Ветер бьёт по лицу, порядком отросшие волосы постоянно мешают обзору и Чуя даже не уверен, что предложи ему сейчас кто-то их срезать, он бы отказался. Один из подчинённых держит над ним зонт и это кажется не только бесполезным, но и совершенно бессмысленным. Но Чуя позволяет.
Они стоят над Сагамским заливом и он едва удерживается от желания растереть продрогшие руки. Предположительно, это последняя встреча. Лидеры организации, что занималась поставками кокаина в Йокогаму, сами изъявили желание возобновить переговоры — после того, как половину посланных ими людей возвратили в виде разорванных ошмётков. Вторая половина пережидает третьи сутки в подвале подконтрольного мафии увеселительного заведения и Накахаре очень не хочется прибегать к пыткам, потому что, в отличие от Дазая, он, во-первых, не так в них хорош, и во-вторых, не ловит от них пугающего кайфа.
Но вынимая из пачки новую сигарету, Чуя думает, что если они не появятся в ближайшие пять минут, он просто снесёт всем головы. Он слишком устал за эти двенадцать дней (по ощущениям вечность), из которых половину времени пришлось потратить на разъяснение остолопам своего места, а другую на сигареты в тупом ожидании, так как соображали они ещё медленней, чем казалось изначально.
Зажигалка чиркает два, три раза, пламя безжалостно сносит ветром и подкурить выходит лишь на пятый. Он затягивается, стараясь найти в этом хоть какое-то успокоение, но лишь ещё больше раздражается, готовый смять сигарету в руке. Он начинает понимать, для чего у Дазая столько игр на телефоне и зачем тот носит с собой портативную консоль. Внезапно хочется посмотреть на выражения лиц своих людей, если он передаст им управление каким-нибудь "MotorStorm" на время переговоров. Всех этих облачённых в абсолютно идентичные костюмы суровых мужчин, вынужденных подчиняться совсем молодому мальчишке. Должно быть, это уморительно.
Вдохнуть дым, прикрыть глаза. Волны шумят и ветер задувает под одежду, совсем погоде не соответствующую. Чуе кажется, что его кости начинают стачиваться, как камни у берега — медленно, едва заметно, но болезненно и неотвратимо. Разжать губы, выдохнуть, перехватить тлеющую сигарету пальцами левой руки, а правую спрятать в карман пальто. Это хорошо. Хорошо, что пальто не греет от слова «совсем»; хорошо, что волосы бьют по лицу, кожу на щеках неприятно колет и губы потрескались; что пару дней назад он разнёс чужой ангар, упаковал пять бездыханных тел в чёрные пакеты и оставил у причала с последним предупреждением.
Потому что это всё вымывает из него неубывающее тревожное предчувствие, как холод — кальций с его костей, как вода — скалы.
Это беспокойное ощущение возвращается по утрам, когда Чуя пытается выхватить пару лишних минут сна, и один раз, когда впервые за почти две недели наполняет бокал вином. И тогда всё внутри просто кричит, что ему нужно обратно, в Йокогаму. А потом Дазай шлёт какие-то глупости в совершенно своём стиле и Чуя снова вливается в работу.
Сзади доносится шум подъезжающих машин. Чуя ещё пару секунд смотрит перед собой, понимая, что отсчитал не более трёх минут и с сожалением давит сигарету носком ботинка.
***
— Оставь отчёт на столе, — бросает Мори Огай, устало махнув рукой. Элис трёт глаза маленькими ладошками и нетерпеливо постукивает одной ногой, прислонившись к двери. — Иду, иду.
Кабинет освещает мягкий желтоватый свет, и в окнах, обычно открывающих вид на всю Йокогаму, только их бледные отражения. Чуя делает, как ему велят, коротко желает спокойной ночи, а Элис тут же отскакивает в сторону, пропуская его. Но чужая ладонь неожиданно ложится на плечо.
— Босс?
Мори смотрит сквозь опущенные ресницы, бросающие на лицо длинные тени, и в этом его прищуренном взгляде удивительно читается какая-то озабоченность. Он молчит ещё с пару секунд, будто бы раздумывая над чем-то, а затем медленно качает головой и разжимает пальцы.
— Отдохни, Чуя-кун. Поговорим утром.
И тоже направляется к выходу, поддаваясь тянущей его за рукав Элис. Внутри снова ворочается нехорошее предчувствие, но Чуя чувствует себя слишком вымотанным и просто заталкивает его как можно глубже. Оно мучает его уже добрые две недели, однако до этих пор так ни к чему и не привело.
