Ошибки и условности

Он стоит посреди небольшого кабинета, металлически блестящего, переливающегося. В руке — пистолет. За спиной — лазерная пушка. Как говорится, один для людей, а другая…

— Ты-ы, ты, ты что делаешь?!

Человек перед ним испуган. Глядит снизу вверх. Отползает назад. Тщетно. Геральт знает, что делает. Это случалось с ним не раз и не два, он спускал курок так часто, что все выстрелы слились в монотонный стук, как будто он не убийца вовсе, как будто ставит печати на бланки в конторе: клац, клац, клац.

У жертвы синие губы, тонкие пальцы с поломанными ногтями — только что из них точным ударом была выбита пушка. Глаза светятся маниакально — кажется, именно их заменили механические детали, но разглядеть трудно. Отчаянный взгляд Геральт чувствует даже сквозь капюшон, скрывающий лицо. Пальцы не дрожат, только в голове проскакивает какая-то маленькая, несформировавшаяся в мысль искра милосердия. Он почти поднимает пушку, почти отпускает его. Почти игнорирует дуло пистолета, которое так упрямо целилось в голову несколько секунд назад. Почти забывает, что этот человек — участник группировки, положившей так много невинных лишь за запчасти и детали для кибернетизации. Почти.

На плечо опускается чья-то грубая, натруженная, тяжелая ладонь. В голове тихим шепотом отдается искусственно учтивое, дрожащее от возбуждения «давай». Геральт временно решает, что это подсознание.

— Убиваю тварей.

Человека не отбрасывает назад, он даже, кажется, не дергается. На месте носа теперь — кровавое месиво. Геральт откидывает ему капюшон и смотрит прямо в лицо. Глаза не механические. Живые. Влажные от слез.

— Вот это ты сказанул, — убийца оборачивается. В дверном проеме, слегка покосившись набок, не знамо обо что облокотившись, стоит Ламберт и криво усмехается. Зубы у него желые, грязно-латунные. Блестят, отражая ослепительность обшитых металлом стен. Ламберт весь грязный. Он как будто вырезан со средневековой картины и приклеен неумело в эту странную действительность. Голос у него скрипит, даже не металлически, как скрипели бы несмазанные детали — по-человечески скрипит, заставляя поморщиться с непривычки. Да, сколько бы они ни работали вместе — все равно Геральт морщится снова и снова. — Убиваю тва-арей… Весь такой пафосный, ага? Давай, оббери его по-быстрому, и валим отсюда. На сегодня все. Не споткнись на выходе.

Стоит моргнуть, и его уже нет. Будет ждать на улице. К алгоритму зачищения территории привыкнуть проще, чем ко всему остальному, и Геральт яростно за него держится.

На плече огнем горит единственное нарушение. Сильное прикосновение. Яростный шепот. Геральт мотает головой. Не было такого. Показалось.

Он медленно отсоединяет металлические детали от предплечья, ищет что-то поценнее, суженные щелочки-зрачки бегают, сканируя, пока руки точными движениями отсекают механическую конечность. Ну да. Больше ничего.

Он осматривается, как будто все-таки ждет чего-то еще. Чего-то, что упускает даже всевидящий кошачий взгляд. Больше ничего — тихим шелестом отдается в ушах.

Геральт временно решает, что это подсознание.

***

Ольгерд фон Эверек, человек горячей головы и каменного сердца, платит по счетам неохотно — не платит почти никому. Но даже виски не глушит гласа рассудка, громоподобного и всегда правого: не заплатить Волкам — грех, за который кара наступает мгновенно. Какими бы они ни были нейтральными, сколько бы ни говорили о «невыборе», об отсутствии меньшего и большего зла — перейди им дорогу, и потеряешь голову. Развенчай перед ними миф о собственной невиновности, и они совершат над тобой правосудие, о котором у них весьма специфические понятия.

Белый Волк, Геральт Ривийский, является, чтобы напомнить о долгах, и фон Эверек встает из-за стола, за которым только что пил, и подается навстречу. Он выглядит, как все его союзники и враги — дерзкий, сияющий, уверенный и упрямый, с выбритыми висками и странными неоновыми татуировками-знаками. Он говорит громко, смакует каждое слово. Он обращается к наемнику как к равному, но в глазах — насмешка. Геральт временно решает, что здесь просто так падает свет.

— Какая встреча! — хлопает по плечу, улыбается, не тянется рукой к пушке — знак хороший.

