесстрашие, а у нас девиз — «Бесстрашные никогда не сдаются!» Нельзя опускать руки, тем более раньше времени! Еще не все потеряно, драка — ерунда, можно научиться. Да вот, даже я могу тебя научить, хочешь?

     — А ты разве умеешь?

     — Я же урожденная: дерусь, сколько себя помню. Давай, приходи ночью в «Яму», покажу тебе несколько приемов.

     — Лет-то тебе сколько?

     — Мне одиннадцать, но это ничего не значит. Я, конечно, со взрослым мужиком не справлюсь, но приемы-то я знаю. Давай, вот увидишь, тебя просто надо потренировать, вот и все. Заметано?

     — Тебя как зовут-то, Кнопка?

     — Меня зовут Салли, и не надо выдумывать разные прозвища!

     — Да ладно, не обижайся! Я — Кимберли, или сокращенно Ким. Но большинство тех, кто меня тут знает, называют «слабачка».

     — Ничего, мы им всем еще покажем. Глотай побольше обезболивающих, и жду тебя в «Яме».

     Ким кивает, глядя на меня недоверчиво, а я решаю для себя сделать все, чтобы она вышла из красной зоны. И она выйдет. Клянусь!