В квартире тихо и пусто. Дазай может быть где угодно — на очередном задании, в «Люпине», или опробывает новый способ самоубийства. Чуя даже рад, никто не станет мешать ему нормально выспаться. Конечности совсем ватные, голова гудит, и хочется поскорее упасть и вырубиться.
***
Он понимает, что что-то не так, когда следующим утром встречает у кабинета босса раненого Акутагаву. Тот здоровается совсем вяло, скорее просто потому-что положено, и удаляется, легонько придерживая левый бок поверх бинтов.
Мори демонстративно пролистывает его отчёт, откинувшись в кресле.
— Отлично, Чуя-кун, — он откладывает бумаги на край стола и сцепляет руки в замок. — Благодаря тебе у нас на одну проблему меньше, — коротко улыбается, снисходительно чуть наклоняя голову.
— Благодарю, Мори-доно, — Чуя только кивает и продолжает стоять на месте, ожидая, что Мори сам ему всё поведает.
На полу лежит Элис, что-то сосредоточенно выводя на очередном листе бумаги, и болтает в воздухе ногами. Вокруг неё разбросаны мелки. Чуя не хочет думать о том, что с момента его появления она рисует только красным, ему и без того тошно. Кажется, ещё немного и пол под его ногами проломится просто от того, что станет трудно контролировать способность. Бешено колотится сердце в груди и он дышит через раз.
— По правде говоря, кое-что изменилось, пока ты отсутствовал, — Мори заходит издалека и Чуе приходится стиснуть зубы, чтобы не врезать по столу и не потребовать ответы. — Конфликт с «Мимиком» был исчерпан и правительство щедро вознаградило нас за их устранение, — он демонстрирует чёрный матовый конверт, легонько размахивая им в воздухе.
«Удостоверение организации эсперов» — фактически, их действия узаконили. Это ведь хорошо, так? Чертовски хорошо. Однако Мори не выглядит довольным, и сердце Чуи продолжает заходиться в бешеном ритме. Дазай упоминал в редких сообщениях о своём расследовании по делу «Мимика» и если всё завершилось удачно, то это должна быть его заслуга.
— Хотя, полагаю, другая новость заинтересует тебя больше, — Чуя задерживает дыхание. Огай прищуривается, натянутая улыбка сползает с его лица. — Дазай пропал. Его трупа не было найдено среди прочих и никто не может с ним связаться.
— Мне его разыскать? — он не думает, когда выпаливает это, едва не перебивая Мори. Не думает ни о возможном недовольстве босса, ни о том, как слегка дрожит собственный голос, ни о хихикнувшей над чем-то Элис. В голове внезапно сплошная пустота, и все силы приходится приложить только к тому, чтобы сохранить невозмутимое лицо.
— Нет необходимости, — равнодушный взмах рукой, и Мори действительно выглядит совершенно спокойным. — Если Дазай захочет исчезнуть, то никому из нас его не найти.
— Вы хотите сказать, он ушёл?
— Ты можешь сделать собственные выводы, — он выуживает из полки какую-то папку, протягивает её Чуе и затем кивает в сторону двери. — Ступай.
Собственные шаги отдаются длительным эхом в черепной коробке, словно он в чьём-то нелепом фильме и этот кто-то играется со звуковыми эффектами. Чуя бросает напоследок беглый взгляд в сторону Элис, вокруг которой уже куча изрисованных красным цветом листков бумаги, и прикрывает дверь. Прямо здесь, в коридоре перед кабинетом босса, распахивает папку, потому что воздуха уже совсем не хватает. Преследовавшая его тревога лопнула ещё там, перед столом Мори, а может даже раньше, при виде удаляющегося Акутагавы. Чуя не может точно сказать, только понимает, что на её месте абсолютная пустота — разрастающаяся и пугающая. В горле совсем сухо и пальцы дрожат, листая страницы.
Первым он замечает имя Анго в строке предателя. Потом ведёт пальцем по списку погибших и видит окончательно выбивающее кислород из лёгких «Сакуноске, Ода». Обстоятельства не изложены. Между рёбрами всё сдавливает и Чуя с усилием делает глубокий вдох, выпрямляясь и прислоняясь затылком к стене.
— Дазай, ты идиот.
Прошло всего лишь чуть больше суток.
