Ванда выходит в ночь, потому что уже нет смысла прятаться. В прошлом году они с Пьетро плотно заколотили все окна и двери и спрятались в подвале, думая, что нет убежища безопасней, но их всё равно вытащили на улицу. Страшнее прошлогодней ночи для Ванды ничего уже нет, и ей кажется, она перестала всего бояться. Ванда выходит в ночь не ради мщения, а чтобы доказать самой себе, что она уже выросла. Нет, зло думает она, опровергая собственные мысли, она выходит в ночь, чтобы её конец пришёл как можно быстрее. Ведь нет смысла прятаться, когда знаешь, что рано или поздно в одну из Судных ночей тебя убьют.
В руках остро заточенный кухонный нож для филе, а бок сладко греет электрошокер. И Ванда кровожадно думает о том, что, наверное, если, конечно же, повезёт, эта ночь станет абсолютно незабываемой. Но до конца она всё равно не уверена: убивать она будет или обороняться.
Улицы пока пустынны, одиноко горят фонари, окна домов зияют чёрными глазницами, и Ванда поправляет перчатки на руках, диковато оглядываясь. Ей не страшно и от этого весело. В крови гуляет адреналин и в голове как никогда ясно, хотя каких-то полчаса назад она очень хотела спать и голова раскалывалась, как разбуренный в крошку асфальт. Она собиралась просидеть всю ночь дома, как в предыдущие Судные ночи, но размолоченный ещё на прошлой неделе входной замок говорил ей о том, что просто так отсидеться не получится, сколько не подпирай дверь платяным шкафом. Она чуть не надорвалась, пока пыталась сдвинуть его с места, и в итоге плюнула на это дело. Пьетро бы смог сдвинуть шкаф одной рукой, но увы.
Где-то слышался истеричный смех хулиганов, понимавших, что их не постигнет наказание, от этого пьянящего чувства свободы у них совсем срывало крышу, и они вели себя как звери, изголодавшиеся по человечине. Ванда свернула в переулок, надеясь, что с этими чудовищами не встретится.
Промозглый ветер забирался под красную юбку, трепал длинные волосы, Ванде хотелось большего, но чего именно она пока не понимала. Нападать на беззащитных не хотелось, она сама когда-то такой была. Стараться таких защитить — себе дороже. Попадаться на глаза толпе уродов и проситься поучаствовать в их дебошах — страшно. Страшно? Нет, скорее глупо. Ванде не хотелось быть изнасилованной толпой мужчин, а потом убитой и расчленённой ими где-то в тупике. Её изуродованное тело бы с омерзением завернули в мешки, и даже полицейские не приехали бы на место преступления. На её изувеченные ноги повесили бы бирку: «Неопознанная жертва Великой Судной ночи», и кремировали, чтобы не занимать место на и без того переполненных кладбищах. Так сделали с Пьетро, и Ванда понимала, что рано или поздно и её ждёт такая же судьба. Но вот хотела ли она в ближайшем будущем её повторять — этого она пока не знала. Точнее, думать об этом не хотела.
— Господи, помогите, пожалуйста, кто-нибудь!
Ванда вздрагивает от неожиданности и шарахается в сторону, когда мимо неё пробегает какая-то девушка, громко цокая по асфальту каблуками. Но бежит она на удивление быстро и ловко. Её душераздирающий крик о помощи эхом разносится по пустой улице, звучит это слишком громко и от этого комично. Следом за ней на роликах несётся здоровенный амбал в маске, в руках бензопила. Проезжая мимо Ванды, мужчина поворачивается к ней лицом, но в прорези маски мелькают лишь блеснувшие в свете фонаря глаза. Он медленно поднимает руку вверх и зловеще машет ей, жестами сообщая, что она следующая. А потом также медленно скрывается за поворотом. Ванда вздыхает, каких же всё-таки ублюдков не встретишь в эту прославленную дьяволом ночь. Она делает лишь пару шагов, как холодный воздух разрезает вой бензопилы и тут же затихает, словно натыкается на нечто до омерзения мягкое. Вскрикивает девушка и тут же замолкает. Наступает тишина. Зловещая, долгая, липкая, как прилипшая к волосам жвачка со вкусом ментола. Ванда спешит убраться отсюда.
