Юлиус каждое утро просыпается от малинового звука будильника, который постепенно увеличивает громкость мелодии, заставляя сглотнуть набежавшую слюну и вместе с одеялом выползти из мягкой постели под мелодичные звуки кофейного запаха из кухни — вторая половина кровати успела остыть за долгий час, что была пуста, а холода Юлиусу хватало и в перезвоне ледяных колокольчиков собственного имени.
Ями, просматривая какие-то документы, разложенные на столе, большими глотками пил своë кофе из кружки, которую Юлиус в шутку называл ведром (но эти кружки невероятно удобны, пусть Новахроно из такого же парного «ведра» предпочитал цедить мелким глотками чайную музыку ветра, а не кофейную симфонию). И совсем не удивляется, когда на его коленях оказывается пушистый кокон — это их небольшой ежедневный ритуал, без которого они не покидали дом.
Ями отрывается от неважных следующие двадцать минут бумажек, потому что у Юлиуса нос, уткнувшийся ему в шею, и руки, забравшиеся под домашнюю футболку, ледяные, а ведь Сукехиро — с документами много мороки, потому у них в паспортах лишь штамп, да по кольцу на пальцах и одна жизнь на двоих — оставил его только час назад. Мужчина подхватывает своего мужа на руки и относит в ванну, наполненную почти горячей водой — самое то для замëрзшего Юлиуса, уже истратившего запас сил, а потому ощущавшего неприятное онеменевание, не чувствуя прикосновений Ями, лишь слыша их звуки.
Сукехиро разматывает одеяло и бережно снимает с любимого ту одежду, в которой он заснул, чтобы перенести в воду, давая погрузиться в манящие разнообразной привычностью ощущения. Юлиус краснеет — не от смущения, нет, лишь от того, что отогревается. Ласковые и большие ладони, с грубой и мозолистой кожей, нежно притягивают руку ближе, а чуть потрескавшиеся губы мягко прикасаются к костяшкам, рядлм с золотым ободком кольца. Новахроно не смотрит — закрыл глаза, сосредоточась на ощущениях, оттого крайне приятных, от массажа.
Ями растирает и мнëт ноги и руки своего мужа, возвращая им подвижность и чувствительность на день вперëд. У Юлиуса алые уши и нежный сахарный смех, когда он притягивает Ями ближе, целомудренно поначалу, и глубже и нежнее потом, целуя его в губы, чей цвет отдаëт солëной карамелью. Сам поцелуй ощущается карамельным молоком, и Юлиус улыбается, вызывая у Ями тихий смешок — «смешинки» у них тоже общие, на двоих, словно жизнь.
Сукехиро спускает остывшую воду, вытирает возлюбленного и заворачивает обратно в одеяло. Юлиус утыкается носом в его шею, роняя смешок, но не пытаясь вывернуться — безумно не хочется двигаться и давать головной боли новые причины раньше нужного. Таблетка обезболивающего проваливается в желудок почти сразу, как Новахроно оказывается на мягком матрасе — боль чуть отступает, а, после мягкого поцелуя в лоб от Ями, Юлиус вовсе забывает про неë.
Сборы уходящего на работу мужа до Юлиуса доносятся запахом полыни, заставляющим выползти из своего кокона, чтобы выйти в коридор. Чтобы подарить ещë один поцелуй напоследок.
— Какое моë имя? — Ями большим пальцем разглаживает морщинки на уголке глаз Юлиуса — этот невозможный мужчина слишком часто улыбается, смеëтся и хитро прищуривает глаза.
— Твоë имя пахнет медовым теплом и похоже на смолу, Ями, — это тоже часть их ритуала уже как месяц.
Дверь хлопает, а Юлиус уходит в гостиную, чтобы закутаться в плед и сесть за свои бумаги со смешными очками на носу. И тайком вколоть почти наркотическое обезболивающее.
Юлиус синестезист.
У Юлиуса опухоль в мозгу.
Юлиусу осталось меньше двух недель.