Вспоминается вчерашний день и сообщение, которое Чуя отправил в дороге: «Хей, мумия, я выезжаю, к вечеру буду. Надеюсь, ты не разнёс мою квартиру, иначе можешь больше не рассчитывать на лёгкую смерть». Он рывком вынимает телефон из кармана и находит нужный контакт. Дазай тогда ничего не ответил, а Чуя заснул в машине. Вместо гудков в трубке красноречивое «Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети» и хочется швырнуть телефон так, чтобы тот проломил стену. Но в коридоре появляются люди.
Он ведь только недавно доставал в сообщениях своим нытьём по поводу очередной сорванной попытки суицида.
Чуя всегда думал, что с уходом Дазая вздохнёт с облегчением. Что, скорее всего, прикончит его собственными руками, будет смотреть на медленно бьющуюся на шее вену и чувствовать угасающую жизнь под своими пальцами. Что придёт на следующий день после похорон и со словами «Ты был неплохим напарником, но жутким мудаком» возложит на могилу какие-нибудь совсем дешёвые цветы. Что последнее слово останется за ним. Чуя никогда не думал, что Дазай свалит в закат, оставив его вот так. Осаму ведь был рождён для мафии, всё в нём буквально кричало об этом и кто бы мог подумать, что он уйдёт из-за чьей-то смерти.
Чуя всегда думал, с уходом Дазая ему станет легче, но на деле же в нём кипит ярость. Только чистейший гнев и желание поддаться Порче и разнести всё к чертовой матери.
Он не знает, как реагировать, и не до конца контролирует свои действия, выходя на улицу и доставая ещё новую упаковку сигарет. Несколько раз щёлкает зажигалкой, матерится, закуривает и смотрит в небо. В Йокогаме тепло, нет моросящего ветра и тупого бесполезного зонта над головой. В Йокогаме чистое небо и путающиеся в листве деревьев солнечные лучи. Но лучше бы лил дождь. Лучше бы его щеки саднило, лучше бы руки приходилось растирать и прятать в карманах — в карманах пальто, которое нихуя не греет. Дым в лёгких не помогает, не глушит эмоции, а только заостряет все чувства и наравне с гневом Чуя ощущает боль. Едва осознав это, от неё начинает тошнить.
Он всё равно докуривает, тушит сигарету в кулаке и не обжигается только благодаря способности. А потом вытаскивает вторую.
Его останавливают на четвёртой, осторожно коснувшись плеча. Тогда он понимает, что стоит не один. Ещё несколько человек пялятся на него, не то боязливо, не то взволнованно, а совсем рядом — старик Хиротсу.
— Накахара-сан, всё в порядке?
Он старается как можно небрежнее сбросить с себя чужую руку и быстро обводит всех взглядом.
— Конечно, отлично. Вы разве не слышали? Хренов суицидник сбежал, — втаптывает окурок в землю и берётся за пятую. — Надо бы устроить вечеринку по такому поводу.
Они удивлённо хлопают глазами — вероятно, Мори ещё этого официально не объявлял. Только Акутагава, прислонившийся к стене, смотрит себе под ноги так напряжённо, будто точно прожжёт дыру.
И предотвращая расспросы, Чуя спешит уйти.
Дома он оказывается только к вечеру. Досконально изучает за день доклад об операции с Мимиком — он короткий и со столькими пропусками, что Чуя не до конца понимает, как должен сделать какие-либо ''Собственные выводы'' с таким скудным количеством информации, если только не те, на которые его явно подталкивают. Но Дазай никогда не был сентиментальным — осознание этого наступает сразу после того, как первая волна ярости отпускает его. Если бы дело было только в предательстве одного и смерти другого, тем более в ходе выполнения задания, Осаму бы скорее заперся в пыточной с виновниками или просто первыми, кто попадётся под руку. Однако потом он вспоминает ночь две недели назад и поникшего Дазая, рассматривающего фотографию.
Либо Мори играет с ним, стараясь натолкнуть на определённые мысли, либо же он в самом деле слишком плохо знал Дазая. И самое худшее — если и то, и другое.
