Примечание
Небо ночной Йокогамы — это всегда редкие звезды, всегда сколы мелькающего вдалеке и рядом света, а периодично и пушистые облака, размазанные шпателем по иссенему небосводу. Портовый город, полный тайн и печальных историй, город, чья ночная жизнь не уступала токийской. Место, где можно исчезнуть и найти нового себя.
Центр был забит бизнес-центрами и развлекательными кварталами. Там шатались туристы, клерки и молодежь. Там же было натыкано безмерное количество кофеен, музеев и прочей развлекательно-познавательной мишуры. Там рождалась ночная история и ниточками-руками тянулась к окраинам, полным жилых домов, школ и фирм, директора которых едва-едва наскребали на зарплату и аренду помещения с прибыли.
Жизнь в этих краях была куда тише. Оно и понятно: основная часть жилых домов на окраине — старые традиционные японские домики с пожилыми людьми. Немного двухэтажных многоквартирных. И еще пара комбини где-то между. Зато именно там были расположены лучшие онсены и по-домашнему приготовленные блюда в старых-старых ресторанчиках, где одну порцию могло есть сразу трое, в отличие от новомодных ресторанов, где и десятью тарелками одному не наесться. А еще зачастую хозяином заведения оказывался какой-нибудь старик, любящий рассказывать сговорчивым посетителям байки из своей молодости.
Примерно в таком районе и находилась круглосуточная автомастерская с потрепанной годами, погодой и жизнью вывеской, но хорошим рейтингом по обслуживанию. В прошлом году ей даже присудили какую-то номинацию по району, которая хоть и не особо меняла положение дел, но заставляла Такеро-сана гордиться так, словно из захолустного автосервиса он вырвался на мировой рынок и все своими ручками.
— Такеро-сан! — воскликнула девушка, а в следующую секунду раздался хлопок двери. Еще спустя секунды три за ним послышалась отборная ругань все той же. — Вам что, жить надоело?! Да я вашей жене… да я вам…!
Собственно, Такеро Ямагучи был ни кем иным, как директором всего этого предприятия, который совсем не имел никакого авторитета перед рабочими и который вечно таскал из женской раздевалки крема и маски для лица. За последнее, конечно, и получал по обычаю от администратора дневной смены — Шинзуо Акайо.
Ямагучи в целом был славным малым. Мужчина под пятьдесят с престарелым чувством юмора и попытками омолодиться. Последнее у него варьировалось от попыток использовать молодежный слэнг — что выглядело крайне нелепо — до таскания уходовой косметики у женского персонала, что он постоянно отрицал, сколько бы не попадался. Купить самому было все равно что признать, что годы его уже прошли, поэтому и история с воровством снова и снова всплывала.
Хотя у Кое-сан он не рисковал что-либо воровать после того, как едва не лишился пальцев. Но это было уже совсем другой историей.
Накахара едва разлепляет глаза, сонно оглядывая комнату. Все ровно так же, как и десять часов назад — вещи сменщиков, стол, забитый бумагами, грязными чашками, коробками из-под лапши и парой журналов. Где-то на стуле в каких-то из пар штанов вибрировал телефон. Свет был приглушен, а за стенкой в женской раздевалке продолжалась ругань между администратором и директором. Было в этом что-то такое привычно-обыденное, что Чуя расслабленно зевнул, потянулся и почти довольно выдохнул.
Поднявшись с дивана, он кинул взгляд на настенные часы. До смены оставалось еще полчаса. Поэтому, не теряя времени, Чуя вытащил из шкафа сменную одежду и отправился в маленькую худо-бедно обустроенную комнатку, которую они все гордо именовали душевой.
Круглосуточная мастерская славилась не только хорошим качеством обслуживания (что-что, а увольнять нерадивых сотрудников Такеро никогда не боялся), но и доступностью в любое время дня и ночи. Постоянных клиентов у них было действительно много, хоть и приходилось изрядно постараться, чтобы обслуживать все срочные заказы и вместе с тем долговременные починки автомобилей в срок. Собственно, именно благодаря этому у сотрудников в доступе имелись все блага, помогающие поддерживать их работоспособность по максимуму: душевая комната, туалет, кухня и раздевалки с диванами, на которых можно вздремнуть. Хоть и с некоторых пор Накахара откровенно этим пользовался, большая часть сотрудников считала это чистым подкупом. Идея отоспаться пару часов на работе и закончить побольше работы внеурочное время казалось более выгодной, нежели ехать домой и законно провести свои нерабочие часы в теплой кровати, но быть в меньшей выгоде.
Джинсовая ткань комбинезона и футболка липнут к мокрой коже, и Чуя передергивает плечами, пытаясь избавиться от неприятного ощущения. Забытое полотенце снова висит на спинке стула у окна, а Накахара в который раз недовольно фыркает от собственной забывчивости.
— Чайник уже горячий, — вошедшая в раздевалку женщина появилась в дверном проеме, складывая руки на груди.
— Как всегда спасаешь, Кое-сан, — отозвался он, одергивая футболку, и двинулся ей навстречу.
— Знаю.