***
Брок Рамлоу выходит в ночь, потому что ему это нравится. Нравится запах крови на сухом асфальте, прочерчивающей узоры на разметке. Но запах крови приятней, когда асфальт мокрый от дождя, а руки занемели от того, что собственные костяшки сбиты в кровоточащие страшные раны. Но запах ещё приятней, когда кровь не твоя. Рамлоу выходит в ночь, потому что пистолет, оттягивающий кобуру на боку, вселяет уверенность, мачете, спрятанный за поясом дарит радость, а пулемёт в багажнике машины — удовлетворение, смешанное со злорадством. Всё вместе — коктейль, который говорит Броку о том, что он бог и он может всё.
Холодный свет фар разрезает ночную тьму, словно нож разрезает масло, выхватывая озлобленные лица, вымазанные в краске, чьи-то безымянные тела, толпу участников Судной ночи, фургоны, оружие. Какой-то подросток бросается ему под колёса, и Брок не успевает затормозить, размазывая уже бездыханное тело по району.
— Сам виноват, — цедит сквозь зубы Рамлоу, с сожалением замечая, что теперь придётся менять капот.
Мимо пробегает девушка, захлёбываясь в просьбах о помощи, а за ней невероятно медленно на скейте следует парень в маске, удерживая в одной руке бензопилу.
Броку скучно тратить патроны на придурков, которые писаются от страха, когда холодное дуло пистолета скользит по их зубам. Ему скучно сбивать на огромной скорости мотоциклистов, понимая, что разбитую в хлам машину потом придётся долго чинить. В его жизни было так много Судных ночей, что это уже перестало иметь хоть какое-либо значение, но он ещё не успел скатиться до того, чтобы требовать только экзотику. Ночь приносила ему радость, но радость также быстро проходила, и Брок мог сравнить это только с хорошим сексом, но слишком быстрым оргазмом.
Ему нравилось всаживать пули в тела каких-то людей, то ли жертв, а то ли настоящих участников Судной ночи, он просто стрелял в тех, кто попадался на глаза, особо не разбираясь в том, кто перед ним. Но счастье было недолгим, и Брок ощутил себя невероятно старым: ему всё быстро приедалось, а сердце требовало охоты. Он специально, ведомый зашкаливающим в крови адреналином, ввязывался в драки с самыми отпетыми отморозками, каких только удавалось найти. И было весело. Весело до тех пор, пока кто-то не умудрялся всадить ему нож в печень.
Поэтому Рамлоу теперь бил всех подряд. Если вышел в ночь — будь готов к тому, что домой не вернёшься. А он сам к этому был готов, как никто другой.
Он вслушивается в ночную тишину, автоматически отмечая, что до конца ночи еще семь часов. Он курит уже вторую сигарету, лениво выдыхая белесый пар, с остервенением вытирает испачканные в крови пальцы о собственные брюки, пока не понимает, что кто-то успел полоснуть его по рукам.
— Не смертельно, — решает он и тушит сигарету, кидая её себе под ноги.
На улице на удивление тихо, можно подумать, что всех, кого можно было, уже перебили, но просто район сам по себе тихий. Здесь ничем не разживёшься. Рамлоу снова рассекает по городу в поисках новых жертв, кровоточащие пальцы уже не ноют, но руль становится скользким, а руки теперь напоминают цвет юбки той девчонки, что бродит по переулкам. В свете фар мелькает острый нож, и это вызывает у Брока снисходительную улыбку. Ну кто бродит в разгар Судной ночи с ножом наперевес?
Он выходит из машины, и улыбка сходит с лица, словно содранная с жареной курицы кожа. В воздухе над их головами пролетают Альтроны — следят за состоянием улиц, но тактично не вмешиваются, лишь скрупулёзно всё фиксирует своими глазами-фонариками.
— Я думал, тебя уже давно кто-нибудь трахнул и скинул в канаву твой труп, — с ухмылкой сообщает Брок, но внезапно с облегчением понимает, что рад видеть Ванду.
— Тоже самое я думала о тебе, — не менее саркастично выдаёт в ответ она, но приближаться к нему не спешит.
— Ты чего? Я же не трону тебя, ты это знаешь.