Он возвращается домой и, не раздеваясь, бредёт на кухню за самой дорогой бутылкой в своей коллекции — такое событие стоит хорошенько отметить. Всё-таки, без Дазая его жизнь в действительности должна стать проще, как ни крути. Чуя наполняет бокал, смотрит на тёмно-фиолетовую жидкость и свою гостиную через тонкое стекло. У телевизора размотанный рулон бинтов и полупустой бутылёк перекиси, через спинку дивана перекинут галстук, на подоконнике полная пепельница и кружка с остатками кофе на дне. Чуя осушает бокал вина в пару глотков, вытягивает руку, разжимает пальцы и на периферии сознания слышит звон разбивающегося стекла. На языке приятное фруктовое послевкусие. Он облизывает губы и подносит ко рту саму бутылку. Где-то внутри быстро мелькает мысль, что это, вообще-то, Петрюс 1989-го, и пить его вот так — настоящее варварство. И на всё это — похуй.
В спальне все вещи также на месте: все футболки, рубашки на вешалках в шкафу, пушистые домашние тапочки с головами котиков, над которыми Чуя очень долго ржал; игральные карты, в которые они часто рубились на спор; несколько свечей, оставшихся после попытки Осаму поиграть в романтика, закончившейся пожаром в ванной; серия фигурок персонажей из юмористического телешоу о неудачливых грабителях, выстроившаяся на полке между книгами; вечно возобновляемая кучка рекламных брошюр, флаеров и визиток, которые Дазай с радостью брал по несколько штук сразу. Ничего не исчезло вслед за ним и ничего лишнего не прибавилось. И лучше бы Дазай разнёс его квартиру к чертям. А не оставлял всё, что натащил сюда, как ненужный хлам, как хреновую шутку.
Чуя резко вздрагивает от громкого звука, подозрительно похожего на взрыв, и инстинктивно подбегает к окну. Во дворе стоит дым, начинают выть сигнализации машин и зажигается свет в окнах соседних домов. Чуя стоит, сжав подоконник, ещё несколько мгновений, прежде чем до него доходит, что где-то там он оставил свою машину. Он спохватывается, выбегает в подъезд, перескакивает ступеньки и оказывается на улице перед источником дыма. Его автомобиль. Горит.
Становится смешно. Так невыносимо смешно, что он пьянеет от сюрреализма происходящего куда сильнее, чем от выпитого вина. Ему стоит злиться? Наверное. Но он стоит перед поднимающимся в темнеющее небо пламенем, обхватив себя свободной рукой, и смеётся так, словно у него приступ. Впрочем, это было бы недалеко от правды.
Подорвали только его машину, никого не зацепило. Это настолько же странно, насколько выглядит, и Чуя боится даже предположить, кто это мог устроить, потому что в таком случае, кажется, придётся вскрываться.
Он выпрямляется, допивает остатки вина и, замахнувшись, швыряет бутылку в огонь. Она бьётся о покорёженный металл и несколько осколков долетают до него и оставляют царапины на скуле. Боль нисколько не отрезвляет. Чуя раскидывает руки в стороны, задирает голову и ждёт. Надеется, что это было неудачное покушение и кто-нибудь сейчас выстрелит в него из винтовки. Нет, он не Дазай и не ищет смерти, тем более такой нелепой, — но жаждет хорошей расслабляющей драки. Только бы это была не очередная издёвка.
Но никто не стреляет. Вдалеке звучат сирены пожарных и полиции, которых, вероятно, вызвал кто-то из соседей. Чуя боится, что если перестанет смеяться, боль в груди его пожрёт.
***
На маленькой полукруглой сцене мужчина в чёрной рубашке перебирает клавиши синтезатора и ему негромко вторит дама у микрофонной стойки, напевающая что-то ненавязчивое на английском. В баре приглушённый голубоватый свет, довольно тихо и вполне приятно пахнет. Чуя понимает, почему Дазаю могло здесь понравиться.
По слухам, прошлой ночью здесь видели кого-то, по описанию очень похожего на него.
Почти все столики заняты, так что Чуя садится за барную стойку, тем более, что отсюда отлично прослеживается вход. Заказывает безалкогольный коктейль и принимается ждать. Он почти на сто процентов уверен, что Дазай здесь больше не появится, как минимум в ближайшие дни, но всё равно иррационально надеется. Мозг напоминает о той самой больной привязанности и Чуя заталкивает данную мысль также далеко, как тогда — плохое предчувствие. Вот только теперь с настоящей злостью.
Прошло чуть больше месяца с исчезновения Дазая и пора бы уже смириться с тем, что либо он и вправду ушёл, либо, наконец, нашёл себе безболезненный способ самоубийства. Но Чуя всё равно здесь. Рассчитывает найти его и начистить наглую рожу.