Озаки Кое была вторым администратором и работала в ночную смену. Она не была особо втянута в коллективный движ, редко ее можно было заметить, например, на корпоративе или воскресном барбекю раз в квартал, однако все безмерно ее уважали и относились даже в два раза серьезнее, чем к тому же Ямагучи. Иной раз казалось, что она единственная, кто мог удержать контроль над персоналом автосервиса.
Они уселись на кухне: Чуя с горячим чаем и затвердевшей от часов нахождения в холодильнике выпечкой на диване, Озаки с кружкой кофе напротив на стуле. Взгляд ее казался одновременно холодным и пронизывающим. И хоть под таким пристальным взглядом кусок в горло не лез, Накахара стоически заливал кусок дынной булочки и проталкивал в горло.
— И долго это будет продолжаться?
— Как только ты перестанешь прожигать меня взглядом? — с явным недовольством вопросом на вопрос отозвался тот.
— Не притворяйся идиотом, ты прекрасно знаешь, о чем речь, — Кое закатывает глаза, мол, до чего же неразумный ребенок, и делает пару глотков кофе. — Ты не можешь жить в мастерской вечность.
— Ну вообще-то, здесь не так уж и плохо, — он ухмыляется и откусывает приличный кусок от булочки. — Да ладно… не делай такое лицо… разберусь с этим в… в ближайшее время.
Дожевав с горем пополам, он, наконец, проглотил и в пару больших глотков допил чай. Озаки крайне раздражала эта его привычка есть на ходу, даже если Чуя сидел за столом. В особенности говорить с набитым ртом отрывками предложения. И не то чтобы обстановка располагала к распитию чая по всем правилам стандартной церемонии, тем не менее…
Вообще-то, Накахара далеко не был беден, чтобы быть не в силах снять себе нормальное жилье. Благодаря своим навыкам, упорству и отчаянному трудоголизму, он зарабатывал больше кого-либо в этой мастерской. И будь чья-то любовь к машинам настолько же сильной, как его, у Чуи, может быть, и был бы конкурент. Но на настоящий день — по нулям.
Зато вот его нелюбовь ко «всем этим запарам человеческим» могла посоперничать со страстью к металлу. В том все и было дело. Корень бед его и причина лени.
— Постарайся ускорить свое «ближайшее время», видеть тебя уже здесь не могу, — отозвалась, наконец, Озаки и поднялась из-за стола.
Чуя в ответ безразлично кивает, махая рукой в ответ, и накидывает лямку комбинезона на плечо, двинувшись в сторону помещения, где его ждёт одна из самых преступно-дорогих и потрясно-очаровательных машин на данный момент, стоящих на ремонте у них в салоне. Черные дверцы отблескивают в приглушенном свете лампы, когда он заходит в помещение, а после включается свет.
Наполовину искореженная, но также наполовину сохранившая свою красоту и жесткую грацию, машина вызывала в Накахаре чувство тихого восторга, сколько бы раз он на нее не смотрел. Mercedes-Benz S-Class Maybach S 650 стал почти легендой салона с момента своего привоза — его ценовая категория упиралась в двадцать два миллиона иен. Что этот автомобиль делал их в салоне, какой безумец вообще доверит обычным рабочим из пригорода работу над ней — вопрос был всеобщим. И не то чтобы Чуя, что взял ее под свое руководство, собирался на это отвечать.
За последние три месяца у Накахары начала собираться приличная такая коллекция автомобилей совершенно разных марок, пробега и целевого предназначения, цена которых не опускалась ниже десяти миллионов. Все они привозились в его смены и за каждую брался он.
— Пожелание клиента, — отзывалась Озаки, когда Такеро-сан интересовался не великовата ли нагрузка на одного рабочего. Последнего спрашивать было бессмысленно, тот едва ли не сиял, мелькая время от времени среди своих подопечных. Казалось, будь у него возможность не прерываться на сон, туалет и еду, он мог бы копаться в них все свое рабочее время. И еще бы дополнительных смен брал сверх возможного.
Не то чтобы Ямагучи был особо против. На самом деле, подобные заказы были довольно большими и приносили хорошую прибыль их предприятию, директор даже задумывался о расширении места или повышения уровня условий и зарплат, если все так и продолжится. А продолжиться оно вполне обещало, поскольку пока что редко, но в их автосервисе начали появляться машины подороже тех, что покупают офисные клерки со средней зарплатой в кредит или перекупанные через десять рук.
— Накахара-сан!
Проходит буквально полчаса спокойной работы под американский рок, транслируемый радио на стене, когда в мастерскую врывается их недавно нанятый рабочий. По крайней мере, все гордо называли его таковым. На деле же Миядзава был помощником мастеров, набирался опыта по просьбе старого знакомого Ямагучи-сана. Пареньку явно нравилась работа, но знаний и опыта не хватало, вот он и помогал, выходя в удобные для старшеклассника часы. В основном по ночам, конечно, чтобы успеть сделать уроки сразу после школы, отоспаться под утро и убежать обратно на учебу. Но Такеро-сан видел его старания и даже платил почасовую оплату Кенджи за помощь в размере десяти процентов от стандартной оплаты любого другого мастера.
— Будешь делать успехи — повышу процент, — обещал он, хоть и финансовая мотивация мальчишку пока заботила меньше всего. — А захочешь официально летом подработать — будем только рады.
