лена откровенно засыпает. нет, честно, такое бывает очень редко — лена окстон ответственная, даже если по натуре своей — сова, — но сегодня последняя пара какая-то особенно скучная, время, как назло, течет медленнее обычного, и погода за окном пасмурная, дождливая — впору взять чашку чая, завернуться в плед и залипать-залипать-залипать.
она, абстрагируясь от внешнего шума, томно следит за тем, как стрелка отсчитывает секунды, заставляя глаза налиться свинцом и закрыться всего на мгновение, прежде чем в кармане завибрирует телефон.
порой лена похожа на славного песика, как сейчас: не то от природного любопытства, не то от удивления, она вскидывает голову на приемлемую высоту, позволяя ореховым вихрам на макушке характерно качнуться вверх-вниз, дергает кончиком веснушчатого носа и незаметно, хотя больше неловко, порывается проверить уведомление, скрываясь за поднятой на дыбы книги.
будь у лены хвост – она бы им непременно завиляла.
от: амели
(15:47) на сегодня ничего не планируй. я заеду за тобой в восемь, будь готова к этому времени. без опозданий.
чувство предвкушения разливаются по телу, точно как жар — по лицу и где-то в низу живота. амели всегда пишет «бесчувственно» и по делу, в отличие от самой лены, и говорит она — также, но лене не мешает всякий раз приятно вздрагивать и сжимать колени – возможно потому, что она знает, что прячется за образом строгой бизнес-леди.
воображение успевает унести сознание окстон едва ли чуть дальше дверей аудитории – на экране всплывает новое оповещение.
от: амели
(15:53) и надень то, что лежит в коробке.
(15:54) до встречи, cherie.
лена по-собачьи клонит голову, выражая четкое «о чем это она?», и тут же роняет ее на парту, краснея до неприличия заметно. над ней несомненно издеваются, но она все равно улыбается солнечно, готовая взорваться от переизбытка чувств, уткнувшись горячим лбом в столешницу, сжимает в руках несчастный мобильник — хотя сейчас очень хочется обнять амели.
и чтобы пара, наконец, закончилась, чтобы день пролетел незаметно, чтобы их долгожданная встреча состоялась, и лена смогла рассказать все, что с ней произошло за день.
амели чувствует все это на расстоянии — потому что знает окстон вдоль и поперек, потому что сама провоцирует пробуждение в ней этой детской нетерпеливости — и поэтому позволяет себе победоносно усмехнуться, когда смартфон, временно вынужденный скрываться под столом, ответно пульсирует на колене.
от: cherie
(15:59) хорошо, мамочка ♡
(15:59) люблю тебя очень
еще каких-то пару часов назад окстон сгорала от смущения — сейчас же, трясясь в автобусе под бодрое кантри, она сгорает от желания узнать, что ждет ее внутри загадочной коробки. к слову, «загадочной» не только потому, что лена понятия не имеет, что в ней, но и потому, что амели ни словом не обмолвилась о том, где именно она лежит. «иначе было бы неинтересно» - так бы она сказала?
лена фыркает про себя — амели все превращает в игру: поход по магазинам, выполнение домашних обязанностей, просмотр фильмов, секс… окстон смущенно морщится, зарываясь в шарф, и окончательно сосредотачивается за происходящим на улицах. там — вечереет, и небо срывается на мелкую, неприятную морось, слишком стремительно переходящую в бушующий ливень. в моменты, подобные этим, лена переживает не за себя — студентку, большую часть времени передвигающуюся на своих двоих, — а за женщину, которая весь день сидит в офисе и домой добираться на собственной машине. в этом вся она.
кому: амели
ты хорошо одета?? (18:01)
там такой ливень начался (18:01)
я только что забежала домой и почти не промокла (18:02)
…ладно, возможно, у меня промокли ноги (18:02)
но только совсем немного (18:05)
…ладно, возможно, в них хлюпает вода (18:10)
от: амели
(18:13) лена.
