Утро Хосока начинается с того, что он распахивает настежь окна и вдыхает прохладный осенний воздух. Чонгук из-под одеяла сразу же начинает сонно бубнить о том, что не месяц май, и вообще дохера холодно, но Хосок не обращает внимания.

У него сегодня подъём с той самой ноги, которая дарует прекрасное настроение.

Оставив Чонгука одного в комнате прозябать от холода, Хосок быстро надевает светлые джинсы и обычную чёрную футболку. Накидывает ветровку и бежит в магазин, обдумывая, что можно приготовить на завтрак донсэну.

Выходные, топать в университет не нужно, зато можно насладиться идиллией уютных домашних посиделок. И всё, вроде бы, прекрасно, но стоит только Хосоку выйти на лестничную клетку, как на него накатывает беспричинное беспокойство.

Он отмахивается от этого чувства и идёт в магазин, но на обратной дороге оно вновь захлёстывает его с головой. Хосок уже начинает открывать дверь в квартиру, когда замирает и пытается въехать, что же не так. Он оглядывается и осматривает лестничную площадку, силясь понять причину накатившего психологического дискомфорта, когда натыкается взглядом на похоронный венок.

Определённо похоронный: вон даже золотистыми иероглифами выведены строчки за упокой. Но на радужной ленте. Немного неклассический вариант.

Хосок, осознав, что находится в ступоре уже пару минут, решает набраться храбрости и выяснить у Сокджина, какого, собственно, чёрта. Венок-то стоит у двери хёна.

Хосок осторожно стучит в дверь и прислушивается: не дай бог сейчас к нему выскочит ревущая тётушка и сообщит, что Сокджин уже отчалил к праотцам, оставив после себя лишь предсмертную записку суицидника. Хосок даже представляет, как корявым почерком на тетрадном листе, испакощенном слезами, будет нацарапано: «Сука Чон Чонгук, это твоя вина, мразь похотливая».

Ожидания не оправдываются и, к огромной радости Хосока, дверь ему открывает сам Сокджин. Бухой в ноль, но это уже лучше, чем то, что успел в своей голове нарисовать младший. Сокджин пялится на него покрасневшими глазами навыкате и не произносит ни слова.

— Хён, что случилось? — обеспокоенно начинает Хосок и кивает головой в сторону венка. — Кто-то умер?

Сокджин взглядом прослеживает, на что указывает ему его донсэн, и что-то неразборчиво выпаливает.

— Что? — переспрашивает Хосок, прикрывая ладонью нос, чтобы не задохнуться от перегара.

— Натуральность моя, поебень несчастная, сдохла, говорю.

Хосок набирает в грудь побольше воздуха, приготовившись сказать что-нибудь приободряющее, но так и застывает с открытым ртом.

— Что, блять? — выдыхает, наконец, Хосок.

— То, блять! — всплёскивает руками Сокджин и переходит на повышенные тона: — Был мужик — хуяк — и нет мужика! И вместо него остался пидор с загубленной в жопу самооценкой. А всё потому, что я решил, будто пить с геями из одного стакана — нестрашно. Нихуя не будет, всего лишь кофе. А ваша гомо-инфекция хуже зомби-вируса распыляется. И к ебеням вся жизнь! Неизлечимо!

Опешивший Хосок вталкивает Сокджина внутрь квартиры и тащит его за собой под локоть.

— Ты пьян и не ведаешь, что несёшь, — говорит Хосок и затаскивает Сокджина в ванную комнату. — Ничегошеньки не понимаешь.

Сокджин матерится, но оказать достойного сопротивления не может, так как даже на ногах твёрдо не стоит. Под напором Хосока он летит в ванну, ударяется головой о бортик и замолкает, пытаясь рассмотреть младшего сквозь искры перед глазами.

— Время освежиться и протрезветь, хён.

Сокджин не понимает, что происходит, пока на него не обрушивается ледяной ливень. Он пытается закрыть голову руками и судорожно глотает воздух, при этом размахивая ногами в надежде пнуть донсэна. Пятка достигает своей цели, и вот уже Хосок оседает на пол весь мокрый, хватаясь за нос.

Сокджин с громким кряхтением выбирается из ванной и плюхается на кафель рядом с Хосоком. Младший явно дезориентирован, поэтому так и сидит на полу, ошалело хлопая глазами и позволяя холодной воде лить на лицо и одежду.

— Всё в порядке? — уточняет Сокджин заплетающимся языком.

— Ага, — кивает Хосок и продолжает осторожно ощупывать переносицу.

— Может, уже хватит освежаться?

Хосок кивает головой, но не предпринимает никаких действий. Сокджину самому приходится подниматься и выключать воду, а затем отбирать уже неработающую лейку из рук Хосока.

— Слушай, ты же и так отмороженный, зачем ты себя водичкой поливаешь? — спрашивает Сокджин, размахивая руками. — Из говна цветочек не вырастет, — подводит он и разводит руками под заторможенным взглядом Хосока, — а так ты только простудишься и сдохнешь.

— Ага, — снова выдаёт Хосок и смотрит на Сокджина так, будто видит его впервые.

