Той осенью снег выпадает слишком рано.
Акутагава подставляет ладонь и смотрит, как затейливые снежинки тают на его коже, быстро превращаются в воду. Пальцы лишь слегка покалывает, но ему кажется всё внутри уже замёрзло.
Накахара-сан спрашивал, не хочет ли он взять отгул или даже несколько. Сказал, что позволит. Рюноске всё ещё не может понять, для чего. Чуя смотрел на него с каким-то сожалением, легонько коснулся плеча и больше ничего не говорил.
Это было утро среды. Судя по всему, снег шёл уже с ночи.
Ему кажется, что все на него смотрят. Абсолютно все, без исключений, оборачиваются и сочувственно глядят ему в спину, перешёптываются, жалостливо сводят брови и поджимают губы. Акутагава почти может слышать их голоса. Он представляет, как рвёт их тела на части, снова и снова, пока в этой мерзотной каше нельзя будет опознать даже принадлежность к человеческому роду. И даже тогда их шёпот и соболезнующие взгляды будут преследовать его.
День пролетает очень быстро и абсолютно бесполезно, ускользает, как растаявший снег в руках. Хигучи всё время смотрит в пол и вздрагивает от одного упоминания своего имени, порывается взять всю бумажную работу на себя. Она ничего не говорит ни ему, ни за его спиной, и никогда не посмеет, но то, как ещё пуще прежнего старается постоянно держаться рядом, раздражает куда сильнее.
Разве в нём что-то поменялось? Разве что-то должно поменяться?
— Как ты? — Гин ловит его в коридоре. Они встречаются впервые за пару дней, она пропадала на задании с Чёрными ящерицами. Лучше бы и не виделись — получить этот взгляд от неё хуже всего.
Акутагава фыркает и отворачивается, лишь бы не смотреть.
— Что за вопрос? Также, как и всегда. Давно ты вернулась?
— Я слышала про Ацуши, — ещё настойчивее сжимает его локоть.
— И? — холодно. Ему никогда не было так холодно.
— Он ведь твой напарни...
— Мне, что, по нему реквием спеть? — выходит даже слишком резко, он не хотел так с сестрой, но раздражение жжёт его изнутри. Вырвав руку из её хватки, Рюноске удаляется в противоположном направлении.
Он не понимает, почему что-то должно изменится, почему все носятся с ним, как с хрустальным. Тигр идиот, причём, как оказалось, неисправимый. И не умеет держать обещания.
У Тигра в последнюю их вынужденную встречу было странно приподнятое настроение, не сошедшее с него даже после четырёх комментариев Акутагавы по этому поводу. Он улыбался и щурил свои большие наивные глаза от осеннего солнца, раскинувшись на песке. Акутагава стоял рядом, выжимал свою одежду от воды и едва удерживался от желания пронзить его тело Расёмоном.
— Я просто рад, что всё хорошо, — ответил он тогда. На влажные волосы налип песок, то же самое случилось и с одеждой, мокро льнущей к худощавому телу. Смотреть на него было невыносимо по многим причинам. — Кёку зачислили в школу, Агентство и мафия сотрудничают, никакой локальной угрозы не предвидится.
— Ничего не хорошо, Тигр. Как только весь этот фарс закончится, я тебя прикончу.
— Ага.
Тогда Акутагава подумал, что Накаджима невыносимый идиот. Кто ещё станет беспричинно улыбаться в тускнеющее небо после битвы и вынужденного купания в заливе?
Сейчас он думает, что Ацуши, наверняка, было чертовски холодно в своей бесполезной рубашке и укороченных брюках. В его обуви хлюпала вода, а когда он снял ботинки и поплёлся по пляжу босиком, то худые щиколотки и ступни выглядели чертовски бледными. По-хорошему, наверное, стоило позволить ему сесть вслед за собой в подъехавшую машину и попросить водителя подвезти его. А не оставлять добираться собственным ходом.
Каким-то образом до него доходит информация, что похороны пройдут в пятницу. Мори вызывает его к себе и под постоянные комментарии Элис о новом платье сообщает, что официально даёт ему разрешение посетить их. В паре с сестрой, если захочет.
Акутагава не хочет в любом случае. Что ему там, собственно, делать? Стоять мрачной тенью между ревущей Кёкой и наивными дурачками из Агентства, и ковырять носом ботинка промёрзшую землю? Наблюдать за потускневшим лицом Дазай-сана?