Миядзава появляется в проеме, оглядывая помещение с неизменно широкой улыбкой, словно и не было темных кругов под глазами от недосыпа. В руках у него разводной ключ, которым он мерно покачивает из стороны в сторону с тем же тактом, что и в песне по радио. Скорее всего, слушал с Тачихарой в другой мастерской ту же волну.
Он уже собрался было уходить, не обнаружив искомого, как тот вынырнул из-за автомобиля, сдувая с глаз выбившийся тонкий локон рыжих волос.
— Накахара-сан, — он забавно чуть приподнимается на носочках, перекатываясь после на пятки, и указывает рукой с зажатым инструментом себе за спину. — Кое-сан зовет. Говорит, в коллекции прибавление.
Чуя выдает недовольно-вопросительное «ээ?», что переводилось то ли как «что, опять?» или как «уже?», точно решить было сложно. Светлые брови сходятся на переносице, но он все-таки согласно кивает и вытаскивает тряпку из нагрудного кармана, чтобы вытереть руки и последовать за Кенджи.
В небольшой приемной его ждет довольно интересная картина: Озаки с нечитаемым лицом стоит за своим местом, заполняя листы с документами, всем своим видом давая понять, что не собирается задавать клиенту никаких вопросов. Последний тем временем стоит по другую сторону от стойки ресепшена, лениво наблюдая за скользящей по бумаге ручкой. И все бы ничего, если бы не сам вид парня.
То, что было когда-то вероятно кошмарно дорогим костюмом, превратилось в его жалкое подобие. Белая рубашка стала серой, большая часть и вовсе черной, правый бок был разорван в клочья, а кожа под ним покрылась кровавой коркой, как и внутренняя ткань пиджака. Спина оного была разорвана, а одного рукава и вовсе не было. Штаны были в том же печальном виде — на левой ноге разошелся шов, коленка была порвана, а также сама и вся ткань вокруг покрылась почерневшей кровью. Кожа на руках, даже на щеке оказалась в том же состоянии. Всклоченные, волнистые каштановые волосы торчали во все стороны, где-то виднелись даже мелкий мусор и сухие веточки.
— Что здесь происходит? — убирая тряпку обратно в карман, обратился он сразу к обоим.
— У тебя новый заказ, — как ни в чем не бывало отозвалась Кое. Будто перед ней и не стоял человек, которому явно требовалась медицинская помощь.
— Я понял, но какого хера ты… — он не договорил, поворачиваясь к рядом стоящему клиенту, так и не найдя какую из претензий предъявить в данном случае. На ум разом приходило примерно штук пять, а если поднапрячься, то можно было и до десятки добраться.
— Ваша машина… — Кое подняла глаза на парня с немым вопросом в глазах.
— А, — он широко и на удивление при всем своем виде обаятельно улыбнулся, указывая пальцем на входную дверь. — Ждет на эвакуаторе возле. Можно уже завозить?
Озаки кивнула, протянув листок для подписи. Получив желаемое, она кинула взгляд на Чую — он только кивнул на него, подтверждая, что дальше разберется сам — и сел на свой стул, чтобы продолжить заниматься с бумагами по дальнейшему оформлению нового автомобиля на ремонт.
— И что это? — отзывается он, когда они выходят из здания.
Чуя машет мужчине, ожидающему их в кабине эвакуатора, и как только получает чужое внимание — машет в сторону проезда, через который можно было довезти машину ко въездному гаражу. Сами они проходят по другой дороге, чтобы Накахара мог разблокировать автоматическую дверь.
— Это машина.
— Что с ней?
— Кажется, — парень задумчиво касается пальцами подбородка, поднимая взгляд к небу. — Кажется, она сделала пару кувырков со склона. Внедорожники нынче крепкие пошли, там буквально верхушку подлатать ну и по мелочи, не мне тебе пояснять, а?
Чуя закатывает глаза на очередную широкую ухмылку и проходит в гараж, наблюдая за тем, как работник эвакуатора отцепляет машину, чтобы после забрать у горе-водителя оплату и уехать.
На этот раз перед Накахарой во всей своей красе — хоть и изрядно помятый — стоял внедорожник BMW X5 M F95 ценой почти в пятнадцать миллионов йен. Чуя отлично знал эту марку, BMW вообще очень нашумели в Японии в последние пару лет, уж очень любившей немецкие и американские автомобили.
А еще он знал, что Осаму — тот самый водитель-идиот, притаскивающий свои неизменно изувеченные автомобили в захудалую мастерскую — без ума от европейских тачек. Правда, ему больше нравилось их бить, поджигать и едва ли не в груду металла превращать. В этот раз вот его фантазия дошла до спуска машины с обрыва. Выпрыгивал он из нее, видимо, на ходу. А, может, и с ней пролетел, вид одинаково хорошо вписывался в оба варианта.
