***
ɪ ᴡᴏᴜʟᴅ ʟɪᴋᴇ ᴛᴏ ʟᴏᴠᴇ ʏᴏᴜ ɪɴ ᴇᴠᴇʀʏ ᴏɴᴇ ᴏꜰ ᴍʏ ʟɪᴠᴇs
Хенджин встречает Сынмина впервые в августе, на часах бьет около 7:15, а Хан громко и неразборчиво рассказывает что-то о том, насколько классная задница у его нового препода по истории искусств, закатное солнце приятно касается кожи, телефон упрямо вибрирует от разного рода уведомлений, а он, Сынмин, до того момента еще для Хвана самый настоящий незнакомец, мягко постукивает своими длинными пальцами по стеклянной поверхности столика в патио* и легко поджимает губы, когда парень рядом с ним, должно быть, друг или приятель начинает отчаянно и быстро жестикулировать руками, рассказывая, по-видимому, самую яркую и интересную историю, случавшуюся когда-либо с ним в жизни, и этого парня Хенджин мысленно и более неосознанно сравнивает с Джисоном, проводит какую-то необъяснимую параллель между ними и не может сдержать кроткой усмешки, которая игнорируется даже Ханом, видимо, слишком сосредоточенным на собственном монологе. Сынмин вытягивается на стуле, немного откидывается назад и непроизвольно опускает голову так, что встречается глазами с Джином, он дышит ровно, чисто, и Хван понимает это по тому, как в явственном ритме вздымается его грудь во время каждого вздоха, Ким смотрит с некоторым интересом, редко моргает, а его челка, достаточно длинная и несколько неровная, забавно свисает вниз, оголяя чистый лоб, выглядит это как-то очаровательно, до того, что Хенджин улыбается этому зрелищу, и в груди у него будто зажигается что-то с трудом ему самому понятное, однако теплое, приятно согревающее, точно лучи августовского закатного солнца, красиво и крохотно играющие на его щеках. В голове его четко закрепляется мысль о том, что он видит этого парня далеко не впервые, и от этой мысли все существо его как-то странно и взволнованно трепещет, что заметно становится по его выражению лица, по тому, как он вдруг дергается и сглатывает, пытаясь не показаться каким-то странным, отличным от своего обычного состояния, но от этих неудачных попыток скрыть смущение он только быстрее попадается, и даже Хан, упорно сосредоточенный всегда лишь на самом себе, неожиданно замолкает и смотрит на старшего с некоторой озабоченностью и излишним вниманием, Хенджин замечает, как медленно тянется вверх его бровь, а взгляд быстро бежит по лицу старшего, выискивая ответы на все его мысленные, еще затаенные и до сих пор не заданные вопросы.
— Что с тобой? — Спрашивает он достаточно громко, так, что Хван даже дергается невольно, краем глаза замечая, как юноша, ранее заинтересовавший его внимание, мелко усмехается, даже смеется, и его друг хмурится, говоря, конечно, тише, чем горластый Джисон, но тоже пытаясь выведать причину такой резкой смены настроения у его несколько хмурого и обычно безучастного приятеля.
— Все в порядке, — отвечает Хенджин, все еще пытаясь прийти в себя и дышать чуть ровнее, чтобы голос не дрожал и не срывался от внезапно окатившей его волны смятения.
— Ага, оно и видно, что ты просто в отличном состоянии, — посмеивается Джи, все еще пытаясь понять по выражению лица своего лучшего друга, что происходит с ним в тот момент, может ли сам Хан, разумеется, как-то помочь, и не симптомы ли это какого-то страшного еще доселе неизвестного им заболевания.
— Отстань, Хан, — отмахивается Хенджин, не сводя глаз со столика, стоявшего чуть впереди от них, там Сынмин, все еще не знакомый для него парень, очаровательно жмурится где-то в половину и улыбается так нежно и приятно, что Хван сглатывает и почти перестает моргать, он наблюдает, как Ким с легкой неприязнью закрывается от солнца и медленно, вероятно, даже ненамеренно впивается глазами в самого Джина, и в том вновь просыпается это самое особенное чувство, создается впечатление, что весь Сынмин, весь его образ будто представляет из себя какого-то рода дежавю для Хенджина, потому что встречаясь с ним глазами, юноша из раза в раз погружается в какое-то, возможно, даже чужое ему воспоминание и понимает, фактически осознает, что знает этого парня, что уже видел эти глаза, эту славную, солнечную улыбку, эти несколько пухлые очаровательные щеки, где сияет легкий румянец, вызванный вероятно лучами горячего августовского солнца — все в этом парне кажется Хвану знакомым, таким близким и родным, что он как-то неосознанно и, скорее, интуитивно поднимается со своего места и замечает, как Сынмин делает тоже самое, и вот, спустя всего жалкие секунды они уже резко сходятся ближе и замирают, оба чуть дыша и с трудом вообще отдавая себе отчет в каких-то своих действиях, Хенджин, неожиданно для себя, позволяет себе коснуться чужой щеки и с нетерпением, трепетом и нежностью вглядывается в чужие глаза, полные какого-то особенного блеска.
— Ким Сынмин, — шепчет он неожиданно, так, что Хван почти приходит в себя, резко отдергивает руку и замирает, дышит с большой частотой и смущенно, взволнованно пытается собрать в своей голове кусочки здравого смысла, дабы сообразить, что ответить, однако, несмотря на это, только рассеянно выдавливает:
— Хван Хенджин.
— Рад знакомству, — смеется Сынмин так ярко и чисто, что Хенджин не может не ответить на этот чудный смех собственным, тогда он и осознает, что они действительно знакомы целую вечность, а это, вероятно, одна из всех десятков его жизней, в которых они в очередной раз встретились, и, если это действительно так, то он обещает, что на этот раз определенно будет во много раз счастливее, чем когда-либо, потому что Сынмин кажется ему этим славным августовским закатным солнцем, которое с нежностью и теплотой касается своими лучами и оставляет отпечатки на щеках и подбородке.