Тигр не умеет держать обещания. В то время, как Акутагава правда не забрал ни одной жизни с момента их договора.
Холодок ползёт по его коже, забираясь под одежду, и ему кажется, что он покрывается инеем, несмотря на кучу обогревателей в квартире и прижавшуюся к боку Гин. Она накидывает на его плечи покрывало и сжимает ладонь в своей руке. Вечером готовит на двоих горячий шоколад, пока Рюноске продолжает глядеть в окно на мелкие хлопья снега, покрывающие город. Белёсые кусочки зефира на поверхности шоколада похожи на тающие льдинки — Акутагава пытается греть руки о кружку, но раз за разом невольно сосредотачивает на них взгляд и лишь сильнее замерзает.
В пятницу он обедает в недорогом кафе подальше от порта. Съедает две миски риса, третья в него не лезет, но он всё равно чувствует себя голодным.
На похороны он не приходит.
Вместо этого бродит вечером вдоль берега, слушая тихий шелест волн и игнорируя неприятный песок в своей обуви. Отстранённо размышляет, что если уж так необходимо присутствие кого-нибудь из Портовой мафии, то Чуя в любом случае будет там. А потом в каком-нибудь случайном баре поддерживать Дазая в его желании напиться. Ему определённо захочется напиться. Почему-то последнее, о чём он думает, это пил бы Дазай-сан на его похоронах.
Гораздо важнее, что глупый Тигр должен был погибнуть только от его, Акутагавы, руки. Только так.
А он умер в заложниках у не слишком смышлёных вымогателей. Та группа образовалась из остатков разбитой им с Ацуши пару месяцев назад преступной организации и у них имелись личные счёты. Акутагава слышал, что Агентство разнесло их в пух и прах, даже несмотря на то, что среди тех были довольно опасные эсперы. Но они не могли предугадать, что тем идиотам взбредёт в голову запереть мальчишку в анаэробной холодильной камере. Они просто не успели.
В ночь со вторника на среду.
Акутагава допоздна просидел в главном штабе Портовой мафии, исполнительно разбирая никогда его не привлекающую бумажную волокиту. А потом, освободившись за полночь, ловил на ладони первый снег.
Ему кажется, что всё происходит слишком быстро, неестественно быстро. Не бывает так, чтобы человек, которого он сам побеждал лишь с переменным успехом, исчез за одну ночь, а он узнал об этом только когда всё уже случилось. Чтобы моргнуть — и вот ты уже стоишь под мостом, сгребаешь в кулак песок в перемешку с грязным снегом, и даже эта гадость теплее собственной кожи.
Телефон разрывается от звонков. Сестра, вероятно, беспокоится, что он может что-нибудь с собой сделать. Глупо, он не станет. Он не чувствует ничего, кроме злости на всех глупцов вокруг и Тигра в частности. А злость — не то чувство, способное сделать из него подобие Дазая Осаму.
«Бывало и хуже», — говорит он себе.
«Бывало намного хуже».
О детективах Вооружённого агентства ничего не слышно. Акутагаве хочется осудить их за мягкосердечность, но он не может даже приблизиться к этому маленькому офису на четвёртом этаже неприглядного строения. В мафии теряют кого-то постоянно: чья-то смерть громкая и красивая — какая, наверняка, ждёт его или Накахару; кто-то просто неудачно ловит пулю в обычной перестрелке; а кого-то и вовсе пускают в расход. Акутагава хочет высказать им это, но Гин продолжает кутать его в одеяла по вечерам и варить какао, а босс не поручает ничего по-настоящему важного.
Он думает, что к концу месяца возненавидит их всех. Всех, кто считает, что ему следует свернуться калачиком в своей комнате и прорыдать как минимум до следующего утра, или пойти и разбиться на куски. Всех, кто сообщает, что его приступы кашля участились. Всех, кто уверен, что его мир потемнел без света одного мальчишки.
Чушь — он всегда был беспросветно тёмным.
На улице уже совсем всё замело, когда он, всё таки, появляется перед каменным надгробием с небольшой фотографией. Город к тому времени кажется совсем охладелым, маленькой замёрзшей тюрьмой. Как именно пришёл сюда, Акутагава не помнит.