кому: амели
(18:13) ой— я тебя отвлекаю, да? прости, что заспамила
(18:13) мне очень жаль…
лена нервно переминается с ноги на ногу, стоя на пороге квартиры амели. и плевать, что она вся промокла до нитки, а в ботинках действительно хлюпает вода: она недавно сюда переехала, и даже после многочисленных «мой дом — твой дом» все еще боится что-нибудь испортить. во всех смыслах.
но у амели удивительным образом получается успокоить (и заставить растечься довольной лужицей рядом с еще одной) окстон единственным сообщением: «немедленно прими горячий душ и сделай себе чай. не перемерзай.»
— она такая… — чудесная, замечательная, заботливая — вертится на языке, но не озвучивается; вместо этого лена тихо пищит и выполняет все, что ей рекомендуют.
душ и чай определенно делают положение вещей лучше. в довершении было бы неплохо упасть в объятия king-size кровати, но времени расслабляться практически нет — она должна найти ту самую коробку и собраться, чтобы быть готовой аккурат к назначенному времени.
и когда это случается, лена застывает от смущения, удивления и недоумения, одномоментно слившихся в одну эмоцию, выразить или описать которую сложно — лучше один раз увидеть. на дне коробки лежит вечернее платье, какие обычно носит амели на светские мероприятия, поверх него — записка: «будь хорошей девочкой — надень это».
окстон мнется — от смущения, от любопытства, от осознания, что в этом на нее наверняка будут пялиться. но меньшее, чего она хочет, — расстроить амели или быть наказанной за непослушание… хотя, пожалуй, только расстроить.
так что она, собрав всю волю в кулак, одевается (немного путается в рукавах, бьется током о саму себя) с горем пополам и встает перед зеркалом. вся красная — от кончиков пальцев до ушей; взъерошенная донельзя, неловкая и с каждой секундой, проведенной наедине с отражением, в котором не то чтобы не видит саму себя — лишь похожие черты, оставшиеся от пацанки лены окстон, —неуверенная в своем решении. запротестовать хочется больше, чем отозваться на два коротких автомобильных гудка за окном, чем ответить на короткое «выходи».
но лена окстон, решает она для себя вынужденно, взрослая женщина — справится! с невысоким каблуком, с вечерним платьем, с десятками пар глаз, смотрящих на нее — со всем!
кроме, пожалуй, взгляда амели, пронизывающего, обжигающего. лена никогда не могла с точностью вычислить, что он обозначает, о чем она думает и как поступит, поэтому, садясь рядом на пассажирское, окстон очень долго в полумраке салона всматривается в лицо возлюбленной, выискивает, словно играет с ее чувствами в прятки… и первая сдается, не выдерживая гнетущего молчания.
— ну… как? — немного боязливо, еще больше — смущенно интересуется лена.
и, спустя еще минуту звенящей тишины, в которой амели скользит по угловатому силуэту (проклятье, считает лена, выглядеть в двадцать пять как подросток; амели это только забавляет), изучает, будто бы впервые видит эти припудренные веснушки, открытые плечи и декольте, подчеркнутые серебряной каемкой платья, получает ответ, который удовлетворяет их обеих. амели мягко хватает лену за затылок, чтобы притянуть и задеть сухим, осторожным касанием губ, после которого она прошепчет: «хорошая девочка».
в груди — почти что вулкан: в ней чужое одобрение бурлит-кипит-выплескивается нарастающим возбуждением и наливается где-то в низу; на губах слова отпечатываются легкой улыбкой и урчанием нелепых благодарностей, прежде чем их намеренно смыкают поцелуем, сминают любовно до того, что у окстон колени невольно сводятся.
амели касается их даже не кончиками пальцев – когтями легко цепляет платье, оголяя и часть бедра тоже; лена не то чтобы не пытается сопротивляться, — хотя, признаться, это немного сложно, когда внимание фокусируется одновременно на влажных коротких поцелуях, между которыми удается глотнуть немного воздуха, на том, как женщина ведет дорожку из царапин все выше и выше, пока не сталкивается с тканью белья, то на том, как она же с трепетом, обнимая, поглаживает подушечкой пальца тыльную сторону ладони лены.
