Утопия – это эдакая машина. Удивительная, причудливая, не похожая ни на одну другую машину, ведь утопия состоит не из винтиков а из живых людей. Каждый – чем-то необходим, в каждом есть нечто, что выделяет его. У каждого, в конце концов, есть своя цель, роль, место – называть можно как угодно, суть от этого не слишком поменяется.

Кто-то – камень в ступени наверх, а кто-то – яростная душа, прорывающаяся вперёд. Всё отлажено, отмерено много раз, подогнано по размеру на самое правильное место, верное – что бы всё работало именно что правильно, что бы ни в коем случае ничего не сорвалось. В конце концов это чем-то напоминает отчаянный рывок, в который вкладываются все силы, который – всё или ничего.

Для Евы следующие после её попытки самоубийства дни были заполнены пустотой. Это казалось ей слишком бесполезным теперь – всё существование вообще. Она не спала днями и ночами затем лишь, что бы потом целыми днями лежать, не шевелясь, на кровати и смотреть в стену, украшенную лепниной. Она словно бы всё же умерла – душа её умерла, а тело ещё живо и сознание, пойманное в эту клетку – мучительно мечется, ища путь наружу из надломленного сосуда. Мучительно само состояние, когда тело кажется словно бы уже чужим и невыразимо-тяжёлым до ненависти.

Она не могла найти себе правильного места, ведь только смерть – логичный, быстрый, милосердный исход – мог бы поставить всё на свои места. Сделать всё так, как лучше всем, наверное.

Мор бушует, и все, постепенно словно бы теряют надежду – она тает быстрее огрызка свечи, стоящего на тумбочке. Бакалавр пренебрегает её обществом – а знал ли он вообще, на что хотела решиться она?

Вряд ли он даже заметил. Его задача, его работа – спасти других, найти лекарство от язвы. Он приходит, когда Ева спит обычно, оставляет ей иммунники, порой – застаёт её пробуждение и рассеянно спрашивает – не нужно ли ей чего-либо, каждый раз убеждается что ответ отрицательный и дальше срывается куда-то.

Он сам сейчас – натянутая, растянутая струна, до боли и хрипа звенящая.

- Тебе нужно поесть.

Каждый день, раз за разом, одно и то же предложение приводит Еву в чувство. Мария приходит, садится рядом, вздыхает. Следит, наблюдает, заботится, словно знает, что сама Ева справиться совсем не может – она слишком, мучительно разбита.

- Нужно, - эхом отвечает Ева и кивает. Она не хочет – от одной мысли о принятии пищи её буквально тошнит. Но Мария каждый раз просит – съесть хоть немного, хоть самую малость.

Как можно построить что-то, если внутри тебя лишь руины?

Мария – удивительно – но не просит, не требует, не упрекает. Ругает – тихо, не что бы пристыдить а просто что бы самой вылить чувства, горечь и усталость. Ева и сама злится на себя – то ли на то, что едва не умерла, то ли за то, что всё же выжила.

Утопия – это машина. И каждая в ней выполняет функцию. Это не значит что они – механические, неживые, бесчувственные. Наверное, оно и должно быть именно так.

Со временем, боль не пройдёт, но утихнет. Со временем Ева сможет построить на своих руинах нечто новое. Нельзя сказать – более красивое или менее, потому что оно будет иным – совсем иным.

Её сила – тихая, ласковая, тонкая корочка льда, удивительно тонко может сдерживать алые порывы пламени Марии. Самую чёрную ярость Ева могла утешить и успокоить ласковыми касаниями тонких ладоней, утешить глубочайшую горечь тихим голосом.

Мария не берёт, как брала Нина. Мария – жжёт. Жжёт, обжигает, сжигает дотла и до основания, но удивительно – Ева не боится обжигать руки, каждый раз унимая пламя, и оно её не трогает. Тому – её и судьба – укрощать неистовую бурю, слушать её как слушают дети – ветер, зная, что он может поведать им все тайны мира – стоит только правильно слушать, правильно дать ускользнуть сквозь пальцы.