Осаму Дазай имел кучу денег, возможностей и бесконечный океан скуки, чтобы заниматься подобным дерьмом. И последние три месяца с последним справлялся в основном Накахара — обычный автомеханик мелкой мастерской на окраине города, с которым они нашли общий язык не столько во вкусе в машинах, сколько во вкусе в каких машинах и как покруче можно было потрахаться. С чьей стороны предоставлялся этот бонус сказать было сложно, но Дазай не уставал упрекать — как он думал — Чую в том, что тот коварно его поимел и логическое продолжение их периодических встреч — лишь его вина.
— Продешевил, — отозвался он, открывая дверцу со стороны водителя и заглядывая внутрь, вставая одной ногой на подставку, чтобы осмотреть салон. — Что, кризис и тебя настиг?
— Хочешь обсудить это?
— До тех пор, пока я получаю с этого выгоду, нет.
Осаму что-то вещает о меркантильности, пропадая из зоны видимости в полутьме мастерской. Свет, попадающий в помещения из-за приоткрытой массивной двери, исчезает, а за ним раздается тяжелый хлопок и щелчок железного замка. В темноте Чуя все-таки находит ключ с брелком фирмы и поворачивает в замке зажигания.
Машина совсем новая. И даже этот несчастный брелок на ключах кричит о том, что ее купили буквально вот-вот, разбив, едва ли успев откатать первый десяток километров. Салон такой же новейший, если не считать сухой природный мусор, забившийся в салон при падении, и битое стекло на ковриках и сидениях.
Другими словами, машина и ее судьба — лишь предлог. Такой же очевидный предлог, как пригласить «на чашку кофе» или «посмотреть фильм». Только с более дорогими игрушками.
Накахара отталкивается от пола и ловко запрыгивает на сидение. Фары включаются еще до того, как внешняя дверь, через которую завозили автомобиль, успевает полностью закрыться. Помещение погружается в глубокий полумрак.
— Хочешь на следующей неделе сходить на закрытые мотогонки? — Осаму появляется возле двери, стягивая с себя пиджак и вешая его на угол дверцы.
— Это что, корявая попытка в свидание? — Чуя усмехается, даже не поворачиваясь в его сторону.
Куда больше интереса представляет собой автомобиль. Он проводит руками по рулю, крепко сжимает узорчатую резину и с тихим, восторженным выдохом откидывается на спинку. В нем идеально все: призрачное ощущение силы и мощи, мерно гудящий мотор, запах и даже скрипнувшая под ним кожа сидения. Восхищение скользит по коже взбудораженным покалыванием, скапливаясь в напряженных пальцах и отдавая легким уколом наслаждения где-то в животе.
Тихий смешок раздается со стороны. Чем-то Осаму цепляла реакция механика из раза в раз. Все, что ему требовалось, — дождаться, когда тот сам доведет себя до пика взвинченности, на которой оставалось лишь переместить фокус внимания и получить желаемое, давая вместе с тем выход чужому восторгу. Чуе нравились эти тачки, Дазаю — Чуя. И им обоим нравился секс в них.
— Для свидания я постарался бы чуть меньше, — фыркает он, складывая руки на раме крест-накрест, нависнув тем самым над сидящим. — Организатор тусовки буквально грезит о том, чтобы меня прирезать. Но, знаешь, мы могли бы испытать какой-нибудь мотоцикл на прочность.
Голос у Дазая сладкий-сладкий. Так и манит поддаться на уговоры. И не то чтобы Накахара видел причины отказываться. На самом деле, у него кровь в жилах стыла от мысли, что они могли пойти в потенциально опасное место — хоть и только для Осаму — и посмотреть на уличные гонки. И в довершение к этому опробовать байк. Он не представлял как, понятия не имел где и во что это выльется, но от градуса риска едва ощутимое давление в животе мягко скользнуло ниже, отдаваясь легким, тянуще-дразнящим возбуждением.
— Хочешь потрахаться на байке чувака, который может прирезать нас обоих? — Чуя вопросительно вздергивает одну бровь, но в уголках губ можно заметить едва различимую, не очень хорошо замаскированную усмешку.
Он разворачивается лицом к Дазаю, упираясь ботинками в прорезиненную раму. Осаму скалится в ответ, тихо радуясь тому, что завладел чужим вниманием так легко.
— Звучит как план, а?
Накахара ничего не отвечает, лишь чуть ерзает в немом предвкушении по бежевому кожаному сидению водительского кресла, и тихий скрип мешается с повисшей тишиной. Машина хоть и завелась, но даже по звуку дает понять, что требует ремонта. И, собственно, она уже у цели. Осталось лишь взмолиться добросовестности механика, которая, однако, стирается напрочь, когда рядом с ним этот псих с манией калечить тачки.
— Очень вовремя, — наконец, отзывается он, подаваясь корпусом чуть вперед.
Осаму, виснувший на дверной раме сложенными руками, склоняется к нему ближе. Расстояние катастрофически сокращается, между ними оказывается буквально пара ненужных сантиметров, и Дазай просто не может оторвать взгляда от льдисто-океанических глаз так близко. Он почти ненавидит этого парня за эти отвратительные, безбожно привлекательные глаза и взгляды, с которых все началось, на которых все замирало.
— Хм?
