Мэтт лениво перебирал гитарные струны, пытаясь хотя бы так успокоить собственные расшатанные нервы. Прошедшая неделя оказалась для него очень непростой — делить с принцем Меридиана одну комнату оказалось куда сложнее, чем предполагалось в начале.
— Ты можешь не бренчать на этой уродливой лютне? Голова раскалывается, — недовольно протянул Фобос. Он развалился на кровати Мэтта и холодным отсутствующим взглядом рассматривал потолок, а на лице застыло презрительное выражение отвращения ко всему окружающему.
За несколько дней Мэтт научился различать настроения Фобоса, и теперь он понимал: тому скучно. А значит, рано или поздно Фобос захочет себя «развлечь», и это не сулило ничего хорошего всем, кто находился поблизости — и, в данном случае, самому Мэтту. Мэтт старался быть терпеливым, но в такие моменты ему казалось, что Фобос нарочно хотел вывести его из себя — похоже, издевательства над другими поднимали принцу настроение.
Мэтт с раздражением вспомнил, как в первый же день ночевки Фобос с точно таким же выражением лица прошелся по личному, начав поддевать Мэтта насчет его служения Нериссе. Мэтту до сих пор было непросто думать об этом, но, будто ему было мало ментального контроля от старухи, оказалось, что Нерисса знала меридианские легенды и решила их творчески переработать, дав Мэтту имя бога ненависти! А на следующий вечер (и какой черт дернул Мэтта спросить Фобоса о Шегоне?) принц поделился подробностями, познакомив Мэтта с предысторией его второго имени. Фобос смаковал все неприглядные детали, в красках расписывая зверства и жестокости — и Мэтт не мог понять, говорит ли принц правду или просто глумится над ним. После рассказов о том, как меридианский прообраз Шегона появился на свет, чтобы кромсать врагов на куски и отрезать головы для собственной матери, Мэтт не мог уснуть два дня — а ведь он думал, что после всего пережитого его нелегко будет удивить!
И теперь Фобоса нужно срочно чем-то занять, пока он окончательно не разрушил нервную систему Мэтта. Потому что еще пара таких историй, и Мэтт мог поклясться, что меридианского принца найдут в ближайшей подворотне с дыркой в черепе. А стражницы вряд ли это оценят.
— Это не лютня, а гитара, — терпеливо пояснил Мэтт, откладывая инструмент в сторону. — Знаешь, пытаюсь отвлечься, а музыка помогает. Это мое хобби.
— Хобби? — переспросил Фобос.
— Ну, увлечение. Дело, которое приносит тебе удовольствие.
— Я знаю, что такое увлечение, не надо объяснять, — хмыкнул Фобос.
— Кстати, а у тебя есть такое? — поинтересовался Мэтт. «Ну, кроме игры на чужих нервах».
Фобос задумался.
— Живопись, — ответил он. — В детстве у меня даже был учитель. Правда, он был формалистом. Представить не могу, как вообще можно зваться художником, если у тебя отсутствует воображение! Постоянно рисовал солнечные однообразные пейзажи, от которых меня тошнило. Сухая выжимка, а не искусство. Зато потом, когда я занял престол, я создал личную галерею работ. А Эббота бросил в Бездну Теней — он меня раздражал.
Мэтт подумал о том, действительно ли Фобос умеет рисовать, или он казнил своего наставника только потому, что тот не ценил его картин. Правда, спрашивать об этом он не решился: свергнутый принц наверняка бы разозлился от такого вопроса.
— Что ж, тогда решено, — произнес Мэтт, вставая. — Мы идем в музей искусств.
— С какой стати ты решил, что я пойду? — наигранно возмутился принц, но Мэтт заметил: в его глазах зажегся огонь любопытства.
— Ты же сказал про живопись, — усмехнулся Мэтт. — К тому же, тебе разве не интересно искусство землян?
Фобос продолжил недоверчиво смотреть на Мэтта, демонстрируя, что он совсем не заинтересован в его предложении.
— Конечно, ваше высочество, можете продолжать валяться в четырех стенах, — протянул Мэтт. — Это ведь так весело — пялиться на штукатурку в моей комнате.
— Ладно, убедил, — неохотно откликнулся Фобос, вставая. — Надеюсь, чувство прекрасного у ваших художников лучше, чем у тебя. Твоя комната мне уже надоела. У всех землян считаются красивыми изображения лохматых неопрятных мужчин? — он махнул рукой в сторону одного из плакатов над кроватью.