Ванда молчит, но поудобнее перехватывать нож даже не думает. У Брока кровь на щеке и губах, а в темноте и без того жгуче чёрные волосы кажутся ещё чернее. Она знает, что Судная ночь для него самый настоящий подарок, но вряд ли, думает она, эта ночь как-то отличается от его будних дней. Он же всё-таки солдат ГИДРы, и, на её слегка дилетантский взгляд, Рамлоу занимается откровенной хернёй, попусту растрачивая свои ресурсы. Но каждый сходит с ума по-своему. Она, например, вышла из дома с абсолютно пустой головой и неясной мотивацией.
— Скучаешь, наверное, по прошлому. Вспоминаешь ГИДРу и меня. И в особенности меня, — улыбается Брок, но скорее от скуки, чем от реального желания говорить с ней.
— Скучаю по трёхразовому питанию, кормили у вас на удивление прилично.
— Почему одна? Где твой придурковатый братец или он наконец-то получил своё и кто-то размолотил ему ноги, чтобы этот засранец больше не бегал?
— Скорее голову.
— Не понял, — улыбка с лица Брока тут же сползает, и он смотрит на Ванду уже внимательнее.
— Голову, говорю, размолотили. Не ноги, — поясняет девушка, но ни один мускул на лице не дёргается, её лицо — застывшая маска, а глаза — тусклые камни. Рамлоу помнил дикую ярость в её хрупком теле, невиданную разрушительную мощь, помнил, как она не могла справиться с этим и уничтожала всё на своём пути. А сейчас она — распотрошённая реальной жизнью кукла с невыразительной злобой в пустых глазах.
— Сочувствую.
— Не сочувствуешь.
— Сочувствую, ведь кто теперь такую идиотку, как ты, будет защищать? Ну кто разгуливает в эту ночь в такой яркой юбке? Специально внимание привлекаешь, чтобы на тебя побыстрее слетелись те, кому надо?
— Это было единственное, что я нашла сегодня в магазине. Там уже всё растащили, когда я туда наконец-то добралась.
— Ммм, воруешь. Убила сегодня кого-нибудь?
— Пока не удалось, — Ванда пожала плечами и внезапно взглянула на девственно блестящий нож, так и не познавший крови. Да что уж. Так и не познавший даже филе.
— Помочь?
У Брока улыбка дьявола, и Ванда неожиданно улыбается, радуясь, что ей посчастливилось дойти до него прежде, чем её голову бы размозжили о ближайшую стену.
***
— Помочь?
Слово эхом разносится по улице, и Ванда очень жалеет, что согласилась. Рамлоу хрипит на её руках, по его губам струится ручеёк, исчезает под подбородком, стекает за шиворот, окрашивая кожу в бордовую чернь. Его чёрные глаза застывают, глядя куда-то мимо неё, и Ванда в ужасе трясётся, понимая, что остаётся одна. Если ночь забрала даже солдата ГИДРы, то что теперь будет с ней?
Она скользит руками по его животу, и пальцы тонут в бездне из внутренностей, хлюпает что-то под ладонью. От Брока пахнет смертью и солёной кровью, он мокрый от боли и пота, но ещё тёплый, а Ванда холодная, словно мрамор. Ей очень тяжело — бронежилет Рамлоу, который он заботливо на неё одел, тесен в груди и давит на плечи бетоном, и слёзы никак не могут брызнуть из глаз.
Он снова хрипит, и капли крови цветком окрашивают его рот, Ванда нагибается, целует его, хватая губами последнее дыхание. Но остаётся лишь металлический вкус.
Позади неё оглушительно ревёт бензопила, человек смотрит на неё сквозь маску, и она чувствует, что он улыбается. Но к ней не спешит. На цепи засыхает кровь Брока, и Ванда наконец отмирает. У неё в руке пистолет, на рукоятке теплятся пальцы Рамлоу, и Ванде плохо от сознания, что он мёртв. Одиночный выстрел сжигает её барабанные перепонки, отдача столь неожидана, что она падает и недоумённо смотрит на свои порванные колготки. Бензопила затихает.
Сверху её слепит своими глазами-фонариками Альтрон, пролетает мимо, и Ванда судорожно кусает окровавленные губы. Ей страшно. Снова. Очередная Судная ночь, рядом с ней кто-то умирает, а она остаётся жива. Несправедливо?
Здание мэрии горит ярким пламенем, прыгает коктейль Молотова, скребя стеклом бутылки асфальт. Ночь темна и полна ужасов. У каждого право убивать и быть убитым.