Одна рука, наконец, отцепляется от металла, и касается чужой скулы. Длинные, худые пальцы скользят по теплой коже, убирают одну прядь волос за ухо и зарываются в мягкие, густые волосы на загривке. Волосы Чуи такие яркие, огненные, что обжечься о них кажется наименьшей потерей. И на самом деле, Дазай был просто без ума от их сочетания с глазами механика. Даже длина была идеальной — недостаточно длинными, чтобы собрать хвостик на затылке, но уже будучи близки к этому. И, видит бог, у кого-то точно поедет крыша, когда это произойдет.
— Я не могу взять еще одну машину до тех пор, пока не разберусь с тем, что ты уже приволок сюда, — голос его понижается, а под конец предложения и вовсе переходит на хриплый шепот.
Горячий выдох тает на чужих губах, дрожью скатывается с языка и растекается сладкой патокой по глотке. Знакомый, хоть и едва уловимый привкус виски на чужих губах горчит на кончике языка, и Чуя почти вылизывает чужой рот в попытках усилить вкус. Вкус сумасшествия в чужих поступках. Вкус сладкого отчаяния.
Поцелуй быстро перетекает из тягучего, чувственно-дразнящего во влажную похоть, в рваные выдохи между укусами и грубыми толчками языков в нестихающей борьбе за главенство в этом, казалось бы, мелочном действии. Им нет дела до нежности, когда нервы натягиваются в искрящемся напряжении. Взаимное неконтролируемое притяжение становится обоюдным мячом и сцеловать выступившую каплю крови важнее всего в этот миг.
— В твоих интересах лучше работать ручками, — загнанно дыша в чужие губы, шепчет Осаму.
— То же самое можно сказать и о твоем рте, — фыркает Накахара. Он отстраняется, скидывает с плеча лямку комбинезона и облокачивается ладонями на сидение позади себя, откинувшись. — Долго еще он будет без дела?
Чуя показательно расставляет ноги шире, заставляя Дазая опустить взгляд на бугорок под плотной джинсовой тканью. Это вызывает на чужих губах усмешку, подчеркивающую тот факт, что вызов был принят.
Колено упирается на дверную раму между ботинок механика для удобства, и Осаму оказывается корпусом в автомобиле. Сначала нависает над Чуей, скользя одной рукой по позвоночнику, очерчивает каждый позвонок и добирается до края комбинезона. Пальцы забираются под ткань, касаются края нижнего белья и замирают. Накахара в ответ едва ерзает, пытается продолжить действие и раздраженно выдыхает в чужую шею.
Это кажется почти нежным, когда он утыкается носом за мочкой уха и прикрывает глаза. Можно подумать, он ластился, просил о продолжении ласки. По крайней мере, до того момента, как пахнущие машинным маслом пальцы не зарываются в каштановые волосы, а после не сожмут их с силой в кулак, натягивая как можно туже. У Осаму прерывается дыхание и звезды начинают плясать перед глазами. Он в отместку кусает Накахару за плечо, различая в гудении мотора и бушующей в ушах крови — Дазай не знал что все-таки именно — рваный, сиплый стон.
Ему приходится оторваться от Чуи, чтобы забрать обратно оставленный на дверце пиджак и кое-как подстелить ему под задницу, спасая от возможности собрать пятой точкой все мелкое крошево стекла с сидения. И только после этого чуть стягивает комбинезон и белье, освобождая член.
Накахара опускается на локти, подтягиваясь чуть выше, опираясь на подставку между сидениями, и закусывает губу, когда Дазай оставляет первые влажные поцелуи у тазобедренной кости. Он приподнимает край футболки, касаясь бледной кожи языком, губами, иногда мягко кусая. Легкая дрожь проскальзывает в дыхании над головой, в судорожной ломоте сжимающих вьющиеся пряди пальцах вернувшейся к ним руки. Чуя так очаровательно отзывчив и раскрепощен, что у Осаму просто не было шанса устоять перед ним.
Язык скользит по ободку пупка, проскальзывает в ямочку. Еще один укус остается прямо под ним, а после влажный след скользит ниже. Мгновение между последним касанием кожи и касанием головки члена почти бесконечно. Чуя хрипло выдыхает, кусает губы и закидывает голову назад в тихом нетерпении.
Взгляд карих глаз жадно цепляется за каждую деталь этой картины: как напрягается шея, пальцы, как тяжело он сглатывает, когда головка погружается в тепло чужого рта, как ровный ряд зубов впивается в припухшую, покрасневшую нижнюю губу. Чуя плавно ведет бедрами, и Осаму позволяет члену протолкнуться чуть глубже по языку. Накахара почти заставляет силой себя вернуть руку обратно, перенося часть веса и на нее, чтобы просто не вцепиться в волосы Дазая и не трахнуть его рот.
Больше всего Чуе кружила голову мысль, что он буквально единственный парень, которому Дазай отсасывал. И, в принципе, по первому минету это было очевидно. Он знал о девушках и том, что Осаму имел достаточно опыта с ними. Кажется, он действительно был хорош. Но оказаться исключением, заставить его захотеть это сделать без просьб и уговоров (их секс вообще был спонтанным на выбор действий и никто никого ни к чему не принуждал, иначе в чем смысл наслаждения) — это, безусловно, тешило самолюбие.
