Белый

Белый – цвет справедливости.

Довольно забавное сравнение, учитывая, как близко Андерс находился рядом со своими понятиями о справедливости. Так близко, что он буквально ощущал дыхание огня полыхающей Церкви у себя на щеках. И пока снаружи все разваливалось, укрываясь за завесой густого пепла, внутри мага догорал собственный храм, возведенный многими летами смирения.
Гулкое эхо падающих обломков превращалось в задний шум ушами Андерса; как и крики Хоук, Себастьяна, других. Все, что имело значение – трещины, паутинкой пожиравшие черепную коробку, давя на мозги похуже причитаний Мередит. Он словно оглох на мгновение, превратившееся в долгие годы полного абстрагирования.
Итак, все началось со взрыва.

Маковки Церкви в Маркхэме утопали в молочном тумане, закрывающем дневной свет солнца. В принципе, последние месяцы для Андерса все, на что падал взгляд бесконечно усталых глаз, скрывалось в плотной, полноватой дымке. Он поднял глаза, поглядывая на горельеф, описывающий сожжение Андрасте. Светлый лик Невесты оставался единственной приятной частью композиции, поэтому маг поспешил отвернуться. Иначе голова заболит сильнее.

Белый – цвет божественности. 

Буквально все внутри помещения пропитано этим цветом. Даже души случайных прохожих, кто решил омыть грехи в искуплении. Они будто ныряли за огромные двери притвора, превращаясь в беззащитных детей перед Создателем – мудрым отцом, готовым дать несколько наставлений. И только Андерс почему-то был все еще осквернен, виновато прячась за тенью капюшона. Возвращение блудного сына-бунтовщика вряд ли порадовало бы настоящего отца, и он это понимал.
Запах покрытых воском подсвечников душил воспоминаниями. Они просачивались в глубинки подсознания сквозь так и не залатанные дыры, вызывая мигрень. Полосы морщин прорезали высокий лоб Андерса. Все вокруг казалось слишком нереальным – здесь остановилось время. Для него оно застыло гораздо раньше. 
Святые, что устроились на верхушках пилястр, снисходительно взирали на своих подданных, за гипсовой маской пряча вековую мораль, которую Андерс не понимал. Ему показались чуждыми выражения, затаившиеся в культурном восприятии архитекторов. Захотелось снять все гобелены на стенах, чтобы только укрыться от посторонних и потусторонних глаз.

Белый – цвет чистоты. 

Грязь, оставленная ботинками новоприбывшего, говорила об обратном. Андерс неуклюже потоптался на месте, чтобы немного сбить землю, прилипшую к подошве. Как жаль, что нельзя то же самое сделать и со слоями пыли, покрывшей его целиком. Сквозь нее трудно дышать полной грудью; пришлось приучиться к равномерным, тихим глоткам воздуха, сопровожденным рваным хрипом. Так дышали маги в его Башне, когда рядом ошивался храмовник. Слабое дыхание притаившейся жертвы. Только вот охотника на горизонте что-то не предвиделось.
Мраморный пол собирал каждое движение, разнося приглушенные звуки по солее до безмолвных статуй, онемевших картин. В ответ они слегка гудели, искажая шепотки прихожан. Общая какофония звуков сжимала в тиски, сдавливая ребра под давлением напавших переживаний. Песнь Света еще с давних пор утонула в пределах этого шума, не сумев добраться хотя бы до одной невинной души. Ее слова водопадами стекали с верхних клиросов, омывая протянутые руки молившихся. От этого мурашки ползли по коже. 
Андерс долго собирался с силами, прежде чем раскрыть рот.

Белый – цвет легкости.

Сотни стрел, пущенных чьей-то заботливой рукой, придавливали к ногам Андрасте. Снизу Матерь была страшна. С высоко поднятой головой она безэмоционально всматривалась в пропускавшие толику света витражи, видя гораздо дальше цветных панорам. Радовало ее увиденное или нет – оставалось только гадать. Спустя неимоверно долгое время только безумец радовался бы последствиям своих великих деяний. Уж Андерсу ли не знать.
Мага словно давила невидимая сила, втаптывая его в ступеньки, как надоедливого жука. Легкие заполнились гарью охваченного кровью и пламенем Киркволла, но на откашляться не хватало сил. Треснувшие губы распечатали четверостишье Песни Андрасте 7:12. Надломанный голос выдавал в нем быстро постаревшего мужчину. В последний раз он читал эти стихи на занятиях в Башне. И встретиться с ними вновь – это как раскрыть первый дневник детства, куда занесены самые яркие надежды и мечты. Все они напоролись на острия пик храмовников, убивших ни в чем не повинных жителей Города Цепей.
Чернь в нем сливалась с самой густой кровью порождений тьмы, комьями облепив давно остановившееся сердце. Она тягучими каплями стекала с языка, продолжавшего ронять кем-то написанные слова, которые должны превратиться в исповедь. Только это совсем не похоже на покаяние.

Белый – цвет счастья.

Андерс хотел бы взорвать все здесь к чертям. Как и в прошлый раз, содрогнуться от наслаждения при виде разрывающихся венчающих барабанов отполированных куполов. Сгинуть в пропасти наплывших чувств собственного достоинства, превосходивших убеждения в правильности своих мотивов. Как он был бы счастлив увидеть вновь страх в глазах своих якобы врагов, предстать пред ними Вестником истины. Никто не услышит, как ломается полет его мыслей – быстротечных, юрких, оживших под шквальным ветром после взрыва. 
Катапетасма, ведущая в Золотой Град, никогда не откроется магу, обрекая на вечное услужение земным грехам. Да и Андерс рад такому стечению обстоятельств, ведь белый шум на фоне гораздо приятнее того зла и хаоса, что посеяла вокруг лживая история. Он стал мягкой периной, в которую тот с удовольствием возвращался по ночам и с такой неохотой покидал на рассвете. Он стал Андерсу любовником, отцом, братом – всем.

Белый – цвет его безумия.