Он съедает дольку апельсина со дна бокала и на втором часу всё же заказывает вино. Людей постепенно прибавляется, музыка становится оживлённее, но знакомой самодовольной улыбки так и не наблюдается.
Почувствовав на себе чей-то взгляд, он оборачивается. За столиком в углу потягивает из трубочки коктейль миловидная девушка в тёмном платье с глубоким вырезом и, не отрываясь, смотрит на него. Она совсем худенькая, с бледной кожей и длинными пшеничными волосами. Веснушки покрывают её плечи и открытый участок груди. Она облизывает верхнюю губу и улыбается ему, наматывая одну прядь на палец.
Чуя отворачивается и смотрит в свой бокал. Девушка вполне в его вкусе, но он ещё слишком трезв, чтобы променять забинтованные плечи ублюдка Дазая на её декольте. Он вслушивается в ускорившуюся мелодию, в чужие разговоры, глядит на часы и в очередной раз в сторону двери. Допивает остаток залпом и просит повторить.
Кровать отеля — мягкая, простыни новые, и к этой комнате он уже почти привык. Находиться в собственном доме невыносимо, там отовсюду разит Дазаем даже после избавления от всех его вещей. Девчонка, имя которой совсем не отложилось в памяти, извивается под ним, раскидывая светлые волосы по подушке, и в тусклых отсветах с улицы они отдают золотом. Нежным, тёплым, тающим под его ладонями. Она обхватывает его плечи, жмётся всем телом, оставляет на лопатках длинные борозды и стонет ему на ухо чужое имя.
Позже Чуя курит в открытое окно, слегка протрезвевший, и почему-то чувствует себя ещё более паршиво, чем прежде.
— Она тебя бросила? — тянет за спиной расслабленный голос.
— Кто?
— Та, о ком ты думаешь, — она приподнимается на постели, судя по звукам, и шарит в поисках своего телефона. — Уж явно не обо мне.
Чуя фыркает, выпуская вместе с этим сигаретный дым, и закатывает глаза.
— Это не твоё дело.
— Да ладно тебе, я понимаю, — девушка встаёт, подходит ближе и накидывает на его плечи покрывало. — Я пойду в душ. Вызовешь мне такси?
Он коротко кивает, не оборачиваясь.
Такси приезжает через двадцать минут. Накахара одевается и провожает её до выхода, как подобает. Она просит телефон и быстро набирает номер.
— Спасибо за хороший вечер. Позвони, если захочешь ещё встретиться, — Чуя читает имя нового контакта и оно такое же тёплое, как и она сама — Исо (в пер. «Побережье»). — Позволишь совет? Тебе лучше постараться двигаться дальше.
Исо занимает заднее сиденье, Чуя платит водителю более, чем достаточно, и хмуро смотрит вслед удаляющейся машине.
— Уж сам разберусь, — бормочет он себе под нос, пряча голые руки в карманы джинсовки и ощущая, как эта ложь виноградником пускает в нём первые корни.
В следующие месяцы он старается сконцентрироваться на работе. Не то, чтобы до этого он халтурил, но сейчас, раз Порча больше «вне игры», стоит сосредоточиться на других своих сильных сторонах и доказать всем, что оставшаяся половина Двойного чёрного и в одиночку стоит не меньше. Двигаться вперёд, на самом деле, правильная мысль, и раз уж у Дазая это получается, то сможет и Чуя.
Неподтверждённые слухи о человеке, за информацию о котором кое-кто из мафии готов хорошо заплатить, ещё приходят какое-то время с разных концов города, из баров, где играет джаз и подают дешёвое пойло, из захудалых районов вдалеке от побережья, куда без оружия соваться вообще не стоит, и из публичных домов со стриптиз-клубами, не принадлежащими Портовой мафии. Чую откровенно беспокоит вероятность того, что Дазай действительно посещает хотя бы половину этих мест, но он сжимает кулаки и пересиливает себя, не подрываясь ни в одно из них. Неважно, из горя ли, шока, нежелания более заниматься делами мафии, из-за чьей-то кончины или по любой другой причине, каждая из которых казалась в отношении Осаму абсурдной, — Дазай ушёл, оставив его. Он ушёл, едва ли задумавшись, что оставляет кого-то. Поэтому двигаться дальше — настолько верная мысль, насколько это вообще может быть возможно. Чуя больше не станет гоняться за ним, пусть проваливает хоть в Клоаку дьявола.
Пора стать соло.