— Это Курт Кобейн! — вспыхнул Мэтт, но затем понял: меридианский принц едва ли оценит вклад солиста «Nirvana» в музыкальную культуру землян. По крайней мере, от исполнения «Smells like teen spirit» принц был совсем не в восторге. — Впрочем, неважно. Собирайся, — он кинул Фобосу куртку, а сам достал мобильный, листая контакты. — А я пока подыщу нам экскурсоводов.
***
— Повтори еще раз, почему отвести Фобоса в картинную галерею показалось тебе хорошей идеей? — спросила Тарани, наблюдая, как Фобос недоверчиво рассматривает вестибюль музея.
— Он сказал, что любит живопись, — ответил Мэтт, а затем, понизив голос, добавил: — К тому же, мне нужно его чем-то занять, пока он не обеспечил мне нервный срыв.
— А по-моему, это здорово — приобщить Фобоса к искусству! — заметила Хай Лин. — Тяга к прекрасному есть у всех! Даже злодеи должны уважать ее.
— Да, настолько уважают, что в прошлый раз прихвостни Фобоса чуть не прикончили нас в картине Элиаса Ван Даля, — протянула Тарани.
— Да ладно тебе! — оптимистично ответила Хай Лин подруге. — Я даже краски и холст взяла, вдруг вдохновение нахлынет?
— Не забывай, мы здесь для того, чтобы охранять Фобоса. И охранять остальных от Фобоса.
— Расслабьтесь, это я беру на себя, — усмехнулся Мэтт. Он, правда, не думал, что здесь Фобосу что-то грозит — Нерисса не станет нападать в таком многолюдном месте. — Просто расскажите ему про нашу культуру.
В первом зале расположилась экспозиция античного искусства. Фобос долго и внимательно рассматривал скульптуры, а затем медленно произнес:
— Неплохо. Очень неплохо. Пластика достойна похвалы. Особенно мне нравится вот это, — он указал на групповую композицию, изображающую трех человек, сражающихся с огромной змеей.
— Это Лаокоон и его сыновья, — сказала Тарани. — Разгневанные боги наслали на них огромного змея, который и задушил их.
— Мне нравится динамика и гримасы застывшего ужаса, — продолжил Фобос. — Конечно, слегка перегружено, но так даже лучше — подчеркивает трагедию и неизбежность смерти.
Мэтт не сдержал усмешки: конечно, что еще может понравиться жестокому узурпатору, как не изображение чьих-то мучений?
Однако девочек эти слова по-настоящему удивили.
— Ты… действительно разбираешься в искусстве? — изумленно спросила Хай Лин.
Фобос надменно хмыкнул.
— Я люблю красивые вещи. А искусство — это красиво. Правда, я не могу понять, почему все изображены голыми?
— Античность воспевала гармонию тела и духа, — пояснила Тарани. — А потому боги и герои греческой мифологии изображены физически совершенными. Вон там, — она указала на другие скульптуры, — Арес, бог войны, а там Артемида, богиня охоты…
— У нас на Меридиане тоже есть боги, — оживился Фобос. — Кернунн, и Бриганн, и еще…
— Земля это переросла, — с нажимом перебил Мэтт, намекая Фобосу, чтобы он не сболтнул лишнего. — На самом деле богов не существует. Это все выдумки.
— А я бы так не сказал, — возразил принц. — Между прочим, мой род ведет свое начало от бога-короля Луга. Правда, мы на Меридиане статуй богам не ставим… — Фобос одарил Мэтта насмешливым взглядом. — Хотя кому-то бы, наверное, хотелось.
На секунду Мэтт представил, подобную картину — толпы людей склоняются перед огромным пьедесталом, на котором стоит его гигантская статуя в облике Шегона. Это казалось настолько странным, жутким и неправильным, что Мэтт сразу отогнал такую безумную мысль.
— О чем это Фобос? — Тарани и Хай Лин вопросительно посмотрели на Мэтта.
Мэтт недоуменно пожал плечами, старательно делая вид, что и сам не понял, на что намекает меридианский принц.
В зале средневековья Фобос озадаченно осматривал картины. Судя по выражению его лица, ему совершенно не нравилось увиденное.
— Вы уверены, что вот это, — он презрительно махнул в сторону одной из картин, на которой была изображена группа людей, воздающих руки к небесам, — было нарисовано вашими людьми после тех скульптур? Это же убожество. Когда мне было семь, я и то мог нарисовать лучше. Земляне что, разучились изображать людей?
— Не совсем, — Тарани поправила очки. — Просто церковь накладывала ограничения на то, что можно считать красивым.
— Церковь? — спросил Фобос. — Что это?
