Люблю

— Я немного волнуюсь, — смеется Мидория и прикрывает глаза, поднимая голову. Снежинки тут же тают на щеках и носу, где рассыпались причудливые рыжие веснушки.

На самом деле, Катсуки тоже очень волнуется. Потому что под ногами трещит снег, руку греет пластиковый стаканчик с горьким кофе, а другую чужая рука. Грубая, покрытая шрамами, но любимая и самая родная. Потому что в этот новый год он не один. Потому что Изуку наконец принадлежит ему.

Вокруг носятся дети, и от их звонкого смеха в груди разливается настоящее тепло. По коже бегут мурашки, волосы на затылке встают дыбом, но то исключительно от радости. У Катсуки, по правде говоря, ноги едва не подкашиваются.

И он, если честно, чертовски счастлив сейчас.

Мидория посмеивается рядом и машет мальчику, который что-то быстро лепетал про героя Деку своим родителям. Смех Изуку теряется среди прочих шумов, но Бакуго отчетливо слышит его и готов слушать всю жизнь.

Их сопровождают холодный ветерок и фонарики с гирляндами, развешанными на деревьях вдоль каменной дорожки. Впереди, на площади, виднеется большая яркая елка, пахнет печеньем и счастьем, и сердце колотится быстро-быстро, едва не выпрыгивает из груди.

Бакуго уже давно такого не чувствовал.

Помнится ему, у него так же коленки тряслись, когда он переступал порог Юэй. У него подрагивали руки, когда тело Деку покрывалось все новыми ранами, но тогда Катсуки чувствовал исключительно злость и раздражение. Когда у него на руках впервые умер человек, которого он не смог спасти, у него тоже голос дрожал, и тоже мурашки бегали по коже.

Сейчас все по-другому, и он так этому рад.

— Хотя бы в этот новый год ты скажешь, что любишь меня? В качестве подарка, — насмешливо фыркает Изуку и хохочет весело, когда Бакуго матерится в ответ и отвечает едкое «не дождешься, нерд». А у самого ведь рука в карман лезет и сжимает приятную на ощупь бархатную коробочку.

Бакуго никогда не говорил Изуку, что любит его. Даже когда он признавался этому глупому задроту в своих чувствах — делал это так, как он умеет. С матами, с руганью и криками, но это было искренне. И сейчас он тоже любит Мидорию по-настоящему, без лжи, и готов наконец прокричать об этом всему миру. Однако он этого не сделает, пока в темном небе, усыпанном звездами, так похожими на веснушки его Деку, не взорвутся фейерверки. Он не сделает этого, пока толпа не закричит радостно, поздравляя друг друга с новым годом.

— Сейчас фейерверки будут — выдыхает Изуку и, делая последний глоток, выкидывает стаканчик в мусорку, а потом снова встает возле Катсуки, похоже, желая стать с ним одним целым. Он по-детски улыбается и кладет голову на плечо Катсуки, пока тот не успевает возмутиться, что Изуку слишком подрос за все годы и скоро с таким успехом сможет обогнать его, Бакуго.

— Деку, — бормочет он в ответ и краснеет, но отворачивается, чтобы никто этого не заметил.

Ветер колышет ветки ели, вместе с тем игрушки и прочие украшения.

— Да? — Мидория не поворачивает голову, терпеливо ожидая.

Вокруг них начала собираться толпа, прижимая их плотнее друг к другу, хотя куда уж еще? Катсуки едва может повернуться к Изуку — настолько близко они были друг к другу. Тепло чужого тела ощущается даже через одежду.

Коробочка покидает карман. Бакуго чувствует безмерное обожание, когда видит удивление в любимых глазах и растерянность на лице.

В небе взрываются фейерверки, и толпа кричит оглушительно, так, что едва уши не закладывает.

— Я люблю тебя, Деку,— шепчет Катсуки.

Мидория все равно слышит.