— такая послушная — сделала то, что сказала тебе мамочка.
слишком жарко. слишком хорошо. сейчас для лены все – слишком, за исключением касаний. она тороплива, хоть и уважает любовь амели к долгим прелюдиям и в той же мере наслаждается поддразниваниями, намеками, недомолвками, и, едва ли амели произносит «ты заслужила награду, малышка», лена сквозь собственный скулеж тянет чужую руку к междуножью, совершенно забывая о стесняющем вечернем платье, приличном внешнем виде и о том, что они все еще в машине.
— попроси, — амели останавливает чужую ладонь на полпути – знает, куда ее ведут, и сама хочет поддаться, кажется, взмокшая и возбужденная всем существом лены не только под воротом накрахмаленной рубашки, но не может позволить этому случиться вот так просто. – и я сделаю все, что ты захочешь.
— пожалуйста, — наигранно-надрывно, невнятно, над самым ухом звучит любимая мелодия девичьих стонов, — сделай это.
— сделать что?
— коснись меня, — в мыслях мутнеет так же стремительно, как запотевают автомобильные стекла, но лене все еще – всегда – стыдно в открытую говорить о таких желаниях. она бойкая и упрямая, пока дело не доходит до постели. — возьми меня… мамочка.
амели смакует во рту ставшее привычным, но от того не менее сочным обращение, перебирая по-паучьи когтями по ссутуленной веснушчатой спине своей малышки — заставляет напрячься, держит в тонусе, оттягивает момент, — но с присущей опытной женщине аккуратностью подбираясь к складке половых губ, стоит лене нешироко развести ноги. недостаточно, чтобы влага растеклась по отдающей жаром кожей, но достаточно, чтобы позволить подушечкам пальцев лечь на клитор.
лена утыкается амели в плечо — или грудную клетку, окстон не совсем уверена, — аромат парфюма и любимой женщины на деловом костюме одномоментно перебивают остальные запахи, и это помогает окстон, наконец, раскрепоститься. не то чтобы она вмиг превращается в роковую любовницу, она, хоть и продолжает глушить стоны в матово-черной ткани пиджака, но бедрами подается навстречу пальцам в попытке помочь и направить их к самой чувствительной точке.
амели на собственной шкуре ощущает, как неторопливые, настойчивые ласки подталкивают окстон к действиям: по тому, как она пробует на вкус соленую влажную кожу на шее, пока целует выступившую венку, как мурлычет у мочки уха невнятно о любви, как все активнее елозит на пассажирском сидении, — и переходит к заключительной части.
оперативно и потому неловко меняет позу, уронив окстон вместе со спинкой кресла назад, перебравшись через коробку передач (не без ругани на родном французском, конечно) и только после, наконец, нависая над нижней.
лена настолько влажная, что фаланги проникают в нее без труда, но не бесследно — амели задает ускоренный темп, выбивает стоны из легких окстон и с каждым толчком оказывается все ближе и ближе к закованному в мятое платье телу.
— кончи для меня, малышка. — хищный медовый взгляд, кажется, сверкает в полутьме салона, и приказывающий голос звучит приглушенно только для нее одной, и лена точно достигает дна — здесь темно и трудно дышать, в ушах звенит, а по позвоночнику проходит разряд от удара плечами в мягкий песок.
бум.
он вздымается, клубится вокруг; сквозь гул в голове и шелест песка едва слышно, как она кричит «аме- ахх!». спустя несколько секунд ей удается поднять мутный взгляд.
ее встречают не солнечные лучи, но довольное лицо амели, приблизившееся, чтобы мягко сцеловывать капельки пота со скул, убирать кончиком носа прилипшие ко лбу ореховые локоны – лене требуется минута, чтобы окончательно прийти в себя после оргазма, и когда сознание возвращается окончательно, она только и делает, что втягивает амели в объятия.
— such a sweet, good girl.