Размеренное, привычное утро, когда не нужно никуда торопиться — прекрасная вещь. Можно спокойно привести себя в порядок без лишней спешки и затем заняться, чем захочется. Холеные изящные руки неторопливо расчесывают светлую шелковую гриву волос, тщательно проходясь от корней к кончикам, затем забирают эту копну в низкий хвост, оставляя свободно вьющуюся ниже подбородка челку. Затем наступает черед одежды — неизменная белая блуза, специально модифицированная, поверх нее жилет и короткие шорты с ремешками, а завершает композицию яркий бант на шее, бережно и аккуратно повязанный. Обувь пока можно и не надевать, и руки тянутся к косметике. Зеркальце, тени, подводка — макияж накладывается аккуратно и неспешно, подчеркивая светло-зеленые глаза. Красная помада чувственно скользит по губам, привычно оставляя не слишком яркий, точно выверенный след. На тумбочке остается только глянцевый красный лак, и руки замирают на минуту, прежде чем коснуться маленькой бутылочки.

— Эй, ты уже не спишь? — в дверь раздается стук, и почти сразу — знакомый голос, и визитер входит в комнату, не дожидаясь ответа.

— Хаха, ты вовремя, мне нужна помощь, — нежные губы изгибаются в улыбке, а только что поднятый пузырек лака перекочевывает в загорелые ладони Гамбургера. — Не справлюсь самостоятельно с обеими руками.

— Я рассчитывал позвать тебя потусить с нами, — немец разочарованно вздыхает, но послушно откручивает колпачок, берет ухоженную руку в свою и сосредоточенно, высунув язык от усердия, красит аккуратные ногти.

— Я не могу пойти с вами так?

— Они же не в курсе, — Гамбургер с сомнением поднимает взгляд на точеное лицо, но тут же возвращается к ногтям, боясь напортачить.

— Им обязательно быть в курсе? — смех звучит как колокольчик.

— Я предпочитаю быть честным с ними... — голос Гамбургера звучит уже менее уверенно, пока он принимается за вторую руку.

— А мы и не собираемся говорить неправду.

Гамбургер молча докрашивает вторую руку, критически окидывает взглядом — не вылез ли где на кожу, и закручивает колпачок лака, возвращая пузырек обратно. Вздыхает, протягивает руку, осторожно касаясь чужой груди, гладкой и плоской под вкладышами и пушапом, спрятанными в блузке. Хотдог накрывает его руку своей, кажущейся изящной, но на самом деле такой же крепкой, и мягко улыбается.

— Какая разница, кто я для них, если ты знаешь, кто я для тебя?

— Убедил, — немец вздыхает, почесывая затылок другой рукой. — Когда-нибудь я пойму твою страсть к такому тщательному переодеванию… наверное.

— Главное, что ты не против мне помочь.

Они оба поднимаются с места. Хотдог надевает свои яркие туфли на каблуках — он и так чуточку выше Гамбургера, а теперь эта разница намного более заметна — и чуть склоняет голову, оставляя на надписи "HAMBURG" на щеке Гамбургера алый отпечаток губ.

— Ну эй, у тебя же губы накрашены!

Хотдог только смеется, набрасывая свой привычный легкий плащ и надевая берет.

— Лучше было бы, если помада осталась бы у тебя на губах?

— Оттуда ее легче было бы стереть, — ворчит Гамбургер, растирая щеку, и упускает момент, когда к нему подступают еще чуть ближе.

Ухоженная рука легко ухватывает немца за подбородок, позволяя Хотдогу приникнуть к чужим губам в недолгом, но чувственном поцелуе.

— Теперь тебе придется минутку подождать, пока я подкрашу губы, — с усмешкой говорит Хотдог, отступая на шаг, пока Гамбургер слегка смущенно избавляется от следов помады.

— Давай, что с тобой поделать.