Одиночество уничтожает Вилл медленно, капля по капле — и лицемерие перед всеми делает только хуже. Ей просто нужно наконец выплакать отчаяние и тоску, что скопились у нее внутри, но не получается. Только сердце в груди болезненно сжимается в твердый комок горечи и боли. Оно выжато досуха, подобно безжизненной оболочке. Вилл приказывает себе не отрывать глаз от пола, стоит у подоконника, буравя взглядом собственные ноги, нервно сдувает прядь со лба — буквально ощущает такт собственного бешеного пульса. Вилл держится, старается держаться, должна держаться, но порой ей кажется, что груз ответственности раздавит ее, словно ничтожную букашку — ответственность за Сердце Кондракара, за подруг, за целую вселенную.
И ответственность за Мэтта. И перед Мэттом.
Девочки избегают этих разговоров, и Вилл благодарна, наверное. От жалости будет только хуже, да и словами тут не поможешь — их молчаливая поддержка ей сейчас куда нужнее.
Правда, это совсем не спасает от самого страшного кошмара в ее жизни.
Вилл ощущает, как в затылок впиваются тысячи невидимых иголок, когда Шегон появляется рядом — и все-таки он вовремя, потому что она совсем не знает, что говорить — ненавидела врать. Не то что Шегон — уж он-то отменный притворщик. Вилл старается сохранять спокойствие, но кажется, будто лицо застыло в уродливой улыбчивой маске арлекина, а нервы натянуты до предела.
Вилл испугана, подавлена, буквально сходит с ума — ростки страшных, ненормальных, неправильных мыслей опутывают разум вереницей липких мерзких щупалец, тянут вниз, будто камни на щиколотках утопленника. Ей хочется кричать даже от тени мысли, что она симпатизирует Шегону. Нет, это совсем не так — он лжец, чудовище под чужим обличьем, совсем не человек. Находиться с ним рядом противоестественно и неправильно. Его не должно быть здесь.
Вилл приказывает себе не смотреть на Шегона, но каждый раз нарушает собственный запрет — сложно игнорировать его, особенно, когда он так близко — разговаривает таким знакомым голосом, легко смеется, отшучивается и отводит разговор в сторону, так, будто и нет никакого вранья и лицедейства, будто все нормально. Вилл поднимает голову — и мир переворачивается, когда она смотрит на его растрепанные волосы, мешковатую одежду, дружелюбную усмешку. И в его голубые глаза.
Смотрит на Мэтта.
В каком-то необъяснимом, страшном, отчаянном порыве она дотрагивается до ладони Шегона — такой знакомой, теплой, с тонкими музыкальными пальцами. Вилл страшно думать, что одним этим прикосновением она предает Мэтта — и каждую секунду признается в любви к нему. Она скучает. Она просто хочет, чтобы он вернулся к ней.
Шегон ловит ее пальцы почти сразу и сжимает в собственной ладони. На мгновение Вилл кажется, что он переломает ей кости в своей по-хищнически цепкой хватке, мерзко усмехаясь, наслаждаясь ее болью — но вместо этого он осторожно, будто боясь спугнуть, касается ее руки. Вилл стоило бы закричать от ужаса и омерзения, но вместо этого она доверяется ему — сверхъестественным шестым чувством ощущает, что он никогда не причинит ей боль.
Она представляет себе, как Мэтт обнимает ее, гладит по волосам, твердит, что все будет хорошо. Она просто хочет притвориться, хотя бы на мгновение, что Мэтт рядом — закрывая глаза на то, что это Шегон под его личиной. Вилл не хочется об этом думать. Ей просто хочется, чтобы он не отпускал ее.
Память играла с ним, перекраивала изнутри, и Шегон не знал, кто он. Завис в какой-то противоестественной стадии между человеком и монстром — слишком озлобленный для первого и слишком мягкосердечный для второго. Хотелось вывернуть себя наизнанку, содрать собственную кожу, переломать ребра, чтобы увидеть что внутри — но боялся. Не знал, чего больше — что обнаружит там лишь ядовитую гниль ненависти или живое человеческое сердце.
Шегон ненавидит и боится всего подряд — самого себя, воспоминаний и эмоций. Ему нельзя поддаваться им, нельзя ломаться, нельзя выказывать слабость, нельзя чувствовать. Вилл ему враг, беспомощная девчонка, отголосок ничего не значащего прошлого, не его жизни. Смотреть на нее мучительно, ужасно, невыносимо, и — страшно признаваться даже самому себе — непередаваемо восхитительно, будто она — луч солнца в кромешном мраке, до боли слепящий отвыкшие от света глаза.
Шегон глядит на Вилл исподлобья, судорожно сжимает кулаки — черт, похоже, опять истерзал ладони до крови — и идет к ней. Слова — ничего не значащий мусор, лицемерное вранье — срываются с губ легко, почти рефлекторно. Вилл кивает и натянуто улыбается — никогда не умела как следует притворяться — и буквально прожигает его своим пристальным взглядом. Шегону кажется, будто он подопытный, над которым безликий хирург занес скальпель, готовый освежевать заживо. Шегон знает: Вилл чувствует то, что он так упорно старается скрыть даже от самого себя.
Ему бы стоило сорваться с места, убежать подальше от Вилл, но вместо этого он поднимает глаза. Вилл слегка вздрагивает, ее пальцы — случайно и как-то невесомо — задевают его ладонь, скользят по коже, и Шегон ловит их, сжимает легко и необычайно трепетно для безжалостного чудовища. Он хватается за ее руку, как утопающий за соломинку, и в голове всплывают картины прошлого — там, где они не враги, где они любят друг друга. В такие моменты Шегон уверен, что ничего не вернуть: сам разрушил все до основания, выжег кислотой ненависти, лжи и предательства, и все, что ему остается — лишь касаться пальцев Вилл. Это будто осколок того, что осталось от их потерянного счастья.
Это и так больше, чем он заслужил.
Ладонь Вилл доверительно слабеет в его руке, и Шегон с тошнотворной горечью думает: ему не хочется, чтобы она отпускала его.
Опомнившись, он отталкивает ее первым: на коже жаром горят те места, которых она касалась, а на ее тонкой ладони алеют мазки его крови — обычной, вполне человеческой. Шегон цедит что-то грубое, желчное, злое — все что угодно, чтобы отделаться от навязчивых грез. Вилл реагирует сразу же — будто сама ждала от него жестокости, отвечает холодно и презрительно, гневно поджимает губы. Они сделали лишь то, что должны — и оба отчаянно желают стереть этот эпизод из собственной памяти, словно досадную ошибку.
Мэтта здесь нет, и есть только Шегон, которого Вилл ненавидит. Шегон ничего не чувствует к Вилл. Он вообще ничего не чувствует.
Вот только с каждым разом убеждать себя в этом становится все труднее.