Рядом с ним, учтиво наблюдающий из-за левого плеча — неизвестный, одетый просто и неярко и только потому привлекающий внимание. Тускло-горчичная парка распахнута, под ней — простая туника, рассеченная тонкими ремешками. Союзника выдает только струящийся почти до самой земли шарф, переливающийся металлическим неоном, зыбящийся как от ветра. Геральт не чувствует ни дуновения.

— Принеси нам виски, милая, и что-нибудь… На твое усмотрение, — Ольгерд опускается на место, жестом предлагая сесть напротив, но приглашение повисает в воздухе.

— Я пришел за оплатой. Зачистил территорию, освободил твои помещения, можешь возвращать своих подельников на место, — краем глаза Белый Волк ловит мимолетный взгляд незнакомца, тусклым пятном повисшего где-то на периферии — тот улыбается.

— Чем ты можешь подтвердить?.. — Геральт закатывает рукав, обнажая механическую кисть с узнаваемой гравировкой. — Да, действительно, это их… Что ж… Ты получил свою оплату, — панель, закрепленная на металлическом напульснике, приятно пиликает. — А вы, — Ольгерд как бы обращается сразу ко всем своим подчиненным и одновременно ни к кому. — Разберитесь с новыми помещениями, — пальцы почти складываются в щелчок, но так и замирают.
По спине пробегают мурашки. Тусклый человек смотрит прямо в глаза и кивает. От металлического запястья по руке противной щекоткой пробегает ток. Пальцы тянутся к пушке.

— Выпьем? — отворачиваясь в сторону, меланхолично спрашивает Ольгерд, уже не заинтересованный ни в чем. Дань приличиям. Не выпьют.

На улице холодно. Только вдохнув полной грудью, Геральт осознает, насколько душно было внутри.

Фонари горят красноватым и синим, а тонкие просветы ночного неба между небоскребами похожи на врата в бездну. Он теперь не чувствует ничего, когда курит, но продолжает уже по инерции. Механические лёгкие справляются с дымом без труда. Механические пальцы не желтеют от табака. Остается только вечное чувство вины.

Кто-то легко касается его руки.

— Геральт Ривийский? Я ведь не ослышался, это вы? — даже в синем свете фонарей кожа его не болезненно бледная — она все того же благородного оливкового цвета. Волк по сравнению с ним — тусклый и серый, только облаченный в яркую блестящую оболочку.

— А тебе какое дело? — огрызается он и стряхивает пепел на дорогу, не желая оборачиваться. В поле зрения только рукав горчичной парки и загорелые, натруженные руки. Внезапно все тело передергивает, с сигареты в дрожащей руке ссыпается пепел. Геральт временно решает, что это от холода. — Что, знаешь меня по «балладам» Лютика? Автограф хочется? 

— Проверьте деньги. Ольгерд вас обманул, — Волк недоверчиво проводит пальцем по экрану, закрепленному на напульснике, и тихо чертыхается. 

— Зар-раза… И что прикажешь с этим делать, а? Как же мне не хотелось, — он шарит на поясе, нащупывая пистолет, ожидая снова почувствовать металлический холод в руке, но замирает. Так и не успел привыкнуть к новой детали. На секунду задумавшись, он смотрит на механическую кисть. — Нет… Я пока не готов разбираться. Не сейчас. Мне нужно немного времени. Немного отдыха… — он поднимает к небу усталый взгляд. Ничего не видно — что-то перекрыло даже бледные просветы между небоскребами. Шаттл?

— Мне кажется, я смогу вам помочь, — звучит насмешливо, и все-таки Геральт оборачивается, уже порядком раздраженный, чтобы как следует высказать неизвестному собеседнику все, что думает, сорвать злость за потерянную оплату и, может, даже достать пушку из-за спины и выстрелить — естественно, мимо, только душу отвести: 

— Слушай, ты вообще понимаешь, что… Что? — но замирает, поняв, что сзади никого нет. — Твою мать, — трет переносицу. Металлические пальцы дрожат, но им-то точно не может быть холодно. Он решает, что это естественная реакция на новую деталь. 

Сутки спустя, когда он уже засветло возвращается к Весемиру и устраивается на холодном полу, чтобы восстановить энергию и помедитировать, у него пиликает напульсник. Полученная сумма в два раза больше, чем он обычно берет за задания, а воспоминания о странном незнакомце еще свежи — разум соединяет две точки и укрепляется во мнении слишком быстро, чтобы этому можно было попрепятствовать. Когда Ламберт заявляет о странном ограблении Ольгерда и, подмигнув, шепчет, что главный подозреваемый — Могила, Геральт знает наверняка: Могила ни к чему не причастен.