Шлёт из далёкого дикого Лондона
милая гёрлфренд большое письмо.
Только конверт почему-то надорванный,
дом перечёркнут, указан — восьмой.
А из Парижа открытка приехала
от дорогого французского бро:
встретить слезами её или смехом ли?
«АВГУСТ» — на лбу у красивой Монро.
Целую кипу добра из деревни мне
бабушка с дедом посылкою шлют.
Чьи-то слова уже на извещении
и на коробке: «опасен» и «лют».
Что за загадки и порча имущества?
Кто это пишет всё и почему?
Буду искать сочинителей творчества,
чтоб не притронулись впредь и к письму!

Вот дождевик, чтоб идти в отделение —
всю мою жизнь там течёт потолок.
Если б не плащ, то любой без сомнения,
стоя у кассы, насквозь бы промок.
Сколько ремонтов на почте бывало —
цифр таких не желаю и знать.
Только всё без толку, пахнет подвалом,
дождь потолочный — опять и опять.

Вот почтальонки сидят по окошечкам.
Каждой находки свои покажу.
Дамы почешут в затылках немножечко
и молчаливо плечами пожмут.
Жаль, ничего не известно почтовницам.
Грустно покину их мокрый удел.
Может, моим адресантам вдруг вспомнится,
чиркнули как ненароком средь дел?
Гёрлфренд из Лондона пишет в ответе:
«Правильный адрес был вписан, you see».
Да и теперь на широком конверте
всё хорошо. И приписка: «спаси».
Очень тревожно от этого стало.
Много неясных надумалось дум.
Августа пятое впрочем настало.
Весточка с Франции, сбоку: «колдун».
Бабушка шлёт телеграмму с деревни:
«Нет, на коробке не стали б писать».
Крохотный почерк: «Колдун очень древний
в почте мой дух продолжает держать.
Ночью приди, адресатка, хорошая,
сахар, душа, умоляю, приди!»
Вот и пойду, раз зовут. А то что же я?
Ждёт ведь разгадка меня впереди!

В ночь на шестое иду к отделению.
Сотни вопросов — на каждый б ответ.
Видно неясно, как из отдаления
с почты идёт приведеньевый свет.
Ближе — видна на крылечных перилах
грустная девушка с рыбьим хвостом.
Видит меня и улыбкою дивной
душу мою согревает. Потом
губы смыкаются девы-сирены,
и говорит мне печально она:
«В этом почтовом моём отделении
сорок пять лет уже заключена.
Злой и вонючий колдун мою душеньку
в каменных стенах запрятал, и я
сорок пять лет почтоделанье слушаю,
и без посланий не вышло ни дня.
Только никто не внимательны к буковкам
чьим-то чужим на конверте письма,
да и тревожить всех как-то неловко мне —
всё же волшебник опасен весьма.
Но, как у всех колдунов мерзко-вредных,
есть и у этого тайна одна:
в день свой рожденья больной он и бледный,
сил никаких и подводит спина.
Так, каждый год у себя запирается
он на флэту и ни шагу за дверь.
Днём лишь одним победимым случается
жуткий и страшный магический зверь.
Ты мне вняла. Но настаивать смею ли‽
Дело твоё — помогать или нет.
Только, прошу — не хочу быть осмеянной —
дай мне сегодня, о дева, ответ».

Как победить колдуна мне проклятого?
Разве смогу я? Но как уйти прочь?
И говорю: «Хорошо».
«Вам с ребятами
ведьмы почтовые смогут помочь» —
слышу в ответ. И действительно, что же я?
Я не одна! Из деревни — совет,
гёрлфренд из Лондона шлёт заклинания,
бро из Парижа добыл амулет.
Бабушкой сказано: ветку пустырника —
к сердцу — и можно идти воевать.
Ведьмы почтовые марку пустынную
выдали мне. И большую печать.

Вот и восьмое. Квартира волшебника
в паре кварталов — немножко идти.
Я написала большое вложение
и заполняю конверт по пути.
Пятый этаж. Нажимаю на кнопочку.
Там, через дверь — трескотня-перезвонь.
Дверь, открываясь на малую щёлочку,
сразу пускает ужасную вонь.
«Кто?» — длинный нос и усы мне прокаркали.
Я не теряюсь и сразу же вру:
«Мази и травы, и колбы с припарками —
и от спины, и досад по утру».
Старый волшебник за дверью пупырчатой
крепко задумался — аж заскрипел.
Но наконец слышу звон переливчатый —
цепь он снимает с двери в свой удел.

Стоит ему отвориться, я молнией
внутрь шмыгну, чтоб не смог запереть.
Марка в руках, жизнью лёгкие полные:
я начинаю заклятия петь.
Длинны заклятья, хотел и вмешаться бы —
только пустырник страшит колдуна.
Я наизусть — восьмиямбовы поступы
сущность его испивают до дна.
Вспыхнул колдун дико-лондонским пламенем,
с криком скрипучим сгорел и исчез
из обозримого: чувствую — он ко мне
через дыхание внутрь залез.
В левой руке амулет завибрировал:
сущность волшебника гонит во мне.
Силы его во созвучии ринулись
в марку, зажатую в правой руке.
Сердце моё, амулетом спасённое,
с радостью помнит французского бро,
бабушку с дедом и гёрлфренд влюблённую,
и почтовитых колдуний добро.
Марку облизываю, и штемпелем
гада с конвертом скрепляю навек.
Он в своей рамке рябистою теменью
мне кулаком угрожает. Но нет!
Не испугает меня этот дяденька.
Милую гёрлфренд, too, не испугать.
Будет теперь в аккуратненьком рядике
марок почтовую пыль собирать.

Я возвращаюсь в своё отделение.
Там — абсолютно сухой потолок.
Все посетители в недоумении:
кто это так нам внезапно помог?
Я улыбаюсь довольно-загадочно.
Почтоведьмачкам с приветом кивну.
Дева-русалка вольна, как мечталось ей,
дальше — в Аид или моря ко дну.

Гёрлфренд из Лондона пишет с восторгами:
марка понравилась ей с колдуном.
Что ж, дорогая, без всякого торга я
не ограничусь тогда на одном.
Если захочешь, то все до единого
будут на марках тебе отданы
злые и вредные маги противные.
Ух, берегитесь меня, колдуны!