sunshine

     Утро выдалось душным. За окном стрекочут цикады — спутники летнего зноя. Звук обволакивает, образуя медовый кокон, из которого не хочется выбираться, но жар чужого тела заставляет отстраниться. Чуя сладко зевает, тянется за пультом от кондиционера и включает прибор. Комнату наполняет еле слышное гудение, смешивается с песнями цикад, и в сторону кровати, наконец, веет приятной прохладой. Просыпаться в объятиях Дазая приятно. У Осаму есть привычка: во сне он любит обхватывать Накахару со спины, крепко обнимая, и не отпускает до утра. Чуя находит эту маленькую слабость чертовски милой, хотя не всегда удобной: иногда парень не снимает бинты, отчего прикосновение к коже становится не очень комфортным — шершавая поверхность натирает.

     Рядом вдруг началась возня и послышалось нечленораздельное сонное мычание. Чуя наклонил голову, скользя взглядом по обнаженной спине, покрытой таинственными шрамами-узорами. Дазай чертовски уютный, когда ныряет под подушку, пытаясь скрыться от вездесущих солнечных лучей, тянется, словно кот, зевает сладко-сладко, а затем открывает глаза, и в его темных зрачках цвета горького шоколада разливается океан нежности, такой теплый, глубокий, но совсем не страшный, хочется нырнуть и, обволакиваемый приторной поволокой, залечь на дно и больше никогда не возвращаться в холодный и неприветливый мир.

     У Чуи сердце щемит, а руки сами стремятся к чужим щекам, лаская. Осаму тянет на себя, заставляя партнера буквально свалиться сверху, расцеловывает нос, щеки, поцелуями считая россыпи веснушек на лице, касается уголка губ, прикрывая глаза, и застывает так, прислушиваясь к мерным трелям за окном. Опрокидывает рыжеволосого на спину, припадая к шее, целуя каждый сантиметр кожи, чувствуя, как адамово яблоко медленно поднимается и опускается. Плечи Чуи — все в оранжевых пятнах, словно солнечный калейдоскоп — будто созданы для ласк. Потому что начни гладить — и Накахара весь обратится в ощущение, вздрагивая, жмурясь от легкой щекотки, звонко смеясь.

     У рыжеволосого в кое-то веки выдался выходной, который они могут провести вместе, и, черт возьми, Осаму не собирается упускать этот шанс. Он в принципе не собирается упускать маленького злого юношу, так запавшего в, казалось, не способное любить сердце. От ощущения близости — бабочки в животе, и даже аккомпанемент из цикад будто стихает, боясь потревожить эту идиллию.

     Раздается телефонный звонок, разрезая медовую пленку, и Чуя, разочарованно выдохнув, пытается отстраниться, чтобы ответить. Но брюнет не так прост. Он не даст какому-то телефону прервать их совместное утро.

— Чертов Дазай, отпусти, это Мори, — сиплым спросонья голосом кряхтит Накахара, отпихивая лицо брюнета от своего, потому что тот снова полез целоваться.

— Но, Чу-у-у-я, у тебя выходной! — капризничает брюнет, еще крепче сжимая своего пленника.

— Вот именно, что выходной! Если босс звонит, значит, дело срочное, — недовольно, чуть повышая тон, объясняет мафиози.

     Еще пару секунд ожесточенной борьбы, и Чуя нажимает на кнопку «принять вызов», прислоняя указательный палец к губам, мол, тише.

— Да, босс?

— Чуя, я знаю, у тебя сегодня законный выходной, но у нас дело чрезвычайной важности… — раздается на том конце провода, и Накахара устало потирает переносицу, ведь в глубине души он сам хотел оказаться неправым.

     Дазай раздраженно плюхается на подушку, понимая, что свидание отменяется. Наблюдает за ссутулившимся любимым, за тем, как меняется его лицо, и становится очевидно: выходной не только отменяется, но и превращается в настоящую нервотрепку. К сожалению, такое бывает, когда ты движущая сила Портовой Мафии. И иногда это очень обидно.

     Короткое «Понял», и телефон летит куда-то в сторону стены, яростно отброшенный вспыльчивым юношей. От грохота Осаму вздрагивает, охает и замечает, как трясутся Чуены плечи. Ого, мафиози действительно зол. Но не успевает тот предпринять что-то еще, как снова оказывается поваленным на кровать, и теперь Дазай седлает его бедра, тут же затягивая в поцелуй, потому что как никто другой знает, как успокоить недовольную чихуахуа. Отстраняется, смотрит сверху, хитро, по-лисьи улыбаясь, спрашивая:

— Сколько у нас времени?

— Четыре часа, — слышится в ответ.

— Успеем.

     Может быть этот день все еще можно спасти.