— Как бы объяснить… — задумалась Тарани. — Это общество людей, которые верят в единого бога. В Европе была католическая церковь, которая верила в рай и ад, в сына бога Иисуса Христа…
— Рай? Ад? — недоуменно спросил Фобос.
— После смерти бог оценивает, насколько праведно жил человек, и определяет, куда он попадет, — пояснила Хай Лин. — Если человек был хорошим, то он попадает в Рай — это прекрасный сад блаженства, а если был плохим, то в Ад — это огненная яма, где его ждут вечные муки. Вот, здесь нарисовано, — она махнула на одну из картин.
— Похоже, вашему богу не нравились красивые вещи, — протянул Фобос.
— Средневековье вообще было не самым приятным временем, — сказал Мэтт. — Чума, войны, инквизиция…
— Прежде чем упоминать непонятные слова, объясняйте их значение, — закатил глаза Фобос. — Я уже устал спрашивать обо всем подряд. Так инквизиция — это…?
— Сборище фанатиков, которые мучали людей. Устраивали охоту на ведьм. Вот здесь, судя по всему, изображено, как эти ребята сжигают кого-то на костре, — Мэтт кивнул на ближайшую картину.
— Что? — воскликнул Фобос. — Ты хочешь сказать, что вы, земляне, убивали людей с магическим даром? Это же безумие!
— Церковь считала, что вся магия от Сатаны, а это враг Бога, — сообщила Тарани.
— Вашему богу не нравились красивые вещи и магия, — вздохнул Фобос. — Что же ему нравилось?
— Скромность, смирение, доброта. Церковь проповедовала самоотречение и сострадание и порицала богатство, себялюбие и…
— То есть, чтобы понравиться вашему богу, надо было жить в нищете и уродстве и убивать тех, кто обладал магией?! Боги, да как вообще кто-то мог ему поклоняться?! — вспыхнул Фобос. — Зато рисовать заживо сожжённых людей считалось нормой?! Это же мерзость!
— Подожди, ты считаешь сожжение заживо мерзким, но при этом тебе понравилась скульптура, где огромная змея душит трех человек?! — удивился Мэтт.
— Конечно! Это две совершенно разных смерти! — ответил Фобос. — Тех несчастных убил посланник богов, они понесли справедливую кару, и к тому же удушение — это чистая и быстрая смерть. Огонь — это совершенно другое. Вы когда-нибудь видели горящих людей?
— А ты видел? — спросила Хай Лин.
— К счастью, нет, — слегка театрально взмахнул рукой Фобос. — На Меридиане не промышляют подобным изуверством. Но даже представлять это мерзко — горелая плоть, смрад, вопли умирающего... — принца передернуло. — Это отвратительно. Конечно, растягивает мучения преступников, но наблюдать за подобным... Четвертование в этом случае куда эффективнее и зрелищнее, как в назидание остальным, так и с точки зрения истязания.
Мэтт переглянулся с девочками. Похоже, никому не хотелось спрашивать, видел ли Фобос четвертование.
Зал Возрождения понравился Фобосу куда больше: он неторопливо ходил от одной картины к другой, разглядывая детали.
— Куда лучше предыдущего зала, — довольно протянул он. — Вы научились работать с цветом, и композиции выглядят превосходно, — он оторвался от одного из полотен Тициана, но вдруг негодующе воскликнул, указывая на картину средневекового города: — Не может быть! Это же картина из моей галереи! Ван Даль!
Фобос подскочил к картине, и девочки резко бросились за ним. Мэтт прочитал подпись: неизвестный художник, репродукция, сама картина датирована шестнадцатым веком.
— Только без резких движений, Фобос, — предостерегла Тарани.
— Но это же Ван Даль! — взмахнул руками Фобос. — У вас висит моя картина!
— Едва ли она твоя, — нахмурилась Хай Лин. — Ты заточил Элиаса только за то, что он нарисовал счастливый Меридиан! А ты ненавидишь, когда кто-то рисует радость и счастье!
— Кто вам сказал такую чушь? — ответил Фобос. — Я сам заказал у Ван Даля эту картину!
— Не объясните, что происходит? — спросил Мэтт. Кажется, Вилл рассказывала ему о том, как однажды они со стражницами попали в картину Фобоса, но Мэтт не слишком запомнил подробности: тогда от обилия информации голова шла кругом.
— Фобос заточил художника в его собственную картину, потому что принц счел ее слишком радостной, — пояснила Тарани. — Добрые картины пробуждали в меридианцах надежду, которую он так старался подавить.