— Пиздец, — выносит вердикт старший. — Теперь ты на голову отбитый, лишь овощ: помидор или морковка, наверное…

— Веселись дальше, хён, — неожиданно прерывает его Хосок и поднимается на ноги, тяжело вздыхая, — а я пойду домой. Не о чем нам с тобой разговаривать, помогать я тебе тоже больше не собираюсь.

— Йа, — кричит Сокджин, хватаясь за талию донсэна. — Не так быстро, что ты резкий как понос! У нас на досуге ещё очень важная тема для обсуждения!

Хосок не успевает воспротивиться, как его оттаскивают на кухню, стягивают всю мокрую одежду и окутывают тремя огромными махровыми полотенцами. На столе перед ним появляется несколько стопок с бесцветной жидкостью, и Хосок даже не утруждает себя предположениями, что же там налито: явно не вода.

— Юнджи, — бахнув по столу кулаком резко вопит Сокджин и глазами на выкате смотрит на лицо младшего.

— Ага, Юнджи, — согласно бормочет тот и на нервах опрокидывает одну из стопок, морщась.

— У неё, блять, оказывается, член.

— Ну, у неё это, — запинается Хосок и выпивает ещё жгучей жидкости, определяя её где-то в промежутке между соджу и дешёвой русской водкой, — есть, да. Член.

— И зовут её Юнги, — продолжает Сокджин.

— Как-то да, в айди-карте написано Мин Юнги. И член есть, да. И она, вроде, не по парням. Ну, знаешь, таких называют лесбиянками.

— Девушек с членами, блять, называют лесбиянками?

— Ты прав, наверное, всё-таки, их называют парнями.

— Тупость передаётся половым путём? — беззлобно интересуется Сокджин и разливает шоты на второй заход.

— Конечно, а гомосексуальность — воздушно-капельным, — язвит в ответ Хосок.

— Тебе смешно, — хныкает старший, — а моя бабуля, пусть земля ей будет пухом, когда я доберусь до врат в рай, харкнёт мне в рожу и доходчиво объяснит, что таким ебланам как я тут не место. Уверен, она даже бога успеет заебать, лишь бы меня вытурили оттуда.

— Бабуля не любила геев?

— Бабуля не любила меня. Постоянно повторяла моей матери, что моя уебанская жирная кожа пошла в неё. Говорила, что внутри меня течёт грязная кровь, и вообще не верила, что я вырасту красавчиком. Я, конечно, ей назло не объебался, но детская травма осталась.

— Это грустно.

— Правда?

— Нет, — отрезает Хосок и поднимается со стула. — И вообще, мне пора привести себя в порядок и свалить отсюда.

— Хуя ты, блять, Марио, — Сокджин хватает Хосока за запястье и усаживает его обратно. — Сначала разрули мои проблемы, а потом прыгай к своей половозрелой принцессе. И какой порядок. С мокрой чёлкой ты выглядишь секси, так что завали хлебальник и посочувствуй бедному мне.

— Ладно, — с трудом соглашается младший, польщёно заправляя прядь за ухо, и садится обратно.

— Подлить? — услужливо уточняет Сокджин.

— Конечно, или я тут умру от твоего занудства, хён, — соглашается уже прилично окосевший Хосок. Сокджин быстро разливает алкоголь и достаёт вторую бутылку, готовясь довести донсэна до того же состояния, в котором он сам прозябал уже неделю.

— Я думаю, что Юнджи стоит положить под хирургический нож, — сообщает Сокджин, после чего Хосок давится алкоголем (но на него всем насрать). — Член ей ни к чему.

— Ты бы у неё сначала спросил, — с трудом хрипит младший.

Сокджин переводит задумчивый взгляд к потолку.

— Как ярый членолюб, скажи мне: тебя вот разве могут возбуждать вагины?

— Хён, вообще-то до Чонгука у меня были только девушки.

— Вот и меня не возбуждают члены, поэтому пора искать дешёвые билеты до Таиланда.

— Ты меня совсем не слушаешь, да?

— Хуйня вопрос, на чёрном рынке у них, думаю, и не такое решается.

— Хён очень странный.

— Ты не представляешь, как пидорасит моё сердце, когда я осознаю, как же я влип.

— Ага, и тебя вместе с сердцем…

И тогда Сокджина кроет. Он матерится, ревёт, и потом снова матерится. Хосок изредка подвывает ему для профилактики, на деле же всё более уверенно присасываясь к бутылке. Не проходит и часа, как Сокджин запевает какую-то попсовую песню, а младший не может усидеть на месте и пускается дрыгать задом по небольшой кухне.

Тогда Хосок и понимает, что оставил своего маленького идиота дома одного. Без завтрака.

— Вот же чёрт! — вопит он Сокджину на ухо и начинает в спешке собираться домой. Он собирает всё только самое важное и, несколько раз извинившись перед хёном, отчаливает домой.

— Ну и дебил! У меня ещё пара бутылок в холодильнике есть!