Дазай вбирает член еще больше, скользя языком по чувствительной коже. Он чувствует едва проступающую венку и аккуратно, тяжело выдыхает через нос, когда головка упирается в стенку гортани, почти надавливая на корень языка. Он едва успевает спохватиться, чтобы не позволить этому спровоцировать рвотный позыв, и чуть меняет наклон головы.
Бедра плавно, но ощутимо нетерпеливо толкаются вперед, и Накахара над головой недовольно мычит, когда в ответ Осаму отстраняется. Член влажно шлепается по коже, размазывая слюну.
Языки снова сталкиваются. Дыхание горячее, рваное, можно почти задохнуться. Чуя срывается на первый откровенный, но все еще тихий стон, когда Осаму начинает мягко посасывать его язык, подстраиваясь под неторопливые движения руки на члене. Он ерзает и слепо тянет руку вперед, чтобы схватить рванье рубашки и потянуть за нее на себя.
— Ты трахался с кем-нибудь еще? — шипяще выдыхает Осаму в чужой рот.
Поддавшись вперед, он почти нависает над Чуей, но его останавливают на полпути. Ступня в черном, потертом ботинке упирается ему прямо в пах, надавливая достаточно, чтобы заставить Дазая замереть на грани дискомфорта.
— Не твое дело, — предупреждающе отзывается тот, чем вызывает лишь еще одну улыбку.
Перехватив лодыжку, чтобы отодвинуть ступню в сторону, Дазай склонился ниже. Неустойчивое положение оказалось неудобным и ему пришлось потеснить Накахару: помочь тому подтянуться чуть выше, наполовину перебираясь на второе сидение, немного прогибая поясницу из-за чуть приподнятой перекладины между сидениями, а самому встать коленями на водительское кресло, заставляя раздвинуть ноги так, что одна оказывается свешенной с сидения, а вторая — согнутой у спинки водителя.
— Да неужели? — Осаму потянулся к бардачку, чтобы вытащить прикупленные перед поездкой в сервис презервативы и смазку, перекладывая на сидение, после чего вновь навис над механиком. — Разве не ты живешь в мастерской после того, как расстался с бывшей?
— Кое, — раздраженно-устало фыркает в ответ Чуя, закатывая глаза. Дазай согласно кивает. И ждет ответа. — Что? Это все еще не твоего ума дело. И уж точно не ее.
Конечно же, он не хотел не то чтобы признавать это, но и в принципе озвучивать факт того, что Дазай оказался единственным его сексуальным интересом на данный момент. Все это началось примерно в тот момент, когда его настоящие отношения катились в пропасть и, вероятно, не окажись этот засранец в нужном месте в нужное время, все сложилось бы совершенно иначе. Хотя, с другой стороны, именно он дал Чуе какое-то странное ощущение свободы. Ему было плевать что Чуя делает, как думает и какие решения принимает. Они могли иметь совершенно противоположные друг другу взгляды и даже поругаться из-за этого, но не пытаться переубедить, чем бы это не было.
Между ними не было серьезных отношений. Да и отношений, вероятно, как таковых в принципе. Они просто любили друг с другом спать и периодически трепать друг другу нервы разнообразия ради. Возможно, у них был даже шанс перерасти во что-то большее, но Накахаре банально не хотелось ничего усложнять. По крайней мере, не в этот период жизни. В идеале, он бы хотел продолжать все это так долго, как только это было возможно до тех пор, пока они не зайдут слишком далеко, чтобы принять какое-либо решение. И Чуя знал, что они стремительно приближаются к тому моменту, где их встречи перестанут ограничиваться хорошим сексом и болтовней ни о чем, пока он будет возиться в очередной тачке Осаму.
Был ли он к этому готов? Хотел ли он вообще допускать что-то подобное? С кем-то вроде Дазая?
— Да или нет, Чуя? — шепчет Осаму ему в самое ухо, так ловко перехватывая чужое запястье между их телами, что Накахара раздраженно рыкает и брыкается под ним, ударяя острым коленом под ребра. И в ответ получает укус — зубы с пропорциональной удару силой сжимают тонкую кожу шеи, обещая оставить ощутимую гематому на память. Но пока лишь отзывается по салону болезненным полустоном, полувскриком.
Это была обычная провокация. Осаму просто хотел потешить собственное самолюбие и заодно ткнуть Чую носом в очевидный факт, потому что они оба прекрасно знали ответ. Ровно как и ответ на то, позволит ли он зайти им в этих отношениях еще дальше или нет.
Он задирает перехваченную руку над головой и прижимает к сидению, вдавливая в кожу автомобиля и дробленное стекло. Свободная рука же проскальзывает по бедру вверх. Игнорируя член, она касается мягкой кожи: скользит от тазобедренной кости по плавной линии талии к проступающим ребрам и ощутимо надавливает, чувствуя, как кости послушно прогибаются под натиском. Чуя шумно втягивает носом душный воздух машины, сгустившийся буквально в минуты.
— Нет, — наконец, выдыхает он. То, что делал Дазай, не причиняло боли. А вот то, что он игнорировал чужое возбуждение — очень даже.