Смотря на бледное миловидное личико, он осознаёт, что успел позабыть, что у Ацуши удивительные глаза. Невозможные, вечно переливающиеся от жёлтого к фиолетовому при каждом повороте головы. Красивые и наивные, умеющие, тем не менее, сощуриваться в пугающей решимости.
У него нелепо подрезанные волосы, явно самостоятельно. Издевательски белого цвета.
Акутагава прикусывает нижнюю губу и с удивлением обнаруживает, что кровь ещё тёплая. Это не нормально, он ведь буквально чувствует себя окоченевшим ходячим трупом. То, что он всё ещё стоит на ногах — тоже не нормально.
Абсолютно противоестественно.
Ацуши оставил ему кучу шрамов на теле, но не оставил ни одной своей фотографии. Так и должно быть, на самом деле. Ведь Ацуши, тигр-оборотень, чёртов тупица с поражающе низкой самооценкой — всего лишь очередной подобранный Дазаем отброс, по случайности неплохо сочетающийся с ним в бою. Вечно стремящийся заслужить себе право жить и не замечающий, как многое на самом деле имеет.
Он смахивает наваливший на плиту снег и боится думать, насколько холодно было в той камере. Как пальцы уже едва двигались, стоило ему очнуться от транквилизатора. Как в неполной форме зверя (вряд ли бы он мог тогда превратиться) царапал стены и задыхался.
Если он будет думать об этом, то сойдёт с ума.
Никто не должен был и пальцем тронуть его Тигра.
Агентство подарило его убийцам лёгкую смерть по сравнению с тем, что сделал бы с ними Акутагава.
Он путается в собственных мыслях, мечущихся от одного к другому, и ни за что не может зацепиться. Он не должен здесь быть, прогибаясь под мнение всех окружающих, что смерть Тигра что-то для него значит. Будто болезненный ком в горле и невозможность спокойно вдохнуть — не просто следствие ярости.
Когда он покидает кладбище на одиноком отшибе за городом, то цепляет взглядом знакомую фигуру не сразу, хотя узнал бы её из тысячи. На Осаму Дазае нелепая вязаная шапка и длиннющая чёрная куртка вместо привычного плаща. Акутагава замирает и какое-то время молча смотрит на него.
— Знал, что ты будешь здесь, — произносит Дазай, и хочется ответить: «Ну конечно». Но Рюноске ничего не говорит.
Лицо бывшего учителя осунувшееся, под глазами пролегают тёмно-синие тени. Сами глаза абсолютно выцветшие и глядящие на него без интереса. Акутагава задумывается, выглядел ли тот также после ухода Одасаку.
Ему, впрочем, плевать.
— Акутагава! — окликает его Осаму, когда он разворачивается, намереваясь уйти.
Это нормально, чувствовать себя совершенно пустым, когда к тебе обращается самый важный в твоей жизни человек?
Дазай пересекает разделявшее их расстояние в четыре широких шага и сгребает его в объятия. Рюноске не успевает даже удивиться, как руки смыкаются вокруг него, не позволяя освободиться. Он дёргается, слишком смущённый и раздражённый таким непривычным действием.
— Я понимаю, — тёплым выдохом шепчут ему в волосы.
Ни хрена он не понимает.
Он не мёрзнет каждую грёбанную секунду, не в силах согреться. Он не ловит себя на желании расстрелять всех коллег. Он не обнаруживает себя сломанным из-за того, кого должен только ненавидеть. Но всё равно...
Акутагава чувствует, как глаза наполняются влагой и стискивает окоченевшими пальцами куртку на его спине. Хватает ртом морозный воздух в судорожном вдохе, пряча лицо, и ощущает крупную дрожь во всём теле.
Его слёзы тоже оказываются тёплыми.
Дазай гладит его по волосам, уткнувшись в них же носом, и просто позволяет обнимать себя в повисшей тишине. Снег снова падает, укрывая их плечи мокрым белым полотном. Дышать всё также тяжело, горло вперемешку со всхлипами терзает кашель, голова продолжает гудеть. В объятиях Дазая тепло, кровь из прокушенной губы тоже тёплая, слёзы обжигают лицо, но ничего из этого не согревает. На его коже, под одеждой, в его жилах — только продувающий их обоих ветер.
Той осенью снег выпал слишком рано. Акутагава подставлял руки без перчаток и снежинки таяли на его тёплой коже.
Но
Когда-нибудь
Он убедит себя, что всегда ненавидел холод.