Но Хосок уже не слышит: он на крыльях любви летит домой к своему суженому. Надавливает на звонок и ждёт, пока Чонгук откроет дверь. Тот открывает быстро и, судя по выражению его лица, уже собирается начать орать, но замирает с открытым ртом. Хосок улыбается и облокачивается о косяк, довольно наблюдая за ошарашенным Чонгуком.

— Как тебе мой вид? Выгляжу неплохо, неправда ли?

— Хён, время двенадцать часов дня, а ты бухой стоишь на пороге в одних трусах и с надкусанным багетом в руках. Какое, к чёрту, неплохо? Где ты был вообще?

— Я ходил в магазин, — фыркает Хосок и заходит в квартиру, протискиваясь между стеной и Чонгуком. — Потом навестил Сокджина. Мы культурно посидели, выпили. Немного оплакали закат его карьеры бабника. А теперь я здесь, пришёл тебя порадовать.

— Да уж, а сделать ты это решил в одних трусах, — недовольно ворчит Чонгук и собирается уйти в комнату, когда Хосок ловит его под локоть и, повернув донсэна спиной к стене, опирается на ладони по обе стороны от его головы. На лице старшего снова расцветает похабная улыбка, от которой у Чонгука начинает закручиваться нервный узел внизу живота.

— Я ещё и с багетом, — доверительно шепчет Хосок и целует Чонгука у основания линии челюсти. — И к тому же абсолютно на всё согласный.

Хосок медленно опускается поцелуями до ключиц и слегка прикусывает кожу. Чонгук судорожно вздыхает и облизывает пересохшие губы.

— Хён, — шепчет он, бросая на старшего томный взгляд из-под ресниц, — как насчёт того, чтобы ты сейчас опустился на колени и показал мне, что ты действительно умеешь этим пользоваться, — Чонгук большим пальцем проводит по нижней губе Хосока и неосознанно задерживает дыхание, ожидая ответ.

— Хлебушек мой подержи, и я всё устрою.

Чонгук забирает багет из его рук и с восхищением провожает взглядом лицо Хосока, которое сейчас опускается на уровень его ширинки. Хосок смотрит на него в ответ и ладонями проводит от бедер к талии, заползая пальцами под футболку. Чонгук свободной рукой вцепляется в плечо старшего и судорожно выдыхает, когда тот кончиком носа проводит линию вдоль резинки его спортивных штанов.

Хосока немного потряхивает от того, что хочется большего: слышать тяжёлое дыхание, приправленное всхлипами и мольбами не останавливаться. Он оставляет засос над тазобедренной косточкой и бегло сжимает в руках накаченную задницу, после чего стягивает с Чонгука штаны вместе с нижним бельем.

Чонгук поддаётся бёдрами чуть вперёд, вызывая у Хосока усмешку. Настолько блядскую, что хочется оттянуть его голову за волосы чуть назад, провести головкой по податливым губам и затем насадить Хосока на свой член до самой глотки. Чонгук уже почти поддаётся своему порыву, когда Хосок берёт дело в свои руки и поднимает полувставший член донсэна, чтобы провести размашистым движением языка по поджавшимся яичкам, дальше по солоноватому стволу до чувствительной головки.

Хосок загоняет член за щеку, причмокивая, и поднимает взгляд на осоловевшего Чонгука. Тот дышит через раз и корябает плечо, но главное — помутнённые возбуждением глаза, капельки пота, скатывающиеся по напряжённой шее, и быстро твердеющий член во рту. Хосок проводит языком по контуру головки и вбирает стояк младшего в себя на всю длину. Хосок чувствует, как по телу под его руками пробегает крупная дрожь, и удовлетворённо постанывает, дразня тем самым Чонгука ещё сильнее.

Чонгук срывается и, вцепившись в волосы хёна на затылке, начинает быстро двигать бёдрами, расстрахивая узкую глотку с хлюпающим звуком. Хосок закрывает глаза и послушно отдаётся в чужие руки. Чонгук действует грубо: так, как ему всегда нравилось; останавливаясь только после рвотного рефлекса старшего. Хосок делает судорожный вздох и отстраняется, упирая ладони в живот младшего. Он бросает помутневший взгляд на донсэна и слегка высовывает язык, от кончика которого до самой головки тянется тонкая ниточка смазки.

Завороженный этой похабной картиной Чонгук жаждет продолжения, но продолжает только смотреть: недавние события научили его тому, что иногда лучше промолчать, особенно, если ты ещё не успел кончить. Хосок, отдышавшись, ожидания полностью оправдывает, набирая темп уже без посторонней помощи, при этом водя языком по стволу вдоль набухших вен. Чонгук захлёбывается воздухом и, продержавшись ещё около минуты, кончает Хосоку в рот.

Чонгук оглушительно стонет и от переизбытка эмоций ударяется головой о стену, роняя при этом доверенный ему багет. Удлинённый батон прилетает Хосоку по голове, отчего тот вжимает голову в плечи и случайно царапает член Чонгука зубами. Младший стонет уже не от удовольствия, бросая недовольный взгляд на Хосока, который, согнувшись на полу, пытается откашляться от попавшей не в то горло спермы.

Сокджин же продолжает бухать.