Дазай широко улыбается и опускается вниз, целуя в область солнечного сплетения. Чуя свистяще выдыхает, зарывась пальцами свободной руки в собственные волосы, когда он ставит там же засос, и точно знает что именно значил этот росчерк улыбки. Другого ответа попросту не существовало.
Он опускает бедра, когда губы вновь сталкиваются в долгом, вязком поцелуе, и ловит сдавленный стон от первого медленного толчка. Накахара чувствует чужое возбуждение, скрытое тканью брюк, и подается бедрами навстречу, усиливая трение. Освободившиеся руки тут же ложатся на талию под рваной, грязной рубашкой, впиваясь пальцами, короткими ногтями в кожу, притягивая к себе ближе.
Он чувствует под ладонями засохшую кровь и корочку на ободранной коже, слышит сиплый выдох, когда ногти случайно сдирают ее, и убирает руку, избегая повторного контакта. Вместо этого теперь уже беспрепятственно он протискивается между их телами и расстегивает брюки Дазая.
Чуя вскидывает ногу, чтобы было удобнее притягивать Осаму к себе сильнее за бедро, но случайно задевает рычажок у руля, и дворники над головами приходят в движение. Один перекручен так, что больше скользит пластиком по стеклу, нежели прорезиненной насадкой, и Накахаре приходится опустить взгляд в сторону руля, чтобы повторно дернуть рычаг. Звук надрывной работы дворников прерывается так же резко, как и начался.
Приостановившись, Осаму приспустил сначала брюки с себя, после — с Чуи. Взяв смазку, он вылил лубрикант на пальцы, не жалея. И просунув руку между ними, он снова мягко толкнулся. Средний палец относительно без труда проскальзывает внутрь, аккуратно раздвигая кольцо мышцы, и Накахара поджимает губы. Однако, когда Дазай снова толкается, задавая ритм и руке, тот непроизвольно мычит и прогибается в пояснице.
Член Дазая скользит между тканью комбинезона и бедер Накахары, трется о чужой член. С каждой секундой дышать становилось почти что нечем, воздух катастрофично сушил обкусанные губы и резал глотку иголками на каждом вдохе. Движения пальца такие же плавные, как и движения бедер, и все это в целом почти невыносимо.
Второй палец проникает с большим сопротивлением, и Накахара невольно хмурит брови от неприятных ощущений. Сколько бы они не трахались, Дазай всегда уделял достаточно времени ему и был терпелив, будь он хоть на грани. А один вид Чуи под ним уже заводил не на шутку, не говоря уже о сопутствующих «приятных бонусах». Существуй джентльменство в двадцать первом веке, оно бы однозначно выглядело вот так.
Хоть и нетерпение всегда касалось лишь непосредственно Чуи, но все же забота о его комфорте в сексе всегда стояла на первом месте. Даже если они вынуждены по-быстрому перепихнуться или машина не располагает удобствами для секса. Эту важность нельзя было объяснить словами, она просто существовала как предписанная догма на корке сознания. Дазай мог сказать и сделать что угодно, но никогда — заставить пожалеть.
Накахара то прогибается еще сильнее, то пытается чуть сдвинуться задницей то в одну сторону, то в другую. Ищет лучшее положение и помогает Осаму найти, наконец, своими бесполезно длинными пальцами простату. Он чувствует, как тот аккуратно чуть сгибает их, как чуть разводит в стороны и болезненно охает, но все-таки терпит.
Дазай зацеловывает шею, оставляет мягкие укусы и прислушивается к каждому выдоху. Подстегивающие фрикции были отличной стимуляцией, но чем быстрее он сделает «хорошо», тем скорее им обоим сорвет тормоза и, вероятно, крышу. Все просто как дважды два.
В какой-то момент Накахара крупно вздрагивает, резко дергает ногой и попадает по рулю. Машина издает громкий, низкий гудок, и Чуя с тихой руганью и дрожью в голосе шепчет бесконечные проклятья то ли на тачку, то ли на ее владельца, то ли на все и разом.
Добавляя третий палец, Осаму старался толкаться в том же направлении, под тем же углом, но Чую продолжало наперебой прошибать то наслаждением, то болью.
В конце концов, он останавливается для того, чтобы надеть презервативы — один на себя, другой на Чую. Однако, последний сразу после этого приподнимается и заставляет Дазая сесть. Тот едва успевает перетянуть пиджак ближе к себе, чтобы не изодрать кожу на пояснице и заднице — как у постоянно ерзающего Накахары на локтях теперь — прежде чем Чуя устраивается удобнее.
— Б-блять, — выдыхает он, цепляясь за сидение сбоку от Осаму с такой силой, что кожа начинает скрипеть под натиском побелевших пальцев.
Придерживая пальцами одной руки член Дазая, он медленно на него опускается. Последний же лишь с завороженным выражением лица наблюдает за тем, как светлые брови сводятся на переносице, как капля пота медленно стекает по шее, как напрягаются вены. Рваное дыхание скользит по коже не то колким льдом, не то языками пламени, и Осаму непроизвольно сжимает в руках чужие бедра, слыша в ответ сиплое шипение.
Чуя горячий. Буквально кипяток, как если бы его лихорадило. Как внутри, так и снаружи разом. Накахара вообще был сплошным олицетворением огня, не считая океанического холода глаз. И находиться рядом с ним — сравни возможности бросить стихии вызов.