— Что за бред, — Фобос закатил глаза. — Мне нравится живопись! Просто никто из этих никчемных художников не понимал моего видения! Все только и рисовали, что солнечные равнины и зеленые луга, которые я терпеть не могу! Ван Даль же рисовал настоящий Меридиан. Не идеальный, но зато реалистичный! Мне нравились его работы, и я захотел, чтобы он нарисовал городской пейзаж для моей коллекции!
Мэтт вновь взглянул на картину. Она не казалась ему особо воодушевляющей: желтовато-пасмурное небо не вселяло особой радости, а люди были изображены вполне реалистично. Похоже, местная ярмарка или что-то подобное.
— Зачем ты тогда заточил Ван Даля в картину, раз тебе так нравилось его творчество? — не унималась Хай Лин.
— Из-за этого! — воскликнул Фобос, указывая на одну из фигур в толпе. — Я возвысил его, оказал честь стать моим придворным художником, а он решил плюнуть мне в лицо!
Мэтт, Тарани и Хай Лин вгляделись в указанного персонажа — и ахнули.
— Это же Элион! — прошептала Хай Лин.
— Но откуда Элиас знал ее? — спросила Тарани.
— Он не знал ее, — ответил Фобос. — Просто Ван Даль взял портреты моих покойных родителей и решил пофантазировать, как могла бы выглядеть моя сестра. Получилось очень похоже. Сестрица вылитая матушка, и когда я смотрел полотно, сразу различил, что он имел в виду! Настоящая наследница престола, нарисованная на картине, которую заказал мятежному художнику узурпатор и тиран! А ведь эта картина прекрасна! Цвета, форма, построение — все было идеально! Но это, — Фобос вновь указал на нарисованную Элион. — Это перечеркнуло все!
Похоже, Фобос действительно с особым трепетом относился к искусству. Примерно с той же силой, с какой ненавидел свою семью — если изображение девушки на третьем плане, чем-то похожее то ли на его мать, то ли на сестру, не только не осталось без внимания, но и по-настоящему его разозлило.
— Я не стал карать его смертью — все-таки, Ван Даль был действительно талантливым живописцем, — продолжил Фобос. — А вот заточить его в собственное полотно, чтобы он прозябал в нем вечность, осознавая, чем обернулась для него измена… Это было приемлемым наказанием.
Мэтт подумал о том, что подобное наказание куда хуже смерти.
— Твоя месть художнику совсем не объясняет, как картина Ван Даля оказалась на Земле, — произнес Мэтт.
— После того, как чернь похитила сестрицу, мой придворный алхимик предложил пересечь Завесу с помощью «карманного измерения» — переходной точки между двумя мирами, — пояснил Фобос. — Завеса распространялась только на физические пространства, но не на ментальные, к каковым относятся книги или картины. Я пытался сделать карманным измерением пейзаж Ван Даля, и, видимо, у меня это вышло, раз стражницы умудрились попасть в картину с Земли и выбраться из нее.
— То есть, эта картина — портал между двумя мирами? — уточнил Мэтт.
— Уже нет, — ответил Фобос. — Карманные измерения действуют, пока в картине находится источник-творец. Когда стражницы освободили Ван Даля, переход исчез. Просто из-за искажения дубль меридианской картины сохранился на Земле. Забавно, — Фобос усмехнулся, — похоже, теория Людмора все-таки была верна.
— А что случилось с этим Людмором? — спросил Мэтт.
— Заперт в собственной книге, — легко пожал плечами Фобос. — Ну, мы еще долго будем обсуждать этого никчемного интригана, или пойдем дальше?
— Так, я даже не буду на это смотреть, — заявил Фобос в зале классицизма. — Идеальные до приторности блеклые пейзажи.
— А по-моему, это красиво, — возразила Тарани. — Они вполне приятные, плавные и цвета такие мягкие…
— Они скучные! — отрезал Фобос. — Невыразительные! Сухие и безжизненные! На что здесь смотреть? — он махнул рукой на репродукцию Клода Лорена. — Да на каждом полотне деревья и этот отвратительный вид на холмы! За подобную беззубость я кидал художников в яму! Никакой индивидуальности или воображения!
— Ну, есть еще портреты, — кивнула Хай Лин влево. — Уж они-то без деревьев.
— Могу поспорить, такие же вылизанные и приторные, — отмахнулся Фобос. — Я не буду тратить на это свое время. Идем дальше.
— Это прекрасно, — Фобос пристально глядел на «Вестминстерский дворец» Клода Моне, — Работа с цветом… С формой… Техника… Эмоциональность… Как это называется?
— Это импрессионизм, — ответила Тарани.
