Это была до ужаса холодная зима. Ледяной ветер окутывал все улочки, снег мирно лежал около дорог, а грязь лилась реками. В толпе суетились десятки тысяч курток и пуховиков оттенка грязи. Собачий лай разносился по всему району, а солнце безынициативно светило, хотя бы напоминая о своём бренном существовании.
Горьковатый привкус выхлопных газов во рту мешался со слюной, которую приходилось проглатывать в сотый раз, ведь воду отключили за неуплату, как и отопление. Стекающие с козырьков капли напоминали пасти драконов с невозможно длинными зубами, которые то и дело могли бы упасть прямо на макушку, раскрасив кровью и без того грязный асфальт. Тепло доносилось только из одного места — метро. Там всегда была большая проходимость людей. Тысячи, может, десятки тысяч, — точно не сосчитаешь.
Гнетущее чувство безнадёги и холод овладевали телом, куртка была полностью в дырах, а старые поношенные джинсы буквально разрывались на куски. Сквозь пелену негатива просвечивалось что-то тёплое и такое родное — запах и тепло пирогов, которые пекли и продавали прямо в одном из кафе около метро. Несколько раз я замечал, как эти единожды обкусанные пироги грустно улетали в мусорное ведро, напрочь забитое использованными иглами и шприцами, вместе с подозрительными ёмкостями, чей реальный состав, на мой взгляд, очень отличался от состава, написанного на упаковке.
Потрескавшаяся плитка с каждым днём превращалась в какой-то причудливый узор. Узор, напоминающий огромное древо с ветками и листочками. Дыры быстро заполнились влажным и грязным снегом от сапогов и ботинок людей. Небритые щёки и грустные глаза выглядывали из мужских курток. А в глазах блондинок казался ужас, который едва ли можно передать словами. Я сидел в уголочке и дожидался своей холодной и грустной смерти, но смерть — понятие относительное. Множество людей мечтает быть мёртвыми, будучи живыми, но некоторые из них уже мертвы, хотя существуют на этой планете.
Единственное, что было со мной всегда — это мой саксофон. Он почти всегда находился в маленькой коробке, которую я называл «Музыкальным домиком». Иронично, но в каком бы бедственном состоянии я ни находился, продавать или обменивать его мне не позволяла совесть. Это как та поговорка про рыбу и рыбака. Пока есть инструмент, можно наскрести себе на жизнь, но, продав его, рискуешь потерять всякую возможность. И тогда, когда к чувству совести приходило чувство голода, я вставал с тёплого и нагретого места, открывал милую коробочку и начинал играть на саксофоне.
На музыку в метро уже никто давно не обращал внимания. Прохожие пролетали мимо меня буквально со свистом. То ли от чувства вины, то ли от безразличия и полного отказа от меня как непосредственной части общественного строя. Я начинал играть на саксофоне, попутно думая о том, какой же прекрасной могла быть моя жизнь, работай я с ним за несколько сотен в каком-нибудь маленьком кафе; мне бы хватило с головой. В кусочек ткани, который я аккуратно свернул, некоторые прохожие бросали горсти монет. Как показывает практика, часто это небольшая оплата моего, так сказать, труда. Обычно кидали монеты, которые просто завалялись в карманах или кошельках, выглядевших в сотни, а то и в тысячи раз дороже.
Моя работа не была идеальной, время года не было идеальным, но всё это усугубилось тем, что появились внезапные рыцари из полиции вместе со своими псами, в которых виднелось животное чувство ненависти. Они попутно гавкали то на меня, то на проходящих мимо людей.
— Игра на музыкальных инструментах запрещена законодательством, — скучно пробубнил полицейский и достал ручку вместе с бумагой, начав что-то чёркать. — Бродяжничество в том числе, — поддакивал второй полицейский, держа за поводок злобную собаку.
— В связи с законом мы обязаны изъять музыкальный инструмент, а также просим вас покинуть метро, — вежливо доложил полицейский, который то и дело поглядывал на пускающую нездоровую слюну нечисть, что когда-то носила определение собаки.
— Но куда мне идти и на что мне жить? На улице мороз, у меня нет никаких вариантов, — скупо жаловался я на жизнь и отчасти сотрясался от устройства этой системы.
— Не наша проблема, мы лишь курируем закон. Либо выходите сами, либо мы вам поможем, — угрюмо глядел на меня человек в тёплом пуховике. Я встал с тёплого места и, полный обиды, направился к выходу. На улице начиналась метель, по ощущениям задувало не меньше тридцати градусов мороза. Руки моментально погрузились в холодный мир и потихоньку отказывали. Снег кружился, огромные хлопья падали то на лицо, то на дорогу, создавая минимальную видимость. Я чувствовал, как замерзал, а потом сел около остановки и на мгновение закрыл глаза…