И Дазай не то чтобы особо боится рискнуть.
Оказавшись полностью в нем, Осаму по инерции сильнее прижимает бедра к себе, словно все это могло закончиться в секунду, и целует острую линию челюсти, мягко прикусывает кожу. Как только плечи становятся чуть менее напряженными, он, наконец, ослабляет хватку. Наоборот, помогает чуть приподнять бедра, а после плавно опуститься, так же мягко двинувшись навстречу.
Это все еще не предел мечтаний и между тяжелыми выдохами и болезненным мычанием он слышит разве что мат и проклятья. И секунды, десятки секунд кажутся бесконечными часами до того момента, пока Чуе не становится легче, пока первый дрожащий вздох не срывается с искусанных губ. Он зарывается пальцами в темные, мягкие волосы у загривка, когда тянется за поцелуем, и, наконец, отцепляется от сидения, обхватывая чужую шею второй рукой, когда контроль действий снова переходит к партнеру.
Дазай пытается перенести вес тела, чуть склоняя Накахару назад и заставляя откинуться на руль. Поза не самая удобная, но Чуя непроизвольно прикусывает чужой язык и глухо стонет от случайно-удачного толчка и Осаму точно не знает плакать или смеяться в этот момент. Однако, в конце концов Накахара решает эту ситуацию, толкая Дазая назад и заваливая обратно на сидения, где сам недавно лежал.
— От тебя хоть какой-то толк есть? — фыркает он.
Чуя опирается одной рукой на погнутую крышу автомобиля, второй — на грудную клетку Осаму и медленно ведет бедрами вперед и назад. Он игнорирует собственное возбуждение, но никак не может сделать то же самое с ощущением чужих пальцев на боках и то, насколько идеально они сжимают кожу, с какой силой руки подталкивают, помогая ему двигаться.
— Ну, тебе явно нравится мой член, — предлагает Осаму с лукавой усмешкой.
— В теории я могу его отрезать и сделать себе чучел-ло, — конец фразы срывается на выдохе, когда Дазай нарочито резко толкается, не позволяя закончить фразу.
— Это уже будет не то.
— Хочешь проверить?
Во взгляде Осаму откровенный вызов, словно все это действительно имело хоть какой-то смысл. Накахара усмехается в ответ, когда его за футболку тянут вниз для нового поцелуя, и задушенно вздыхает, когда Дазай начинает двигаться, придерживая чужие бедра.
Он быстро находит удобный для себя ритм и, несмотря на положение, совершенно не позволяет Чуе вести. Кожа покрылась каплями пота, что впитывался в рубашку, футболку и попадал в открытые ранки, вызывая тем самым безумное жжение. И в какой-то момент ему приходится перевернуться, меняя положение.
Приподнявшись над Накахарой, он поднял лоскут ткани когда-то рубашки, замечая пятна крови из-за дважды содранных ранок: сначала Чуей, потом трением. Не став заморачиваться, Дазай расстегнул остатки пуговиц и кинул за голову лежащего.
С нового положения ритм из быстрого и рваного перетек в размеренно-медленный, дразнящий. Чуя мелко подрагивает на каждом глубоком толчке и почти скулит, стонет и низко мычит, кусая губы, когда Дазай попадает по простате. Это настолько одновременно мучительно хорошо и раздражающе недостаточно, что пальцы сводит в ломоте недо-раздражения, недо-наслаждения.
Наконец, он касается собственного члена и начинает скользить сжатыми пальцами по поверхности презерватива в несколько раз быстрее темпа. И в какой-то момент на него перестраивается и Осаму, поддаваясь предсказуемому соблазну.
Бесконечные стоны мешаются с хрипящими выдохами и сиплыми вдохами, скрип кожи сидений, частично приглушенные тканью комбинезона шлепки бедер въедаются в уши так же ярко, какими остаются все новые укусы и засосы на телах. Короткие ногти оставляют четкие полумесяцы-гематомы и розовеющие на бледной коже полосы.
Чуя кончает на несколько долгих секунд позже Дазая и жмурится до вспышек перед глазами. Его чуть потряхивает, но последующее приятное, почти осязаемо-тяжелое расслабление тут же накрывает его с головой, и он пропускает тот момент, где Осаму выходит из него. Накахара лишь недовольно, лениво мычит нечленораздельную угрозу в сторону Дазая, когда тот чуть сдвигает его, чтобы самому лечь на сидения, вынуждая механика наполовину навалиться на него сверху.
— Так… — подает голос Дазай спустя минут пять молчаливого залипания на погнутую крышу внедорожника. Чуя закидывает руку ему на плечи, касаясь самыми кончиками пальцев вьющихся темных локонов за ухом. — Что там насчет моего члена?
Накахара какое-то время молчит. То ли раздумывает, то ли прикидывает варианты ответов. Потом тяжело вздыхает и несильно дергает того за кудряшку у основания шеи.
— Пусть пока побудет при тебе, — Дазай тихо смеется, лишь согласно промычав в ответ. — Подумаю об этом после того, как обкатаю лучшего коня с этих твоих мотогонок.