— Импрессионизм, — повторил Фобос, смакуя новое слово. — Я запомню. — Он подошел к другой картине, репродукции «Крика», — Сколько эмоций… Эти кровавые небеса, страдания, одиночество, ужас и отчаяние… Превосходно.
— Да, ты была права, Хай Лин, — произнес Мэтт. — Даже злодеи уважают искусство.
— Мне кажется, у него катарсис, — тихо ответила Хай Лин. — Никогда не видела, чтобы кто-то с таким восторгом рассматривал картины.
— Когда твой мрачный гений никто не понимает, увидеть что-то, что отражает твой внутренний мир, наверняка очень приятно, — откликнулся Мэтт.
— И теперь мы знаем, что происходит у Фобоса в голове. Кровавые небеса, страдания, ужас… — поделилась Тарани. — Судя по тому, что творилось на Меридиане при нем, он хотел видеть свое королевство одним большим творением Мунка.
Мэтт задумался о том, что, если художественные вкусы Фобоса настолько характеризовали его политику, то, получается, искусство — очень опасная штука.
— Восхитительно, — Фобос разглядывал «Звездную ночь» Ван Гога. — Эти художники — гении!
— Их современники так не считали, — флегматично заметила Тарани, — Ван Гог умер в нищете, и его картины никто не покупал.
— Гениев никто не понимает, — отмахнулся Фобос. — Большинству недоступно чувство прекрасного. Какая динамика… — Фобос печально вздохнул. — Жаль, что эти люди не жили на Меридиане. Я бы оценил их талант по достоинству.
Мэтт усмехнулся, представляя Ван Гога при дворе Фобоса. Бедняга бы не обошелся потерей одного уха, это уж точно.
— Ладно, признаю: идея отвести меня в земную галерею была неплохой, — обратился Фобос к Мэтту. — Ваши художники знают толк в красивых вещах. Мне сложно представить, что может быть выразительнее этих работ.
— Вообще-то это еще не все, — сказала Хай Лин. — В следующем зале искусство двадцатого века.
Фобос изумился.
— Ваши творцы сочли импрессионизм не вершиной искусства? Что же может быть лучше этой техники?
— …Что за бездарность! — разочарованно воскликнул Фобос. — Бессмысленная мазня и куча металла?!
— Это супрематизм и конструктивизм! — пылко ответила Хай Лин. — Черный квадрат Малевича — прорыв в искусстве!
— Это безвкусица, — отмахнулся Фобос. — Кто-то нарисовал квадрат, и вы сочли это шедевром?!
— Малевич показал пространство цветом! — ответила Хай Лин. — Глубину! Объем!
— И что с того? — не унимался Фобос. — Это сможет нарисовать любой! Никакой элитарности! — он подошел к репродукции Мондриана. — Черно-белая решетка с цветными квадратами? И это, по-вашему, лучше предыдущего зала?
— Мондриан показывал цикличность времени! — возразила Хай Лин.
— А груда палок что показывает? — усмехнулся Фобос. — Отсутствие вкуса? Здесь нет эмоций! Нет образа! Нет ничего! Поверить не могу, что после тех шедевров вы деградировали до подобного! Я разочарован! Ни страсти, ни порыва… Это хлам!
— Раз ты такой знаток, может, покажешь, как нужно? Спорим, ты за свою жизнь ни одной картины не нарисовал! — воскликнула Хай Лин.
— Да как ты смеешь! — эмоционально отозвался принц — похоже, слова Хай Лин не на шутку задели его. — Давай сюда свои холсты! Хотя бы посмотришь на то, как нужно творить!
— Это… вполне неплохо, — оценивающе протянула Хай Лин, рассматривая свежую живопись Фобоса. Принц, испачканный в краске, сидел перед ребятами, старательно прописывая мелкие детали архитектуры. — Это Меридиан?
— Конечно, Меридиан! — неохотно отозвался Фобос, не отрываясь от картины. — Нарисовано по памяти, так что в деталях мог ошибиться. И не лезьте под руку — сбиваете.
Мэтт счел, что картины принца выглядели, пожалуй, слишком вычурно-мрачными, но у него определённо был свой стиль.
— Знаешь, а ведь Гитлера в свое время не взяли в художественную академию, и поэтому он пошел в политику, — задумчиво протянула Тарани. — Может, Фобосу стоило родиться художником, а не принцем?
— Мне кажется, он не оценит такого понижения в статусе, — рассмеялся Мэтт. — Хотя идея хорошая. По крайней мере, когда он рисует, он молчит и не выводит никого из себя.